Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци

смертью.

Но день смерти был вместе с тем днем последнего триумфа Мирабо, а цветы, посланные ему всем Парижем, были для Мирабо прощальным приветом любви, восхищения.

Король ежедневно по четыре раза посылал справляться о здоровье Мирабо; когда же в полдень второго апреля граф де Ламарк принес ему весть о смерти знаменитого человека, монарх побледнел и печально сказал:

— Мы родились под несчастным небом, теперь даже смерть становится на сторону наших врагов.

Мария Антуанетта была также глубоко потрясена роковым известием.

— Он хотел спасти нас, — воскликнула она, — и потому, несчастный, должен был умереть! Бремя оказалось слишком тяжелым, столб не выдержал его тяжести и рухнул; храм не может теперь устоять, он рухнет вслед за ним. Мы будем погребены под его развалинами, если не поспешим спастись. Предсмертным завещанием Мирабо был его совет, чтобы мы спасались поспешным и тайным бегством. Ах, если бы дух Мирабо просветил короля, и он согласился наконец сделать этот необходимый шаг — покинуть Париж!

XVIII

Революция в театре

Весь Париж был сегодня на ногах, в страхе и смятении. Фурии революции — рыночные торговки — снова носились как бешеные по улицам в злополучный день 20-го июня 1791 г., оглашая воздух яростными криками, осыпая проклятиями короля, австриячку, горланя непристойные песни про мадам Вето и проч.

Тюильери окружили несметные полчища национальной гвардии, которая стояла в строгой, угрожающей позиции, сдерживая лишь с большим усилием народ, запрудивший всю обширную площадь пред дворцом и готовый ежеминутно прорвать цепь национальных гвардейцев, выстроенных по обеим сторонам прилегавших к нему улиц, чтобы оставить свободным проезд хотя посредине — проезд для короля, королевы и королевской семьи, возвращавшихся сегодня обратно в Париж! По приказанию национального собрания Лафайетт выступил во главе нескольких полков в Варенн, чтоб вернуть оттуда назад царственных беглецов.

Тысячи народа устремились вслед за ним, чтобы посмотреть на это возвращение монархии и принять участие в ее погребальном шествии. Действительно то было настоящим погребальным шествием старого режима, а тяжелая, неуклюжая карета, окруженная солдатами и воющим, ревущим, глумящимся народом, медленно катившаяся по улицам к Тюильери, под грохот пушечной пальбы, под звон колоколов со всех парижских колоколен, была погребальной колесницей монархии.

Король, королева, королевские дети, сестра короля, де Тузель и двое депутатов, посланных национальным собранием в Варенн для сопровождения королевской семьи, Петион и Барнав, ехали в этой карете.

Людовик Четырнадцатый и Мария Антуанетта последовали совету умирающего Мирабо и хотели спастись бегством от революции. В этом заключалось все преступление короля и королевы, которых водворяли теперь с торжеством в Тюильери, замок королей, предназначенный отныне служить королевской тюрьмою.

Трехцветные флаги развевались над всеми кровлями, свешивались из всех окон; повсюду были прибиты объявления, напечатанные исполинскими буквами и гласившие: «Кто вздумает приветствовать короля, тот будет наказан кнутом; кто осмелится поносить его, тот будет повешен».

Они хотели бежать, эти несчастные, которых везли теперь с триумфом из Варенна, где они были узнаны и остановлены.

Они возвращались уже не повелителями, но пленниками французской нации. Ведь национальное собрание издало декрет, первый параграф которого гласил: «Король пока отрешен от управления государством», далее во втором и третьем параграфах говорилось: «Когда король и его семейство возвратится в Тюильери, то к нему, как и к королеве, и к дофину, должна быть временно приставлена стража, которая обязана, состоя под начальством командира парижской национальной гвардии, отвечать за безопасность отдельных членов королевской семьи и за их пребывание на месте».

Король и королева вернулись узниками в Париж, Лафайетт стал их тюремщиком. Повелителем Франции, многоголовым королем французской нации было теперь национальное собрание.

Печальные, ужасные дни унижения, покорности, опасности и тревог наступили после того для королевской фамилии — для тюильерийских узников, которых зорко стерегли день и ночь, не позволяя им даже запирать двери, чтобы дежурные офицеры могли беспрепятственно заглядывать в занимаемые ими комнаты.

В первые дни после печального возвращения мужество королевы казалось сломленным, ее энергия — навсегда парализованной. Она перестала надеяться, перестала бояться, строить новые планы спасения, она бросила работать и писать. Целыми часами сидела она в печальном безмолвии, и пред ее глазами проходили страшные картины недавнего прошлого, пугая и теперь ее воображение. Она вспоминала суету и тревогу дня, предшествовавшего бегству. Ей представлялось, как она надевала на себя дрожащими руками платье своей служанки и наряжала девочкой дофина, у нее отдавался в ушах веселый смех ребенка, который спрашивал ее: «Мы будем играть в театр, мама-королева?» Потом Мария Антуанетта видела себя одинокой на улице, без охраны провожатых, в ожидании кареты, которая должна была остановиться на указанном месте, чтобы взять ее, как раньше был взят в другом пункте король с обоими детьми. Далее ей рисовались путешествие темной ночью, духота в тесной, громоздкой карете, а затем жестокий испуг, когда внезапно, после двенадцатичасовой езды, экипаж сломался. Им пришлось выйти, подняться пешком на холм к деревне, видневшейся пред ними, и там дожидаться, пока починят экипаж. Пустившись дальше, беглецы замешкались в Варение, где чей-то голос внезапно крикнул: «Они узнаны!» А затем последовали набат, барабанный бой, тревога, пытка последующих часов и наконец последний момент надежды, когда королева, стоя у кроватки спящего сына в комнате мелочного лавочника Соса, заклинала его жену спасти короля,