Утверждение правды - Надежда Попова

— Но для своих — неужели нет никакого снисхождения?

— Для своих — тем паче. «Omni autem cui multum datum est multum quaeretur ab eo et cui commendaverunt multum plus petent ab eo»[98], и это справедливо.

— Но немилосердно.

— Милосердие несправедливо, Фридрих, это еще одно, что вам надлежит запомнить.

— Этот человек годы жизни отдал своему служению, и теперь ему уготована такая участь — из-за одной ошибки, из-за того, что было сделано по слабости… даже не слабости — по глупости!

— За все надо отвечать. Каждому по своей мере.

— Ведь он и без того уже наказан. Он потерял семью… Я не хочу его смерти, — вдруг с неожиданной твердостью произнес Фридрих. — Он покушался на мою жизнь, ведь так? Что говорят ваши правила, майстер Гессе, в случае, когда пострадавший не желает предъявлять претензий? И когда пострадавший — потенциальный наследник трона Империи и ваш будущий правитель?

— В данном случае это значения не имеет, — возразил Курт твердо. — Ни ваше к нему снисхождение, ни ваш титул. Он служитель Конгрегации, находится под ее властью и подлежит ее правосудию. Мне жаль, — тихо присовокупил он, поднимаясь. — Но вашей власти над этим нет.

— Полагаешь, так и будет? — спросил Бруно, когда дверь комнаты Фридриха закрылась за их спинами и они остались наедине в полумраке коридора. — Думаешь, Совет не сделает скидку на обстоятельства?

— Когда мы были в академии, — не ответив, произнес Курт размеренно, — ты спросил, думаю ли я, что ты справишься с обязанностями, кои теперь на тебя будут возложены после смерти отца Бенедикта… Вспомни об этом. Теперь у тебя будет голос в Совете. И тебе в том числе принимать решение. Да, — кивнул он, когда Бруно внезапно остановился, закрыв глаза с болезненным стоном. — Уже успел забыть за всеми этими перипетиями?

— Да… — проронил тот чуть слышно.

— Вот то-то и оно. А теперь подумай. Это предательство в самом сердце Конгрегации. Не в душе еще, но в сердце. Об этом знает личный телохранитель Императора и наследника, об этом знают его люди, об этом вскоре узнает Император и его приближенные, об этом узнают многие и многие люди со стороны. Об этом знают соратники Йегера. Об этом узнает Келлер, другие бойцы группы… И все, знающие о предательстве, должны знать и о том, что такие деяния наказуемы, что Конгрегация не покрывает преступления только потому, что они совершены кем-то из своих. Сейчас милосердие и впрямь будет несправедливым. Скажи мне сейчас ты сам, скажи так, будто мы на заседании Совета и за тобой последнее слово: что надо сделать? Приговорить его по всей строгости или проявить милосердие и закрыть на это глаза?

Еще несколько мгновений Бруно стоял недвижимо, глядя себе под ноги, и наконец медленно, с усилием тронулся с места и молча зашагал дальше по коридору. Курт двинулся следом, не говоря ни слова, глядя в спину перед собою — сгорбившуюся, словно на плечи его бывшему подопечному нагрузили огромную наковальню.

А ведь эту тяжесть, давящую, пригибающую к земле, гнетущую тяжесть — ее сейчас ощущали все. Отец Бенедикт, уходящий хоть и в урочный час, но понимающий, что все ж уходит не вовремя, да и не наступит оно никогда — то время, когда можно будет со спокойной душой уйти, покинув все то, что столько лет выстраивал и пестовал. Сфорца, на чьи плечи ложились сейчас все заботы, осознающий, что и он может в любой миг исчезнуть, оставив свое детище без своего надзора, совета, связей, опыта. Талантливый и неглупый, но все же мальчишка Висконти, на которого обрушились прежде делимые с другими тяготы, обязанности, ответственность, доселе небывалая. Бруно, даже еще не до конца осознавший, в какое ярмо впрягается…

И сам майстер инквизитор, для коего, казалось бы, ничто не изменилось — не прибавилось обязательств, не возросло бремя; все, что переменилось для него за эти годы, что умножилось — лишь знание, многое знание о многом, однако уже и по этой лишь причине эта тяжесть, давящая на всех, давила и на него тоже. Eo qui addit scientiam, addat et laborem…[99]

А если говорить с самим собою откровенно, если не корчить перед собой равнодушие, видимость которого тщательно блюдется перед нагловатым фон Редером, перед унылым наследником, перед Бруно, зондерами, Хауэром, если искренне признаться себе самому — то не все названное тревожит его. Главное и единственное, что занимало сейчас все мысли и жалкие остатки чувств, это то, что где-то там, далеко, в не одном дне пути отсюда, умирал самый близкий на этом свете человек, и быть рядом с ним в последнюю минуту, да и просто знать, когда настанет та самая, последняя, не было никакой возможности. Да и была бы — мало бы что изменилось; точней — не изменилось бы ничего, итог был бы всё тот же: теперь майстер инквизитор первого ранга оставался действительно один, ибо заменить человека, который когда-то заменил отца, не сможет никто — ни отец Альфред, равнодушный ко всему, кроме своих древних манускриптов и формул, ни Сфорца, вечно пребывающий где-то в глубине своих мыслей и планов, ни Бруно, которому, казалось бы, доверяется многое из тайников души…

Сам бывший подопечный и нынешний душепопечитель наверняка думал о том же, хотя из его жизни лишь девять лет прошло под покровительством нового духовника и наставника, и то, что помощника тоже гложет все ближе подступающее чувство одиночества, Курт видел и понимал, невзирая на его молчание. И сейчас, после этого краткого разговора в темном коридоре по пути в их комнату, Бруно, войдя, прошагал к своей кровати все так же молча, молча уселся и застыл, уставившись в пол у своих ног.

— Ты не откажешься, — уверенно произнес Курт, садясь на свою лежанку напротив, и помощник медленно поднял взгляд, все так же не произнося ни слова. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но от предложенной тебе должности ты не откажешься… Никому из нас не удалось поспать толком, — подытожил он, по-прежнему не услышав в ответ ни слова. — Дело окончено, однако впереди еще несколько муторных и неприятных дней, пока сверху не придет конкретных указаний. Убежден, что Хауэр и в самом деле завтра возьмется за старое, если не сегодня же — в первую очередь для того, чтобы отвлечься самому. Лично я в свете этого намерен, наконец, отоспаться, что и тебе советую.

— Не хочется, — разомкнул наконец губы Бруно.

Курт в ответ лишь скептически покривился и оказался прав: уже спустя несколько минут помощник тихо посапывал, обняв тощую подушку. Сам же майстер инквизитор еще долго лежал, глядя в потолок и гоняя мысли с места на место, однако вскоре сон сморил и его — ожидаемо тяжелый и глубокий.

Когда сквозь мутные бессвязные видения в сознание пробился звук из реальности, первой мыслью было ругательство, а первым желанием — высказать его вслух, ибо, судя по внутренним ощущениям, настойчивый стук в дверь комнаты разбудил его, не дав проспать и часу. Помощник, когда Курт разлепил глаза, уже тащился к двери, за показушным недовольством скрывая явную тревогу: кем бы ни был нарушитель их сна, это очевидно не был Хауэр, внезапно решивший выгнать их на плац или излить душу — так опасливо и в то же время настырно инструктор не стучался никогда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});