Республика воров - Скотт Линч

– Тебе бы позволили играть с огнем, если бы пожар не грозил поглотить нас всех. Прощай, Сокольник.

Она уходит, и вместе с ней исчезает заклятье, вернувшее ему способность к мысленному разговору. Он остается безъязыким. Наедине с Эганисом. Плешивый усач торопливо отводит взгляд, робеет смотреть Сокольнику в глаза.

– Ежели вы сочтете вашу новую жизнь… слишком утомительной, – бормочет Эганис, – мне велено… явить милосердие. Развести в вине особое снадобье…

Сокольник устремляет на него сверкающий ненавистью взор. Эганис пожимает плечами и уходит.

6

Холодок осени зябко пробирает до костей. Донельзя истощенное тело ноет. Он с отвращением переваливается на левый бок, пробует встать с кровати.

Получается с трудом. Он подволакивает стопы, шаркает, как девяностолетний старец. Суставы болят. Исхудавшие ноги почти не держат. Он презрительно фыркает, кряхтит, стонет, досадуя на слабость и бессилие.

В опочивальне – кровать, кресло, лампа, урильник. В соседней комнате – два десятка книг на полках и небольшая чаша. Сокольник ковыляет к ней, прекрасно зная, что это. Чаша грезостали – обычный предмет в жилище любого мага. Она служит для украшения и для развлечения. Сейчас грезосталь ему неподвластна. Недвижна, как вода в стоячем пруду. Сокольника бьет безудержная дрожь.

Он кривит губы, тычет в серебристую лужицу правой культей. Ох, как ему нужны пальцы – гибкие, ловкие пальцы! Тогда грезосталь, подчинившись силе мысли, приняла бы любую форму. Он уже в пять лет творил игрушки из грезостали – небрежным мановением руки и словом. На щеках вспыхивает гневный румянец. Ненависть к себе так сильна, что на миг он задумывается, не попросить ли предложенного яду.

Зеркало грезостали подергивается рябью, хотя он к нему не притрагивается…

Сокольник отшатывается. Сердце отчаянно, гулко колотит по чахлой груди. О боги, ему все чудится… Если это и впрямь обман зрения – тогда, несомненно, лучше принять яд. Зубы дробно стучат. Он снова склоняется над чашей, трогает грезосталь обрубками пальцев, смотрит на зеркальную гладь, призывая на помощь всю дремлющую силу воли, всю свою ярость, все свои несбыточные желания. Сосредотачивает все это на одной цели. Капли пота сползают по вискам.

Томительное напряжение охватывает его с такой силой, что дыхание пресекается.

Паутинка грезостали тянется к обрубку правого указательного пальца, собирается каплей, вытягивается тонкой нитью. Серебристая кромка у края чаши чуть подрагивает. Он устремляет все свое существо к средоточию колдовской силы. Жгучие слезы струятся по щекам. Грудь вздымается кузнечными мехами.

Спустя несколько мгновений ему удается сотворить серебристый палец. Дальше – легче. Направляя новообретенным пальцем потоки колдовских чар, Сокольник создает второй, потом третий и немного погодя с невыразимым восторгом разглядывает руку с пятью грезостальными пальцами – плодом его волеизъявления.

Он стонет от радости – громко, жутко. Эганис встревоженно вбегает в комнату, с ужасом смотрит на Сокольника:

– Что вы делаете?!

Теперь нет нужды перебирать в пальцах серебристую нить. Творить заклинания грезостальной рукой намного проще. Сокольник сгибает зеркальные пальцы, небрежно отмахивается от Эганиса, и тот, ловя ртом воздух, падает на колени.

Колдовской силе недостаточно жестов, нужны слова. Сокольник жаждет обрести голос, жаждет… А почему бы и нет?! Все равно терять нечего. Новообретенной рукой он хватает чашу грезостали, подносит ее к губам, вливает в себя холодную тяжелую жидкость с солоноватым привкусом. Грезосталь стекает под обрубок языка, ее ниточки тянутся в горло. Сокольник силой воли создает из волшебного металла не язык, а тонкую пленку, исполненную зыбких, рвущихся на свободу звуков.

По комнате разносятся свистящие хрипы и жуткий, призрачный смех. Сокольник, добиваясь совершенства, выстилает грезосталью гортань и нёбо.

– Эганис! – произносит он; металлический голос скрежещет и гулко лязгает, будто тяжелые железные запоры. – Ты собирался явить милосердие?! Ты? Собирался явить милосердие – мне?!

– Пощадите, – лепечет пестун. – Мне было велено… Я три года вам верно служил…

– А я от твоих услуг отказался! – Сокольник швыряет в Эганиса тяжелую чашу. Остатки грезостали расплескиваются серебристыми лужицами на полу. – Матушке следовало тебя отсюда забрать.

Он помавает серебряной рукой, изрекает слово звонким серебряным голосом. Грезосталь оживает, свивается шнуром, ползет к горлу Эганиса.

– Пощадите… – шепчет пестун. – Я вам еще послужу.

– Да, послужишь. Убедительным доказательством.

Сокольник сжимает кулак, и серебристые нити грезостали вонзаются в уши Эганиса. Из ушей вырываются алые струи, хлещут ручьями. Эганис визжит, завывает, сжимает голову. Череп его раскалывается с сухим потрескиванием, будто с пшеничного колоса слетает шелуха. Над обломками костей фонтаном разлетаются сгустки крови, ошметки мозга, серебристые капли грезостали, забрызгивают всю комнату.

Сокольник подзывает грезосталь к себе, кольцом обвивает ее вокруг шеи. Второй руки из этого не сотворить. Надо бы еще где-нибудь колдовской металл отыскать. Но пока этого достаточно для того, чтобы вернуть себе небо.

7

У книжной полки – узкое окно. Сокольник чуть шевелит пальцами, и стекло превращается в горстку песка, которую тут же подхватывает ветер, уносит в ненастную ночь. Еще одно движение пальцев – и ржавчина разъедает петли ставен, створки с грохотом падают на пол.

Судя по всему, дом стоит где-то в Понта-Корбессе, в двух кварталах к северу от гавани. Сокольник усилием мысли осматривает окрестности, понимая, что действовать надо с величайшей осторожностью, – ему несдобровать, если оставшиеся в Картене маги его обнаружат. Немного погодя он находит то, что ему нужно, – черную ворону с пышным хвостом-веером; эти хитрые зоркие птицы с острыми клювами и когтями во множестве гнездятся на северном берегу Амателя.

Сокольник бережно соприкасается с крошечным птичьим разумом и, дрожа от восторга, отправляет ворону в полет, а потом подчиняет своей воле еще шесть птиц.

Над Понта-Корбессой кружит черная стая, кличет собратьев, зорко высматривает, не мелькнет ли где женщина, укутанная в плащ с капюшоном. Она наверняка еще в городе. Если она не скрыла свое присутствие отвращающим заклинанием, то Сокольник ее отыщет.

В стае уже не семь птиц, а тридцать. Сокольник повелевает ими, как заправский танцмейстер; сознание витает в пернатом облаке, перед взором мелькает размытая мозаика темных улиц, площадей и крыш, сумрачный калейдоскоп карет и прохожих.

Стая неумолимо разрастается, увеличивается вдвое, втрое, темным полотном колышется в небе, свивается в спираль на востоке, отрезом черного шелка полощет на севере. Птицы неустанно кружат над городом, высматривают добычу.

Вскоре на западной окраине Понта-Корбессы Сокольник замечает одинокую женщину. Он сразу ее узнает: родную кровь не скроешь.

Черная стая беззвучно зависает в ночном небе, в трехстах футах над землей. Сто пятьдесят ворон… Он впервые подчиняет себе столько живых существ. Осознание собственной силы переполняет разум, вызывает невольную жаркую дрожь. Теперь надо действовать стремительно, застать Терпение врасплох, не раскрыть своего присутствия другим магам.

Одна ворона срывается в ночь. Через миг за ней следуют остальные.

Терпение идет мимо какого-то склада, приближается к оранжевому алхимическому фонарю. Ворона налетает сзади, визгливо каркает, когтями сдирает капюшон с головы Терпения.

Архидонна оборачивается – и десяток птиц устремляются ей прямо в лицо. Распаленные колдовством вороны не ведают жалости, клюют и рвут когтями глаза, нос, щеки, губы… Ослепленная, она едва успевает вскрикнуть и отмахнуться, но птицы тут же сбивают ее с ног и накрывают черной пернатой тучей.

Терпение пытается сотворить заклинание, испепеляет десяток птиц, но их место тут же занимают другие, вонзают клювы и когти в шею и запястья, в пальцы и виски, наваливаются на грудь карающей дланью, придавливают к земле. Сокольник с безумной ухмылкой посылает в ее потрясенное сознание последний мыслеобраз – свою сигиллу – и тут же язвительно добавляет:

– По-твоему, я слаб и беспомощен, матушка? Ты недооценила мои способности. Ты презрела мои умения. А я с их помощью обрел крылья!

Человеческий разум повелевает когтями и клювами; запястья Терпения разорваны в клочья, вместо пальцев – кровавое месиво, кожа содрана с горла, глаза выклеваны, язык выдран… Умирает она долго.

Наконец Сокольник отпускает стаю, обессиленно приваливается к оконной раме, в изнеможении переводит дух. Нужно как-то восстановить силы. Надо обыскать дом, забрать отсюда все, что можно, – еду, одежду, обувь, деньги… И побыстрей покинуть логово врага, затаиться, собраться с мыслями.