Линкольн - Карл Сэндберг

Согласно заявлениям, поданным в бюро пенсий, в феврале 1864 года в стране насчитывалось 150 тысяч вдов и матерей, потерявших мужей и сыновей на войне.

Президента редко беспокоили жалобами по поводу убитых или умерших. Но поток просителей с ходатайствами за живых не прекращался в течение всего дня. И многие из тех, за кого просили, были очень молодыми.

Воевали в основном молодые; в армиях Соединенных Штатов было примерно 30 процентов еще не достигших 21 года, не получивших еще избирательных прав. Еще 30 процентов охватывали возрасты от 21 до 24 лет. Солдаты в возрасте от 25 до 30 лег составляли еще 30 процентов армии, и лишь немногим больше 10 процентов падало на старшие годы.

Майор Столбранд однажды вручил Линкольну «важные донесения», привезенные им от генерала Шермана. Майор, постоянно проживавший на западе, был шведского происхождения. Он добровольно пошел в армию по первому призыву Линкольна еще в 1861 году и с тех пор непрерывно воевал, нередко выполняя в критические моменты сражений обязанности полковника или бригадного генерала. Он собирался уйти со службы, так как долго не получал повышения в чине. Шерман не хотел потерять майора Столбранда и попросил его по дороге домой заехать в Вашингтон и передать президенту «важные донесения». Линкольн вскрыл печати на конверте, прочел письмо и протянул руку посетителю.

— Как поживаете, генерал?

Столбранд исправил ошибку президента:

— Я не генерал, я только майор.

Линкольн усмехнулся:

— Вы ошибаетесь. Вы — генерал.

И спустя несколько часов, имея на руках назначение, подписанное Линкольном, Столбранд вернулся в армию Шермана.

Джим Конер из графства Майами в штате Индиана, вернувшись домой из долгой поездки, рассказал обо всем, что с ним произошло за время путешествия. Его четыре сына и несколько соседских юношей находились в потомакской армии. Вместе с конгрессменом Конер пошел к Стентону за пропуском в армию, чтобы повидать ребят. Стентон отказал, и вскоре старый Джим с конгрессменом стояли перед Линкольном. Конер взывал:

— Боже мой! Я не могу вернуться домой, как я посмотрю в глаза женщинам?

Президент задумался и сказал:

— Конер, я не могу пойти против Стентона, но мне нужен особый уполномоченный для сбора информации о том, что думают офицеры и солдаты армии о правительстве в период настоящего величайшего критического положения страны. Конер, хотите ли вы быть моим особоуполномоченным?

Однажды недалеко от военного министерства инвалид войны в бешенстве проклинал правительство, начиная с президента и кончая последним чиновником. Линкольн случайно в это время проходил и поинтересовался, в чем дело.

— Пусть отдадут мои деньги. Меня демобилизовали, но я никак не могу получить здесь свое жалованье.

Линкольн оказал солдату, что когда-то занимался адвокатурой и может помочь. Линкольн присел у подножия дерева, пробежал глазами бумаги, врученные ему солдатом, написал несколько слов на обороте одного из документов и посоветовал солдату пойти к главному клерку военного министерства. Линкольн ушел, а А. В. Суон из Албукерка, Нью-Мексико, видевший всю сцену, спросил солдата, знает ли он того, кто с ним разговаривал.

— Какой-то безобразный старик; прикидывался, что он адвокат.

Суон пошел с солдатом, добился выплаты следуемых тому денег и затем насладился озадаченным видом спутника, не знавшего, радоваться или огорчаться тому, что обругал президента в лицо.

Один ревностный республиканец, доказавший делами свою (преданность, ходатайствовал о назначении его сына армейским казначеем.

— Сколько же лет сыну?

— Ему двадцать, ну, почти двадцать один год.

— Почти двадцать один! Даже архангела Гавриила я не назначил бы казначеем, если бы ему не было еще полных двадцати одного года! — сказал Линкольн.

Четырнадцатилетний мальчик убежал из дому и вступил в армию. Его препроводили к Линкольну, который попросил его отнести записку Стентону. Мальчик предполагал, что его обязательно расстреляют на рассвете. Но он расплакался, когда прочел: «Есть смысл отшлепать этого барабанщика и отправить его домой». Линкольн устроил мальчика в гостинице и обеспечил его проездными документами.

В полночь конгрессмен Келог получил отказ Стентона приостановить расстрел на рассвете провинившегося солдата. Келог побежал в Белый дом, преодолел сопротивление охраны, добежал до спальни президента и взмолился:

— Этого человека нельзя расстрелять. Мне безразлично, что он сделал. Ведь он давний мой сосед! Я не могу допустить, чтобы его расстреляли!

Линкольн лежал в постели и спокойно выслушивал мольбу человека, которого он знал много лет; затем не спеша сказал:

— Да, думаю, что расстрел ничего хорошего ему не даст. Дайте-ка мне перо.

К Линкольну и фронтовым генералам приходили просьбы о помиловании храбрых бойцов, провинившихся в пьянстве, грабеже, в самовольной отлучке, в неповиновении, в оскорблении командиров. Мнение Линкольна совпадало с мнением Шермана, высказанным им в отношении правонарушителей из 8-го Миссурийского полка: «Их храбрость в боях, которую я лично наблюдал, такова, что я бы им простил все, кроме прямой измены».

Пресса сообщила об армейском хирурге, осужденном военным трибуналом. Его защитник представил все документы Линкольну, который, прочтя: «пьянство», сказал:

— Нехорошо, очень нехорошо.

Несколько ниже было отмечено: «оскорбление дамы».

— Это тоже нехорошо. Офицер при любых обстоятельствах не должен оскорблять даму.

Дальше излагались подробности попытки хирурга поцеловать даму. Линкольн почесал голову и взглянул на защитника:

— Право, тут я не в курсе. Конечно, нет правила без исключения, но обычно очень трудно оскорбить даму поцелуем. Из документов явствует, что доктор лишь пытался ее поцеловать… может быть, оскорбительно именно то, что он так-таки и не поцеловал ее? Я не уверен, что должен выступить в защиту человека, попытавшегося поцеловать даму и не сделавшего этого.

Адвокат доказывал, что жалобу написал посторонний человек, что не было доказательств негодования самой дамы.

— Это верно, — сказал президент. — Мы легко можем разделаться с поцелуйной частью обвинения. Но я должен разобраться в вопросе пьянства. Мне нужны будут точные доказательства, что нарушение сделано под Новый год и что пьянство не является обычной практикой хирурга.

Он оставил дело у себя для доследования.

Дэвид Лок просил помиловать одного дезертира. Он вступил в армию, на прощание поцеловал девушку, с которой был обручен; она обещала быть верной и дожидаться возвращения героя с войны. Он этому поверил. Вдруг до него дошли слухи, что она завела дружбу с его соперником, которого она раньше отвергла и которого он ненавидел. Она была прелестна и не выносила одиночества. Что же произошло? Пока он сражался на фронте, ненавистный соперник отбивал девушку! Солдат просил дать ему отпуск. Ему отказали. Почти сходя с ума от отчаяния, он пренебрег военным уставом, дезертировал, поехал домой, увидел, что слухи частично верны, но что приехал он как раз вовремя. Он женился. Затем его арестовали, судили и приговорили к расстрелу. «Я не только изложил обстоятельства, но и дал парню хорошую характеристику, — рассказывал потом В. Нэсби, изобретатель керосина, — и президент тут же подписал помилование. При этом Линкольн сказал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});