Человек перед Богом - Митрополит Антоний Сурожский

И вот, мы призваны идти за Ним; не только следовать за Ним исполнением Его заповедей, но идти, потому что нас влечет тоска по Нему, потому что мы не можем жить без Него, раз с Ним встретившись, раз коснувшись Его присутствия. Вспомните рассказ о слепорожденном: его исцелил Господь — и на что открылись его глаза, когда впервые они что-то увидели? Они открылись на лик Бога, ставшего человеком, они открылись на взор, на бездонный взор Божественной любви, которая его увидела среди толпы. И мы тоже иногда переживаем это: в какое-то мгновение на лице человека в момент молитвы, причащения Святых Тайн, через икону, через слово святых. Вдруг наши глаза открылись на Живого Бога, и мы ранены навсегда этой тоской, этой любовью — и не дай Бог, чтобы когда-нибудь мы исцелились, когда-нибудь "выздоровели" по земному и умерли по небесному!

У нас, однако, не всегда хватает упорства, верности сердца, уверенности в нами же однажды пережитом, чтобы всю нашу жизнь устремляться, идти, идти, пока мы, наконец, не достигнем Бога, пока Он не обернется и не скажет: чего вы от Меня хотите, дети? И вот тут мы должны научиться не только верности, не только решимости, без которых мы никуда не дойдем, но также воспитанию в себе этого голода, этой жажды, этой надежды. Мы должны научиться себя не обманывать, не питать ложной пищей, не пьянить ложным пивом, не утешать ложным утешением, а нести в своем сердце, в своей душе, в своей плоти, во всем своем существе этот крик всего нашего естества: зачем, Господи, Ты меня оставил сиротой? Когда же, Господи, Ты придешь? Приди, Господи, утешь, спаси! И Спаситель знал, что будут такие люди, которым будет невыносимо потерять Его, раз нашедши; и Он обещал, что не оставит нас сиротами, что пошлет нам Утешителя, Духа Своего Святого.

Что значит слово утешитель по-славянски? Это, с одной стороны, тот, который утешает — в нашем русском смысле этого слова, который снимает с нашего сердца горе или облегчает его, не оскорбляя нас, не унижая, не стараясь отвлечь наше внимание от истинного горя нереальным утешением, а приходя к нам, усугубляя наше сознание любви ко Христу, но также давая нам сознание Его близости — невидимой, однако животворной. Утешитель по-славянски значит: тот, который дает крепость и силу на жизнь, на сиротство, на то, чтобы идти и идти всю жизнь пока не дойдем. Утешитель — это тот тоже, который дает нам радость. Откуда нам взять эту радость, когда Господь от нас вознесся на небо? Радость наша в том, что наше спасение завершается Его Вознесением. Как Христос нам говорит Сам в Евангелии: лучше для вас, чтобы Я сейчас пошел к Отцу Моему и Отцу вашему (Ин. 16, 7). Радость наша о победе Христовой, о Его вечной славе, Его дивной любви; радоваться мы можем о том, что Он не только — цель нашей тоски, нашего шествия, но Он — дверь, раскрывающая перед нами вечную жизнь. Радоваться мы можем о том, что Он с нами, как Он был со странниками, идущими из Иерусалима в Эммаус. Невидимо или видимо, неузнаваемый или порой, минутами, узнаваемый, Он идет рядом с нами, раскрывая наши сердца, наши умы, наши души, стучась в нашу жизнь, требуя, прося, моля, чтобы она раскрылась, разверзлась и стала достаточно широкой и глубокой, чтобы вместить вечность. Но Он тоже и путь, и на каждом шагу этого пути, каждое мгновение мы — во Христе и со Христом.

И вот, в нас, с одной стороны — тоска, порой отчаяние о том, что мы не можем достичь Бога, что Он уходит, что Он неуловим, что мы только чуем Его присутствие — и не можем стать перед Ним и лицезреть Его, как лицезрели Его и слепорожденный, и Вартимей, и столько, столько людей, слепых телом и слепых душой. И наряду с этой тоской, борением, мукой в нас — надежда сверх всякой надежды, уверенность веры, уверенность надежды, потому что мы уже знаем нечто о Божественной любви. Если бы только мы это помнили! Больше всего нам мешает в духовной жизни, с одной стороны, нечувствие: мы так огрубели, так привыкли к резким, грубым прикосновениям земли, что мы еле-еле чувствуем нежное, ласковое, едва ощутимое прикосновение Бога. А когда мы его ощутили, мешает нам не только слабость нашей воли, не только колебание наше — мешает нам забывчивость: нежное заслоняется грубым; требующее внимания заслоняет Того, Кто стучится в нашу дверь, Кто просит внимания — и отходит, если только мы от Него отвернемся. И вот, мы должны научиться чуткости, которой мы боимся, потому что быть чутким — это неминуемо будет значить пережить не только большую, глубокую радость, но и большую, острую боль. Мы должны научиться не забывать то, что пережито; хранить то, что самое нежное и хрупкое; беречь и этим жить, пока оно не окрепнет, не расцветет, пока то, что мы уберегли, не станет нашей собственной защитой.

Любовь Божия

Мы снова собрались, чтобы вместе, как одна семья, поддерживая друг друга, окрыляя друг друга и примером, и лаской, и добрым укрепляющим словом, войти в пост, который перед нами лежит как открытая возможность встретить Христа, встретить Его по-новому, с новой глубиной чувства, с новой преданностью жизни. И у этого преддверия, предваря нас в полноту вечности, которую мы на земле можем только предвкушать верой, надеждой и переживать краем души и глубиной тоски по Богу, в эту вечность вошли две наши прихожанки.

Каждый раз, когда кто-либо уходит так в вечность, перед нами становится вновь и вновь вопрос о нас самих и о любви. О нас самих — потому что каждая смерть нам говорит о том, что пройдет недолгое время и мы в свою очередь ляжем костьми, и мы в свою очередь войдем в вечный покой, и в свою очередь мы тоже родимся в вечность, как говорили ранние христиане о смерти. Родимся: оставим обветшалое, оставим оскверненное, озаримся новым светом, который ничем уже не омрачен, и войдем в вечную жизнь.

Но смерть близких, дорогих нам людей говорит нам тоже о любви и ставит перед нами вопрос о том, как мы любим: надолго ли? Навсегда ли? Глубоко или поверхностно? Помня только себя или забывая себя, чтобы любить, то есть помнить всем существом только другого? Придет время встречи — какова будет эта встреча? Для тех людей, которые через всю жизнь сердцем останутся верными когда-то родившейся дружбе, любви, эта встреча будет радостью; а что если мы встретимся — и вдруг с ужасом заметим, что человека, которого мы, как будто, и любили, любили всю жизнь, мы, когда он умер, забыли через скорое время? Вспоминая о себе самих, думая только о себе самих, мы не сумели любимого человека удержать в сердечной памяти — в единственной памяти, которая может устоять против времени, против старости, против всего.

Мы молим Бога о том, чтобы умирающим давалась вечная память, чтобы они никогда не были забыты. Богом они забыты не бывают; Бог до самозабвения любит, до крестной смерти любит, до потери собственного сознания любит. Но мы — Христовы; нам поручено Богом любить Его любовью, помнить Его памятью, на земле быть как бы живым доказательством того, что можно не бояться себя забыть, потому что тебя не забудут, быть живым доказательством того, что, если человек себя потеряет до конца по любви к ближнему, он все равно жив, потому что его помнит Бог и помнят другие люди.

В этом удивительная тайна любви: что мы призваны так любить, как нас возлюбил Бог, то есть до самозабвения, до креста, до смерти; мы призваны так друг друга любить, чтобы свою жизнь истощать до конца, отдать до конца друг для друга. И это бывает страшно. Думается: а что если я о себе забуду, и никто не вспомнит, — неужели я тогда выйду из жизни, из бытия? Если не вспомнит меня никто, если забудут меня все — тогда что? Не забудет Бог; не забудет Божия Матерь; не забудут святые Божии; не забудет ангел наш хранитель и силы небесные; не забудут и грешники — хрупкие, слабые грешники, которые жизнью не умеют любить, не умеют любить до конца, но которые сердцем умеют болеть и любить, и никогда не забыть. Наша надежда на вечную жизнь именно в том, что мы любимы; нам не нужно о себе заявлять, нам незачем утверждать себя, напоминать о себе, твердить всем вокруг: Не забудь! Не забудь! — напоминать друг другу о себе не только добром, но порой и всем, что раздражает людей вокруг нас, только бы не быть забытыми, только бы заметили нас, только бы не было страшного чувства, что меня нет, что мимо меня проходит все, что я даже не тень, даже не призрак — что я невидим, неслышим, нечуем… Мы можем этого не бояться; всегда найдется та любовь, из которой нас не может вырвать ни высота, ни глубина, ни долгота, ни ширина, и никакая тварь, как говорит апостол Павел (Рим. 8, 39). Из любви Божией не выпадает никто.

Но неужели нам только получать эту любовь? Неужели, зажегшись этой любовью, нося в себе хоть искорку этой любви, мы не можем ее распространять вокруг себя? В этом — вся жизнь наша христианская: знать, что мы любимы, любимы Богом, утверждаемы Богом в вечность, и без страха — потому что мы вечны, потому что в нас жизнь непобедима, потому что мы войско неодолимое — спокойно любить, даже если это может стоить нам жизни. И когда мы говорим о потере жизни, не надо думать только о том, что некоторые смертью своей прославили Бога или проявили свою любовь. Иногда прожить долгую, но самозабвенную жизнь (как апостол Павел говорит — умирать изо дня в день, носить в плоти своей мертвенность Христову — 1 Кор. 15, 31; 2 Кор. 4, 10) более важно, чем в одно мгновение преставиться от временного века в будущий, вечный. Нам надо научиться жить долго, жить сознательно, жить упорно, жить с верным, неколеблющимся сердцем. Этого никто не может у нас отнять. Силы тела — пропадут; умственные силы поколеблются; все земное, все душевное может рано начать свое увядание и долго, долго вянуть; но одно не может в нас умереть — это живое сердце.