Улыбка Катерины. История матери Леонардо - Карло Вечче

землей, водой, огнем и воздухом. Я часто уподоблял себя могучему Сосруко или богу-кузнецу Тлепшу, изобретателю и создателю орудий ремесла и оружия для людей. Ей же особенно нравилась богиня по имени Шатана, очень похожая на Венеру или Афродиту, что по собственному желанию вступала в любовные связи со всеми этими героями, а новых порождала самыми невероятными способами, заставляя раздаться камень или дерево. Меня в этом, кто знает почему, больше всего завораживала тайна рождения, и тем сильнее, чем необычнее оно было.

Начав читать «Метаморфозы» Овидия, я непрестанно представлял себя одним из тех персонажей, порождения беспорядочных внебрачных союзов, в этой книге подобные ситуации довольно-таки обычны, как и в сказаниях о Шатане. Так, прекрасный Адонис – плод кровосмешения Мирры и ее отца Кинира, а значит, брат собственной матери, что, превратившись в дерево, порождает ребенка сквозь щель в коре. Отважный Персей, убивший Медузу и летавший по небу в крылатых сандалиях, – сын Данаи, зачатый от Юпитера, обернувшегося золотым дождем: история настолько красивая, что в 1496 году в Милане я даже поставил ее на сцене.

Должен признаться, в той постановке я, как обычно, слегка позабавился, смешав священное и мирское: образ Данаи, запертой в башне вероломным отцом Акрисием, походил у меня на образ святой Маргариты, мученицы, запертой в темнице и поглощенной драконом, которому она, впрочем, сотворив крестное знамение, вспарывает брюхо. Как видите, тема преследуемой, заключенной в тюрьму, закованной в цепи, замученной героини по-прежнему не давала мне покоя, и всякий раз это была она, Катерина. А мужчина, отец, Кинир или Акрисий, почему-то всегда представал персонажем отрицательным, от которого следовало бежать. Или убить, как поступает с Акрисием Персей.

Возможно, в глубине души я воображал, что мать моя зачала меня от бога, а не от скучного флорентийского нотариуса. И причина этих моих грез наяву – последний великий миф, миф о Леде, женщине, которой Юпитер овладел в образе лебедя, матери четырех детей, чудесным образом появившихся из двух огромных яиц: из одного – Диоскуры, Кастор и Поллукс, из другого – Елена и Клитемнестра. Миф о женщине, дающей новую жизнь, не зная боли и риска смерти в родах. Образ Леды у меня в голове по-прежнему дрожит, колеблется, меняя формы и положения: то она, опершись на одно колено, поднимается с земли, то величественно, словно древняя статуя, демонстрирует тело во всей его наготе – рука еще обнимает лебедя после акта любви, но нежный взгляд обращен уже к лежащим на земле среди разбитых скорлупок новорожденным детям. Должно быть, эту смену позы, от коленопреклоненной до стоящей во весь рост, как и образ встрепанной женской головки, подсказал мне Данте со своей блудницей Фаидой: «Косматая и гнусная паскуда, и то присядет, то опять вскокнет».

И вновь священное с мирским сливаются здесь воедино. Изначальная моя задумка, «Поднимающаяся Леда», куда более чувственна, почти эротична: женщина по окончании любовного акта высвобождается из объятий лебедя, и на лице ее, в подернутых поволокой глазах, чуть приоткрытых губах еще чувствуется последняя дрожь экстаза, пробегающая по телу до самых кончиков пальцев. Да, движение это я подсмотрел у древней мраморной статуи, «Купающейся Венеры», недавно найденной в Риме. Но никто, похоже, так и не понял, что сама идея позаимствована из моей любимой книги, прекрасного иллюстрированного издания Библии в переложении на народный язык.

В самом начале книги пророка Осии рядом с фигурой старца, указывающего на стены города и ворота с разводным мостом, изображена женщина в той же позе, что и моя Леда, только без лебедя: поднимаясь с колен, она оборачивается взять на руки ребенка, который тянется к ней, в то время как другой мальчик виснет на ней сзади, а девочка спешит к нему присоединиться. Каждый поймет, что это за женщина с пышной грудью в глубоком вырезе, с богатым ожерельем и роскошной прической. Она – блудница, шлюха, женщина, познавшая множество мужчин, как описывает ее слово пророка: «И сказал Господь Осии: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда; ибо сильно блудодействует земля сия, отступив от Господа». Плоды ее блуда да будут помилованы и станут истинными детьми Израиля вместо тех, что считали себя законными.

Где же мое место в этом видении Леды-блудницы? Может, я один из младенцев, едва вылупившихся из яиц? Нет, на сей раз я – лебедь. В своих грезах я сливаюсь с матерью, как сливался с ней, будучи в ее утробе. А еще мечтаю взлететь, чтобы она увидела мои огромные, широко раскрытые белые крылья над холмом у Лампореккьо, неподалеку от Винчи и Кампо-Дзеппи, носящим имя Чечери или Чечоли, что на нашем языке и значит «лебедь». Именно оттуда я однажды поднимусь в небо на своей летательной машине, повергнув в благоговейное изумление летописцев и покрыв вечной славой гнездо, где родился.

Величайшая тайна женского тела открывается в видении стоящей Леды. Мне недостаточно было изучить тела постных, застывших моделей из мастерских художников и скульпторов, что так нравились Боттичелли. Я отправился туда, где мог наблюдать женские тела в расцвете их сексуальности, в лупанарий Павии; я побывал там, где женщины страдают, в больнице Святой Катерины в Милане, у ворот Пустерла-деи-Фаббри, и невероятное лицо девушки по имени Джованнина подарило мне лик Христа для «Тайной вечери».

Пока взмокшие от пота мужчина и женщина из лупанария, которым я заплатил, трудились над порученной им задачей, я преспокойно наблюдал за ними, в мельчайших подробностях зарисовывая механику полового акта; затем я попросил их проделать то же самое стоя, чтобы лучше все рассмотреть. Механика действа особой красотой не отличалась; скажу больше, она показалась мне скорее звериной, безобразной, не слишком достойной подобного таинства. Однако я пришел к выводу, что женщина – вовсе не пассивное существо, чей долг – подчиняться удовлетворению мужского желания, но полноправный участник, противоположная сторона, активно выражающая желание быть наполненной членом мужчины, для чего природа и приспособила женские половые органы, сделав их, пропорционально бюсту, крупнее, чем у всех прочих видов животных.

Но мне оказалось мало наблюдать за женскими телами со стороны, нужно было проникнуть внутрь, попытавшись выяснить, где и как зарождается жизнь и почему женское тело, чудесным образом организованное в своем внутреннем строении, этом сложном балансе сосудов и гуморов, столь бесконечно превосходит грубую механику тела мужского. В конце концов я сделал это основной целью моих анатомических исследований, рискуя, впрочем, подвергнуться расследованию со стороны церковных властей, поскольку кое-кто уже начинает считать эти исследования о происхождении жизни и природе души подозрительными. Я произвел тщательное иссечение