Мое тело – тюрьма - Кицунэ Миято

потянулись её подружки: Ольга, Наташа, Таня и Света.

— Ирина? Может, ты? — с надеждой спросил Домнин, который явно расстроился из-за реакции девчонок.

— Да я только из школьной программы стихи помню, — смущённо протянула Ирина, покосившись на Сашу, с которым встречалась, и после некоторых уговоров зачитала первые два четверостишия из Пушкинского «Буря мглою небо кроет…»

— А я только песенку «В лесу родилась ёлочка» знаю, — сказала Оля Спелова. Пришлось парням слушать, зато все подпевали.

— А я можно тоже из школьной программы расскажу? — спросила Маша и рассказала «Уж небо осенью дышало» Пушкина.

Домнин попереглядывался с парнями и постановил:

— Ну, раз девчонки не захотели получить свои подарки, может, кто-то ещё песенку споёт и стишок расскажет за приз?

— Ну давай, я, — вызвалась Кира. Парней, которые может и глупость придумали, но зато от чистого сердца, было жаль, так что захотелось их рассмешить и порадовать. — Над седой равниной моря, гордо реет… жирный пи́нгвин… Он и сам уже не помнит, как сумел с земли подняться, — начала она декламировать старый прикольный стишок, который увидела как-то на открытке и переписала себе. Запомнился влёт. Гораздо легче, чем Горьковский «Буревестник». Кира потом даже дописала этот стих, развив тему, так что в её исполнении он был в полтора раза длинней.

Когда она закончила декламацию, парни даже зааплодировали, Кира сделала шуточные поклоны и послала воздушные поцелуи. Навалилось воспоминание, как в одиннадцатом классе они играли в школьный КВН и она отыгрывала роль «безумного поэта», который всё время рвался рассказать стихи про школу, а её постоянно «гоняла» ведущая.

— А ещё что-то можешь? — как будто с надеждой спросил Щебняков.

— Могу, — пожала плечами Кира.

— Вот тебе конфеты за твоего пингвина, давай ещё рассказывай, — потребовал Домнин.

— Могу про дыбру рассказать.

— Что за дыбра? — спросил Игорь Морозов, создав нужную реакцию, и Кира с усмешкой продолжила:

— Дыбра это такое животное в дебрях тундры, вроде бобра, выдры и гидры, враг кобры, друг пудры и цедры, она бодро тибрит ядра кедра в вёдра и дробит добро в квадры, чтоб потом снимать кадры про то, как щедры тундры недра. Вот, кто такая дыбра, — на одном дыхании ответила Кира, вызвав у большей части своих слушателей круглые глаза. Когда-то она услышала скороговорку про эту дыбру и тоже немного её дополнила и выучила.

В итоге получился почти «мини концерт»: Кира рассказала ещё большой юмористический стих «про рекламу», который читал Ян Арлазоров:

— Над шестою частью суши гордо реет «Марс» противный с толстым, толстым шоколадом. В шоколад напихан сахар и шмоток густого меда, чтобы части этой сласти застревали меж зубами, разъедая слой эмали на зубах Российских граждан… Боли! Будет много боли!

Забавно было, что большинство этих стихов Кира выучила как раз для того, чтобы «получить подарок» от Деда Мороза: в компании, в которой они отмечали Новый год с родителями, было принято после двенадцати переодевать Деда Мороза в мамин халат и шапку и обязательно звать «бородатую Снегурочку» в лице дяди Васи с кокошником на лысине, читать стихи, рассказывать анекдоты, петь песни «за подарок», которые скидывали в большой холщовый мешок, а Кира подчас «отрабатывала» и за себя, и за семью, бывало, что и по два-три раза, так что на всякий случай учила что-то прикольное новое и старое не забывала.

В итоге в общагу ушла Кира с четырьмя коробками конфет, ещё по одному стиху вспомнили Ирина и Маша. Впрочем, когда Кира зашла в «813» комнату и попыталась отдать Кате и остальным конфеты, девчонки гордо отказались. Ещё и дополнительно возмущались тем, что парни их не уважают, заставили фигню делать перед всеми и тому подобное. Кира подумала, что нисколько не почувствовала себя униженной или оскорблённой, но промолчала. Правильно на НЛП говорили: если не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ней.

Кира на какое-то мгновение задумалась, куда деть столько конфет, которых она, по сути и не ест, но вовремя вспомнила, что теперь у неё есть универсальный подъедатель любых сладостей — Кирилл.

* * *

Приехав домой, Кира обсудила с мамой то, что вспомнила про бабушку.

— Я же всё время её оправдывала, думала, что старый человек, больной, — вздохнула мама. — Поначалу особенно. Она просто была возраста моей бабушки, хотя так подумать, не такая и старая. Просто папа твой самый младший, Альбина, считай, всего на пару лет младше моей матери. И я молодая была… Двадцать лет. Не знала даже, как реагировать, что говорить. Да и впервые с чем-то подобным столкнулась, и никого из родных и друзей вокруг. У нас возможность была остаться по месту учёбы, отцу твоему хорошую должность предлагали, он же с первого курса работал. Нет, поехали сюда, к матери. Как привязан был. Хотя они и не общались вообще. Вспомнить странно, как всё было.

— И что было? — спросила Кира.

— Разное. Вот приехали мы сюда, вроде как на каникулы, знакомиться, у меня красивый полушубок был, светлый, мама где-то через знакомых достала, и бабушка твоя на следующий же день мой полушубок надела, чтобы дрова таскать. Весь изгваздала в смоле. А с вещами-то не шибко разбежишься. Я даже выйти из дома не смогла. И уехала чуть не в старой фуфайке, которую твой отец найти смог. Он только мне твердил «не обращай внимания, она просто старая».

— Да уж… Надо было настоять, чтобы вы не возвращались, — хмыкнула Кира.

— Не знаю, вышло ли бы, — пожала плечами мама. — Раньше же распределяли. Так что вот вроде твой папа говорит, что мы остаёмся, ему работу предложили, а потом распределение и… сюда. Оказалось, он в какой-то последний момент отказался от должности и попросился домой к матери больной его отправить. И его отправили. А мы же уже женаты были, куда муж, туда и жена, да я уже тобой беременна была, ты в апреле родилась, за пару месяцев до нашего выпуска. А жили в том доме… и это был вообще кошмар. Она меня к тебе не подпускала. Говорила, что я грязная… что нельзя мне к ребёнку. Я спала в прихожей на продавленном диванчике одна, на сквозняке, ты в кроватке посреди дома, а твой отец в кровати в дальней комнате. Я вся и простывала, и всё… как будто так и надо. Даже сказать ничего не