Похищение чародея - Кир Булычев

«Жигуленок» легко катил в гору.

— Не обольщайся, — сказал Шубин. Он смотрел в зеркало над ветровым стеклом. Далеко сзади шла черная машина.

— Может, другая? — Борис качнул головой, чтобы лучше увидеть преследователей.

— А я говорю — не обольщайся. Много ли шансов, что другая черная «Волга» идет именно по этой дороге и в этот час? Тут что впереди, их резиденция?

— Нет, резиденция по Свердловскому шоссе.

— Тогда жми, — сказал Шубин, — это за нами.

Борис честно жал, и «жигуленок» шел на пределе. Дорога было покрыта снегом и давно не чинена, так что порой машину подбрасывало так, что казалось — на асфальт она уже не вернется. Шубину жутко хотелось взять руль — он был куда лучшим водителем, чем Борис, но сейчас было некогда заниматься пересадками.

— Слушай, Борис, — сказал Шубин. — И все-таки ты выполни мою просьбу. Ты Николайчика из «Знания» знаешь?

— Знаю.

— У Николайчика работает шофером Эля.

— Знаю, — сказал Борис. — Она с парнем из моего класса жила.

— Когда?

— Ну, это давно было, года два назад.

— Вот моя карточка. Пускай она мне напишет. И еще мне нужен твой адрес. Ты же хочешь узнать, что мне удалось сделать?

Черная «Волга» постепенно приближалась. Водитель на ней был профессиональный.

— Пиши, — сказал Борис. — Гоголя, шестнадцать, двадцать три.

Шубин записал его адрес на одной из своих карточек. Положил ее себе в карман. Вторую — сунул в карман Борису.

«Волга» была уже угрожающе близко.

— Что-то надо делать, — сказал Шубин. — До станции еще далеко?

— Километров тридцать — тридцать пять.

— Догонят, — сказал Шубин.

— Я тоже так думаю. Как же они догадались?

— Они, наверное, думали, как и ты.

— Знаю! — крикнул Борис. — Через километр будет поворот, за ним дорожка, через лес, шесть верст, может, немного побольше. Выходит к разъезду Лихому. Там иногда товарняки останавливаются.

— Понял.

— На машине туда не проехать. Туда дорога с другой стороны путей, от Ловчей.

— Что предлагаешь?

— Я приторможу. Только на секунду — а ты беги, чтобы они не заметили, что ты ушел. Я их за собой поведу — как можно дальше. Тогда есть надежда, правда?

— Правда, есть надежда, — сказал Шубин.

Впереди был поворот. Шубин обернулся. До «Волги» метров четыреста. Они услышали скрип тормозов.

— Ты тормози не очень резко, — сказал Шубин, — чтобы они не услышали.

Он положил лыжную шапку с олимпийскими кольцами на спинку сиденья, чтобы сзади казалось, что пассажир в машине.

— Готовься! — крикнул Борис.

За поворотом он начал тормозить, сдвигаясь к обочине.

Шубин открыл дверь, — к дороге подступали деревья, — из «Волги» их не было видно. Когда машина, на его взгляд, затормозила достаточно, он оттолкнулся и полетел руками вперед в кювет.

Был удар. Он не чувствовал боли, потому что знал — нужно уйти. Он приподнялся — но в руке была такая боль, что он упал снова. Он пополз вниз, в кювет, и замер, потому что отчетливо услышал, как из-за поворота вылетела, взвизгнув тормозами, «Волга». Шубин вжался лицом в холодный, жесткий снег. Он даже не знал — лежит ли он на виду у края дороги, или кювет достаточно глубок, чтобы скрыть его.

«Волга» промчалась мимо, но это ничего не значило. Может, кто-то из них смотрел в окно и увидел его, но нужно время, чтобы развернуться.

Шубин приподнялся, стараясь не опираться на больную руку, и побежал к деревьям. Здесь уже было немало снега, по щиколотки, и он понял, что его найдут по следам. Добежав до подлеска, к счастью густого, он вторгся в него, не обращая внимания на то, как стегают по лицу ветви. Потом остановился. Дорогу было хорошо видно. Она была пуста.

Здоровой рукой он тронул больную и чуть не подскочил от острого удара боли. Хорошо, что не ногу сломал, сказал он себе. Мог и ногу.

Вокруг стояла удивительная, сказочная тишина. Вдалеке застучал дятел.

Несмотря на тупую боль, Шубин ломал густую еловую втек и заставил себя вернуться к шоссе. Он тщательно заровнял истоптанный снег. Так, чтобы не заметили следов с проезжающей машины. Он отступал, размахивая своей метелкой, и думал о том, что еще не отыскал этой дорожки к разъезду, и не прошел потом по ней шести верст, и не дождался на неизвестном ему разъезде какого-нибудь товарняка. И все это впереди, все это надо вытерпеть.

А может быть, и вытерпеть те гневные и грозные письма, что, опережая его, рвануться из горкома и обкома. В них его будут обвинять во всех грехах, включая, может быть, и убийство начальника главка товарища Спиридонова. Считай — пропала Швейцария.

Он бросил ветку в кусты. Ох и будет Борису, сказал он себе и кустам пошел обратно вдоль дороги, пока не отыскал полузанесенную снегом тропинку, которая через два часа вывела его, вернее его упрямую тень, к разъезду Лихому.

УМЕНИЕ КИДАТЬ МЯЧ

Он коротко позвонил в дверь, словно надеялся, что его не услышат и не откроют. Я открыл. Его лицо было мне знакомо. Раза два я оказывался с ним в лифте, но не знал, на каком этаже ему выходить, и оттого чувствовал себя неловко, смотрел в стенку, делал вид, что задумался, чтобы он первым нажал кнопку или первым спросил: «Вам на какой этаж?»

— Извините, ради бога, — сказал он. — Вы смотрите телевизор?

— Сейчас включу, — ответил я. — А что там?

— Ни в коем случае! Простите. Я пошел. Я только в случае, если вы смотрите, потому что у меня сломался телевизор, а я решил…

— Да заходите же, — настаивал я. — Все равно сейчас включу. Делать нечего.

Мне пришлось взять его за локоть, почти затянуть в прихожую. Он поглядел на тапочки, стоявшие в ряд под вешалкой, и спросил:

— Ботинки снимать?

— Не надо, — сказал я.

Я был рад, что он пришел. Принадлежа к бунтующим рабам телевизора, я могу заставить себя его не включать. Даже два-три дня не включать. Но если я сдался, включил, то он будет работать до последних тактов прощальной мелодии, до слов диктора «спокойной ночи», до того, как исчезнет изображение ночной Москвы и сухо зашуршит пустой экран. В тот вечер я боролся с собой, полагая, что чтение — более продуктивный способ убить время. Я был доволен собой, но рука тянулась к выключателю, как к сигарете. Я обогнал гостя и включил телевизор.

— Садитесь, — сказал я. — Кто играет?

— Играют в баскетбол, — тихо ответил гость. — На кубок европейских чемпионов. Я вам действительно не мешаю?

— Никого нет дома. Поставить кофе?

— Что вы! Ни в коем случае.

Он осторожно уселся на край кресла, и только тут я заметил, что он все-таки успел снять ботинки и остаться в носках, но не стал ничего ему говорить, чтобы не ввергнуть его в еще большее смущение. Гость был мне приятен. Хотя бы потому, что он мал ростом, хрупок и печален. Я симпатизирую маленьким людям, потому что сам невысок и всегда трачу много сил на то, чтобы никто не подумал, есть ли у меня комплекс по этой части. Он есть. Иногда мой комплекс заставляет меня казаться себе таксой среди догов и искать нору, чтобы спрятаться. Иногда принимает форму наполеоновских мечтаний и тайного желания укоротить некоторых из людей, глядящих на меня сверху вниз, по крайней мере на голову. Но я никого еще не укоротил на голову, хотя не могу избавиться от некоторой, надеюсь, неизвестной окружающим, антипатии к родной сестре, которая выше меня и с которой я не люблю ходить по улицам. А вот тех, кто ниже меня ростом, я люблю. Я им многое прощаю.

Когда-то, еще в школе, мой комплекс разыгрывался, выходил из рамок и приводил к конфликтам, которые плохо для меня кончались. Я мечтал стать сильным. Я собирал сведения о маленьких гениях — я вообще одно время был уверен, что гении бывают лишь маленького роста, отчего исключал из их числа Петра Первого, Чехова и кое-кого еще. Я хранил вырезки о жизни штангистов-легковесов и боксеров в весе пера. Я смотрел баскетбол лишь тогда, когда на площадке играл Алачачян — это был самый маленький разыгрывающий в сборной Союза. Но как-то я увидел его в жизни и понял, что он человек выше среднего роста. И перестал смотреть баскетбол вообще.

С годами все это сгладилось. Я не стал гением и понял, что небольшой рост — еще не обязательное качество великого человека. Я бросил собирать вырезки о спортсменах, сильно растолстел и подобрел к людям. Я спокойно смотрел на великанов, понимая, что и у них свои беды и трудности.

— Вот так, — сказал с удовлетворением мой гость, когда центровой югославов промахнулся по кольцу, хотя никто не мешал ему положить мяч в корзину.

В голосе гостя звучало злорадство. И я подумал, что он, наверное, не смог воспитать в себе философский взгляд на жизнь.

Центровой тяжело затрусил обратно, к центру площадки. Бежать ему было трудно, потому что каждая нога его была длиннее и тяжелее, чем я весь. Мой гость усмехнулся. Я лишь внутренне пожалел центрового.