Красный флаг: история коммунизма - Дэвид Пристланд

За несколько недель до этого в Нью-Йорке молодая выпускница университета Дона Фаулер зачитала петицию в защиту мини-юбки, которую подписали 66 человек. Она также угрожала организовать пикеты возле торговых центров с лозунгами «Долой макси!». Поколение американцев, таких как Тисл и Фаулер, протестовали против войны во Вьетнаме и «американского империализма», как их эфиопские ровесники (и не в меньшей степени, чем африканцы, использовали марксистские лозунги). Тем не менее у американской и африканской молодежи были совершенно разные проблемы и политические взгляды. Для Доны Фаулер и протестующих с ней девушек, мини-юбки символизировали личную и тендерную свободу, победу над строго маскулинной культурой, которая, по их мнению, господствовала в США после окончания Второй мировой войны. Веллелину Маконнену эти предметы одежды напоминали нездоровые вкусы и отношения, которые задерживали развитие Эфиопии. Стране, по его мнению, была необходима строгая дисциплина, а не легкомысленная свобода. Оба поколения выступали под марксистскими лозунгами, однако молодые эфиопы вернулись к радикальному марксизму, которому следовала Россия в 1920-е годы, и резко отличались по взглядам от американцев, придерживавшихся демократического романтического марксизма.

В 1968 году долго копившиеся народные чувства обиды и неприязни вылились в кульминацию революционного движения по всему миру. Ни раньше, ни впоследствии марксистские лозунги не были так популярны повсеместно. Активисты Глобального Юга объединились с западными в борьбе против империализма, расизма и патернализма. Количество марксистских режимов возросло, карта мирового коммунизма была красной как никогда. И все же, несмотря на кажущееся единство, коммунистические режимы никогда не были так разобщены и разнообразны. Приблизительно через десять лет после 1968 года возникло много новых форм коммунистического движения. Казалось, что вся история движения сжато повторилась за одно лихорадочное десятилетие: сталинизм конца 1920-х годов в Африке, маоизм времен Культурной революции в Камбодже, коммунистическая политика Народного фронта в Чили при режиме Альенде, романтический марксизм «парней 68-го», европейский коммунизм с чертами социальной демократии и партизанская война в духе Че Гевары в Никарагуа.

Однако ощущение свободы и демократии, возникшее в 1968 году, было мимолетным. Несмотря на то что поражение сил США во Вьетнаме придало смелости и бодрости многим радикальным политическим и общественным движениям, США и их союзники вскоре снова сплотились. Когда коммунистические движения оказались втянуты в соперничество сверхдержав и холодную войну, политика протестов, обсуждений и братских встреч уступила место политике оружия, бомб и гранат. Страны «третьего мира», «зона мира», как их называл Хрущев, превратились в кровавое поле битвы.

II

Летом 1964 года около тысячи американских студентов северных университетов (большинство из них были белые) отправились в южный штат Миссисипи бороться с расовой сегрегацией. Эта акция была организована «Студенческим ненасильственным координационным комитетом». Во время кампании «Лето Миссисипи» студенты жили группами в «домах свободы» или с местными семьями чернокожих, собирали подписи протестующих и преподавали в «школах свободы»{1055}. Во многом эта крупномасштабная акция напоминала «хождение в народ» молодых русских идеалистов в 1874 году. В отличие от русских аграрных социалистов, американские студенты присоединились к уже давно существующему народному движению[740]. Кроме того, у них были хорошие отношения с местными афроамериканцами. И все же, как и их русские предшественники, они столкнулись с репрессиями и жестким сопротивлением. Через десять дней пребывания в Миссисипи трое студентов были забиты до смерти сторонниками сегрегации (их поддержала местная полиция), многие становились жертвами нападений.{1056}

Опыт кампании «Лето Миссисипи» способствовал росту радикализма как ее организаторов, так и их противников. Студенты Беркли, вернувшись из Миссисипи в университет, обнаружили, что администрация университета запретила им использовать закрепленное за ними помещение, которое они употребляли для хранения и распространения политических листовок. Когда в университет прибыла полиция, чтобы помочь администрации университета выдворить студентов из их бывшего помещения, один из студентов Марио Савио организовал «сидячую забастовку» вокруг полицейской машины — прием, часто используемый во время демонстраций за гражданские права на юге. Попытки администрации университета Беркли наказать Савио спровоцировали новые «сидячие забастовки» и демонстрации, организованные активистами недавно сформировавшегося «Движения за свободу слова». По некоторым подсчетам, в них участвовали 10 5оо студентов из 27 000 обучающихся в Беркли. Эти события послужили образцом для студенческих протестов, распространившихся по всему миру. Беркли стал в некотором смысле эпицентром восстаний (или даже «революций»), которые охватили всю Америку, затем Европу и другие регионы.

Движение студентов Беркли (как их русских и китайских предшественников) было направлено против узаконенного неравенства, в данном случае этнического, а также против патерналистских силовых структур, особенно университетской администрации. Савио открыто связал борьбу за гражданские права и политику университетского руководства в речи, произнесенной в 1965 году: «В Миссисипи правит автократическое властное меньшинство, применяя насилие против слабого большинства. В Калифорнии привилегированное меньшинство использует университетских бюрократов и мешает студентам выражать свои политические взгляды. «Уважаемые» бюрократы — это враги «Дивного нового мира»{1057}.

Речи Савио поражают своей категоричностью и радикализмом, однако до демонстраций 1964 года он не был настолько политизированным молодым человеком. Будучи американцем итальянского происхождения, Савио представлял этническое меньшинство, поддерживающее антикоммунистические кампании и многое получившее от «государства благоденствия» Трумэна и Эйзенхауэра. В университете (провозгласившем себя мультиверситетом) он посвятил себя исследованиям в области технологий (в основном для военных нужд) и общественному Движению за гражданские права американцев (сначала по крайней мере белых). Беркли, как и многие университеты западного мира, стремительно расширялся и теперь насчитывал многих студентов из простых семей, в которых до этого ни у кого не было высшего образования. Как и первое поколение студентов в России в 1860-e годы, они не всегда ценили и с уважением принимали иерархическую, а иногда отчуждающую культуру образования, с которой они сталкивались. Один студент вспоминал: «Мы говорили о Беркли как о заводе. Аудитории были огромные; казалось, встать рядом с профессорами было невозможно, так как они всегда находились высоко за кафедрой»{1058}.

В последние годы студенческие восстания 1960-х все чаще рассматриваются как наивное движение, призванное защитить интересы и прихоти студентов, однако каким бы ни было наше мнение об их причинах, нельзя недооценивать их исторического значения. Как и их предшественники — студенты-романтики, они обозначили фундаментальную перемену в мировоззрении. Западные студенты 1960-х и 1970-х годов заняли позицию против всех «отцов»: в семье, в университете, в государстве. Студенческая жизнь сплотила молодых людей. Они объединялись в братские сообщества, оспаривали традиционный иерархический уклад и авторитеты, бросали вызов сложившемуся в обществе отношению к женщинам и гомосексуалистам и даже опробовали новую форму бытового уклада — жизнь в сообществах хиппи{1059}. В то же время движения за права женщин и сексуальных меньшинств бросали вызов традиционным патриархальным отношениям. Таким образом, в центре их мировоззрения находилась новая форма коллективной демократии. Многие аспекты этой борьбы с традицией стали последствием длительных изменений, затронувших общественное положение молодежи с 1950-х годов. Доходы возросли, высшее образование стало более доступным, поэтому молодежь казалась более независимой и уверенной, чем в прошлом.

Кроме того, подобно тому как университет стал восприниматься «заводом», критика половой и этнической дискриминации и патернализма могла вскоре перерасти в недовольство тем, что некоторые воспринимали как «военное государство благоденствия» послевоенной эпохи. Критики считали, что западные государства, хотя и не настолько регламентированные, как общества советского блока, устанавливали неприемлемую степень общественной дисциплины. Заводы и фабрики работали по образцу «фордистского» производства, корпорации достигли огромных размеров, стали более иерархическими и отчужденными. Сразу после Второй мировой войны, когда многие боялись распространения влияния сталинизма и осознавали настоятельную потребность перестроить расшатанную экономику и общество, строгая дисциплина казалась неизбежной оборонительной мерой. Однако, как и в советском блоке, когда реальная угроза войны исчезла, молодые больше не хотели придерживаться ограничений, которые были поставлены с целью не только роста благосостояния страны и увеличения производства потребительских товаров. Барбара Гарсон, редактор информационного бюллетеня «Движения за свободу слова», писала: «Все чаще от людей можно было слышать: “Я хочу что-то сделать со своей жизнью, я не хочу быть инструментом, который будет использован для достижения общего успеха”»{1060}.