Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Дмитрий Вересов

Затейливый и несколько претенциозный коттедж, который он снял для Сабины на неправедные (что уж греха таить) свои накопления, так и назывался: «Раковина», и построен он был в точности так, как моллюск выстраивает раковину, – по кругу и с перегородочками. И гулким этот дом был, словно раковина, в которую трубят Посейдоновы герольды; и звон тяжелого столового мельхиора и тонкого хрусталя, наполненного хмельным калифорнийским соком, здесь звучал по-особому – призывно и тревожно; и лестнички понаделаны сплошь винтовые. Две деревянные на второй этаж, и сквозь их лаковое покрытие просвечивали неровными, капризными концентрическими разбегами годовые кольца. Одна металлическая ажурным драконом вползала на плоскую крышу под высокий парусящий тент, и еще две с радужной побежалостью на широких перилах неизвестного материала натекали по обе стороны дома ленивыми овалами с галереи второго этажа на дорожку, вымощенную розоватым ракушечником, что обегала дом со всех сторон.

Крошечное патио, перекрытое поверху широколистной ползучей растительностью, тоже представляло собою нечто вроде обители моллюска, мягко скругленной и увлажняемой меланхоличным фонтанчиком, ниспадавшим в маленький бассейн. Фонтанчик Сабина не жаловала и почти всегда отключала, чтобы не нагонял тоску, а в тесноватом белостенном бассейне нередко освежалась с наступлением настоящей жары.

Цвели и благоухали апельсиновые деревья, и с большой цветущей ветки, что стояла в узкой стройной вазе на рабочем столике, облетали лепестки и засоряли компьютерную клавиатуру. Сабина сдувала их вон, но вазу переставить ей было не догадаться. Она и вовсе забыла о ней, об этой вазе, не замечала ее, и лепестки летели как бы из ничего, из ниоткуда, и вели себя персонажами сна, неуместности которых нимало не удивляешься, а как удивишься, так и проснешься…

Сны… Сны ее в последнее время тоже шли по кругу, заплетались, пересекались и финишировали там, откуда изошли, – в поводе, послужившем к их началу. Они не разрешались итогом, а потому и вещими не были.

И это все дом. Он мал, с виду не больше раковины крупного наутилуса, если смотреть с шоссе через лужайку. Но здесь бродишь и бродишь тем же путем, что прокладывает себе сновидение, и требуется приложить волевое усилие, чтобы проснуться и перестать подниматься и спускаться по всем по порядку лестничкам, пересчитывать ступеньки, раппорты бледного орнамента на обивке стен и зеленовато-голубые пятна света, просочившегося сквозь шторный шелк. И все это по нраву, это умиротворяет, это ее дом, ее раковина… Ее безысходный рай. Ее узилище.

Сладкоречивый негодяй, ее возлюбленный, прекрасно, оказывается, знал, как не позволить ей следовать за ним и удержать ее на месте, не пользуясь замками и затворами. Он поселил ее в доме с колдовским пространством, в котором маршруты текли по замкнутой спирали. Он не учел лишь одного – необходимости время от времени выезжать за продуктами. Вот уж была мука менять просторный пеньюар на тесные по моде бриджи и майку и пересекать лужайку по направлению к навесу, под которым кое-как умещалась машина! И ехать к ближайшему супермаркету, и наспех (скорее бы домой) загружать тележку тем, что под руку попадется. А потом с утра проклинать свою поспешность, так как вместо кофе куплен растворимый гранулированный чай – невозможная гадость.

Невозможная гадость, в который раз убедилась Сабина, пригубив остывшую до температуры тела буроватую жидкость, и взболтала нерастворившуюся взвесь. Плеснула случайно на руку, рассеянно слизнула капли и отыскала глазами строку на мониторе, на которой остановилась.

...

«…на полжизни, негодница.

А новости вот какие. Я с недавних пор замечаю, что к известной тебе адвокатской конторе проявляет повышенный интерес некая колоритная супружеская парочка. Такого рода колорит присущ особой категории моих соотечественников, что селятся на Брайтон-Бич, но которые, будучи почему-то снобами, воображают себя обитателями Манхэттена. Парочка такова: крепенький безгубый старикан с непристойно розовым остро торчащим темечком, прячущий отсутствие взгляда за темными очками, а при нем – мадам критического возраста с выкрашенными в египетскую кромешную смоль сединами (седины явственно светятся в широком проборе) и приметным, оползающим увядшим анемоном, ртом.

Хоть убей, а я ее знаю, видел. Уверен, что видел ее когда-то молодой и привлекательной. Привлекательной порочным очарованием плотоядного цветка. Ия полагаю, что вспомню, где и когда встречал ее, вспомню, почему она так мне несимпатична и, более того, неприятна.

По некоторым признакам, по обрывкам фраз, что мне удалось расслышать чутким ухом своим, парочка (ну не удивительное ли дело?!) охотится на ту же дичь, что и я (вернее, мы с тобою. Прости, дорогая). Чтобы упредить твое беспокойство, скажу: я убежден в том, что определенно остался незамеченным упомянутым дуэтом. Дуэт в своих криминальных эволюциях продвинулся явственно дальше, чем я, многотерпеливый и, по твоей настоятельной просьбе, сверхосторожный. Поначалу меня это тревожило и несколько задевало мое самолюбие. Но затем, по здравом размышлении, я пришел к выводу, что оно, может быть, и к лучшему – иметь в нашем деле „конкурентов“ которые о нас с тобою, заметь, ни сном ни духом.

Они очень упорные и целеустремленные, эти двое, надо отдать им должное, и действия их иногда выдают профессиональную выучку. Но ведь и я, как тебе известно, далеко не промах. Ия надумал следующее: почему бы не позволить им схватить дичь и в то же мгновение не отобрать ее? Или же, воспользовавшись проторенной ими дорожкой, не увести добычу у них из-под самого носа? Они никакого права не имеют на мой долгожданный трофей! Они никакого права не имеют вставать на пути к моей великой цели! К тому же, я полагаю, гораздо менее хлопотно и гораздо безопаснее было бы воспользоваться плодами чужого шпионажа и шантажа, чем самому… Чем лезть на рожон самому, сказал бы я.

Ах, где мое спортивное честолюбие?! Где мое актерское тщеславие?! Как мудр и скромен я стал! Ты не находишь, ненаглядная?

Одним словом, я сменил тактику. Оставаясь незаметным, я следую тенью за нашей парочкой, а они и не подозревают, что невольно сделались моими ищейками, моими фокстерьерами в поисках лисьей норы. Они уже начали, нетерпеливо ворча и повизгивая, разрывать лисью нору – только комья летят! Они вот-вот добудут лису, а я уж тут как тут с мешком наготове!

…Я не выхваляюсь, Сабина, совсем нет. Я, поверь, очень трезво оцениваю шансы. Тут, разумеется, есть над чем поразмыслить, и размышлениям я предаюсь ежечасно. Не ежечасно, а ежеминутно я вспоминаю мою возлюбленную, ее худенькую перламутровую, обмякшую на жарких и влажных простынях, фигурку, ее взгляд, взлохмаченный после нашей любви, ее непослушные рыжеватые перышки за ушами и на затылке, ее тонкую и эластичную, как полиэтилен, кожицу на губах…

Всегда верен, Твой, и только твой Франц»

…Комплименты его, по обыкновению, прямо-таки непростительны. Его послушать, так ты не более чем неряха и растрепа, мышь, взмокшая от страха в мышеловке в ожидании казни или помилования, пропылившийся в борьбе с блохами воробей, совенок-разиня, упустивший ночную добычу, беспамятная белка в поисках своей кладовой, котенок, не способный спуститься с дерева, на которое так бесстрашно и по-взрослому влез… А теперь еще и полиэтиленовые губы. Она никогда не могла угодить ему цветом помады и перестала подкрашивать рот. И вот – пожалуйста вам – очередное обидное сравнение!

Я больше не стану оплачивать Интернет и не стану больше получать электронных писем с подобными комплиментами, говорила себе Сабина. Я не хочу быть добрым дрессированным ежиком, не хочу прижимать иголки под ласковой ладонью. Я не хочу… Я хочу щетиниться, показывать грозные острые зубки, царапаться и шипеть и охотиться на гадюк. Вместе с ним.

Она выключила компьютер, порывисто и неловко повернувшись, прочертила широким рукавом кимоно на слегка запыленной черной поверхности монитора тонкую насмешливую улыбочку. Улыбочка показалась ей до боли знакомой, и Сабина, рассердившись, стерла ее ладонью, превратив в притворно обиженную, но оттого не менее ироничную гримаску, а затем отправилась долгим путем улиточки бродить по дому, сочиняя ответ.

...

«Франц, милый. А не бросить ли тебе эту опасную затею, пока не поздно? Ты ведь можешь, наверняка можешь, выбрать немного иной финал для твоего романа. Ия уверена, что он будет не менее счастливым для всех, не менее праздничным и упоительным… Я тревожусь и страстно желаю воссоединиться с тобою. Я не буду мешать, не буду прикрывать тебе спину. Я буду безвылазно сидеть в отеле и заботиться о тебе, как добрая старая нянюшка и…»

…И ничего из этого не выйдет. Он тиран и деспот, и она повторяет себе это каждый день, чтобы не забыть. Он кумир и повелитель. Он чертовски удачлив. И он никогда не позволит ей вмешиваться в свой замысел, ни за что не позволит подкорректировать сюжет. А потому и ответ будет прост и краток: