Персональный детектив - Владимир Валерьевич Покровский

план.

Оружием стало оборудование, которым напичканы все типовые подземные склады и производства. За полтора часа до начала штурма специально созданные отряды начали снимать со стен фармофабрики дальнобойные стерилизаторы; на мясоплантациях спешно отвинчивались со стендов оптические системы резаков, которые тут же монтировались с замораживателями; аварийные службы города обеспечили Братство мощными гравиметами, выбрасывающими из поля действия луча все, имеющее массу больше нейтрино; пошли в ход даже канализационные отвердители и диспергаторы, хотя позже Дон решил, что это уже лишнее – громоздко, неэффективно, неэстетично, для устрашения разве. Главной же изюминкой боевого арсенала кузенов стало юношеское изобретение самого Дона, когда-то влюбленного во все, что делал Фальцетти, – собранные с разных мест по детальке СВЧ-сумасводители. Один такой он успел опробовать раньше, еще до Пэна-Четыре, – итог превзошел ожидания. Единственными недовольными оказались кузены, занятые на их сборке. Они кляли свое бывшее изобретение на чем свет стоит – повальный монтаж сумасводителей оказался делом очень долгим, хлопотным и беспокойным.

Одновременно к складам подгонялся транспорт – часть была реквизирована на верхнем этаже автополитена (они предназначались в основном для доставки людей), часть снята с магистралей производственного горизонта – эти машины были неказисты на вид, но заманчиво пахли всяческой снедью.

Действовали в спешке, почти в беспорядке, но сделали все поразительно четко. В два пятнадцать, за четверть часа до начала штурма, последний сумасводитель был смонтирован и погружен на транспорт для перевозки тяжелых индустриальных роботов. Дон даже присвистнул от удивления, узнав, что этот этап прошел так гладко.

В два тридцать Дон, как уже было сказано, поднял руку ладонью к двери, и по отрядам был распространен новый сигнал – к маршу.

Взревели тягачи, бесшумно приподнялись и тронулись с мест удобные вагоны-бесколески, заполненные кузенами, которые в полутьме подземных горизонтов казались одинаковыми. Дон вместе с Валерио и Витановой втиснулся в микроэкипаж, подогнанный прямо к подземной двери коттеджа. Они воодушевленно смотрели перед собой и молчали. Им не о чем было говорить. И незачем. У них начался новый, скорей всего, самый последний кси-шок.

Правда, назвать это ощущение кси-шоком было бы теперь неправильно. Никакого шока, то есть взрывного перехода в необычное состояние, не было; почти не чувствовалось даже наслаждения единства, которого все доны так наркоманически вожделели; просто постепенно возникло такое обычное, такое естественное единство личностей.

Мысли всех кузенов текли в единстве, каждый думал одно и то же, каждый осознавал свою, такую прекрасную, полную одинаковость, полную связанность с остальными. «Как это, оказывается, приятно, – подумал Дон, – растворить свою мысль во множестве таких же других!» Сейчас он не чувствовал себя главным действующим лицом, но и подчиненным он не был тоже – безупречное, в обычной жизни никогда не достижимое сочетание.

Четыре тысячи триста сорок пять человек. Войско. Братство. То, о чем мечталось, то, что, кажется, и сбылось.

Он потерял представление о том, где находится. Он был одновременно и на нижнем – «Жарком» – горизонте, и на многочисленных лентах автополитена, на предельной скорости он мчался к центру города и с юга, и с севера, и с востока. Плечами он соприкасался со своими товарищами, он был сразу всеми: и хилыми, и мощными, и юношами, и семидесятилетними матерыми усачами. Он трясся, присев на металлическую лапу резака, укрывал от ветра плоские окуляры фокусных систем замораживателя, полулежал в уютных креслах дамских вагон-салонов, по ошибке умыкнутых вместе с вагонами среднего класса; он искоса поглядывал во все окна, на все пейзажи, и все пейзажи сливались в один, до сокровенности многомерный; в волнении он скупо улыбался тысячами ртов и сжимал тысячи челюстей в ожидании предстоящей схватки.

А потом вдруг четырьмя тысячами глоток издал одновременный неожиданный стон.

Весь транспорт разом остановился на перекрестках, пережидая нескончаемый поток машин, закрывших путь.

Тысячами глоток он закричал:

– Что там?!

Но никто не ответил, потому что ответа никто не знал. Просто транспорт разом встал. И тогда по всем подземным лентам Парижа‐100 раздался голос:

– Прости, Дон, но этого разрешить я не могу. Твое оружие слишком опасно. Если ты хочешь что-нибудь делать, делай, но оружие оставь. Скажи своим людям, чтобы оставили все, вплоть до скварков.

Моторола, как ему и положено, заведовал всеми транспортными линиями города. Он обеспечивал безопасность движения, хотя обычно ограничивал свое вмешательство только советами, автопилотной доставкой (с молчаливого согласия пассажира) и насильственными краткосекундными остановками в тех случаях, когда никаким другим путем нельзя было исключить риск столкновения. Никогда еще он не вмешивался в дела человеческие так грубо и наотрез, никогда так явно не противодействовал намерениям людей.

Кси-шока как не бывало. Каждому кузену остался только он сам. Грубо выброшенный в себя самого. В свой, как выясняется, довольно серенький мир.

– Ты в своем уме?! – крикнул Дон мотороле, давно, кстати, зная ответ. Валерио ничего не сказал, а Витанова с досадой рыкнул.

– Я в своих умах, если уж говорить корректно, – уточнил моторола. – У меня есть право в исключительных ситуациях…

Дон мог поставить последний интеллектор на то, что никакого такого права в исключительных ситуациях у моторолы не имеется. Что имеется некий скользкий параграф, вокруг которого, если на то у юриспруденции возникнет желание, можно учинить тяжбу тысячелетия этак на три.

– Что будем делать? – спросил Валерио.

Дон молчал. Перед ними одна за другой, словно обезумевшие, мчались типовые горизонтные бесколески. Были они совершенно одинаковы – крытый кузов, небольшой салон, хищный оскал, окна у всех высветлены, как это положено для свободного от пассажиров транспорта, и Дону показалось, что это одни и те же машины, безостановочно мчащиеся по кругу, чтобы перегородить им дорогу. Скорей всего, так оно и было.

– Выходить надо. Пешком добираться. Так он нас не пропустит, – заявил Ромео.

– Дон! Авария! – раздалось в салоне.

– Что? Где?

– Четырнадцатый сквадрон, второй горизонт, куб пять, лента сто восемь, – отчеканил кто-то. – Наши ребята попробовали расчистить дорогу этой твоей пукалкой гравитационной, так моторола аварию им устроил. Они прямо в лоб! Прямо в лоб ему!

– Выходите! – приказал Дон. – Все выходите! Будем добираться пешком. И скварки оставьте. Со скварками тоже пускать не будут. Выходите все! Быстро!

Он поморщился и, как от сильной боли, помотал головой. «Мятеж, – подумал он, – и тот проходит с благословения и под управлением моторолы. Я не удивлюсь, – сказал себе Дон, – если в конце концов окажется, что всю эту историю с моим побегом, Фальцетти, Инсталляцией он же сам от начала до конца и придумал. Да нет! Ну как? Невозможно, ерунда, абракадабра, оборот речи!»

– Пешком! – приказал он. – Лери, проверь, чтобы все без оружия и пешком.

Тот согласно кивнул.

– Ромео,