Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

Как и ожидал атаман, новые вести к ним пришли довольно скоро. Уже через три дня рано утром вместе с веснушчатым Рыжиком, который принес на завтрак чугунок с хорошо упревшей овсяной кашей на мясном отваре и с караваем хлеба под мышкой, в горницу, с трудом протиснувшись в небольшую дверцу, вошел тучный стрелецкий голова Симеон Кольцов. Пока отрок ставил на стол чугунок и хлеб, стрелецкий голова внимательно осмотрел горницу, словно хотел отыскать след тайно вырытого под срубом подкопа, улыбнулся невесть чему, оглянулся за спину — в приоткрытую дверцу проворно шмыгнул отрок Митроха, не увернулся и крепко ударился головой о притолоку, так что и суконная на вате шапка слетела на спину.

— Ах, дьявол косоглазый! — невесть кого обругал отрок, схватился левой рукой за лоб, а правой поймал падающую шапку. — Говорил тятька — идешь из дому, так очеса на полке не оставляй! Воистину, всякому своя шишка на лбу болит!

— Экий пострел неуемный, — покачал головой старец Еремей. — Не диво, ежели через несколько лет от скуки сбежит в степь да к казакам пристанет! Такие любят волю, их и на трех вожжах в неволе не удержать!

Литовский голова, словно соглашаясь со старцем, кивнул, тонкие губы раздвинулись в улыбке, отчего лихо закрученные усики смешно шевельнулись вверх-вниз.

— Не только отроку воля хороша, а и всякому великовозрастному детине… Особенно когда он на невольной службе стоит, — высказался Симеон Кольцов. И неожиданно добавил: — Три дня сплыли уже казаки и государевы стрельцы на стругах в Астрахань. — И на атамана вскинул тревожный взгляд — как-то он выдержит это роковое известие?

— Тихо сплыли? — только и хватило духа у атамана спросить, едва он понял, что зыбкая надежда на освобождение рухнула безвозвратно. Неожиданная острая боль кольнула в сердце, так что Матвей безмолвно охнул и сдержал дыхание, пережидая, пока негаданная боль не притупилась. «Надо же, — с горечью отметил он про себя, — впервые почувствовал, где у меня сердце. Марфушка, что же теперь будет с нами? Молись за наши души, родимая».

— Ваши молодые казаки, думаю я, атаман, не успели сказать казакам о вашем задержании. Дьяк Иван известил, что воевода велел стрелецкому голове Ельчанинову сразу же, как вы отъехали в Самару, отправить струги вниз по Волге. К тому часу от Астрахани к Самаре пришли гонцы и кладные струги, которые тамошние купцы ведут до Москвы с товарами и рыбными припасами. В охране того купеческого каравана четыреста стрельцов и казаков, а за старшого у них казацкий голова Воин Аничков. Пригнав струги, тот казацкий голова вчерашним днем спешно поворотил на понизовье, вслед за вашими казаками и стрельцами, он взял с собой сто человек стрельцов для усиления воинства крымского царевича Мурат-Гирея, — литовский голова умолк, в недолгом молчании покрутил в руках конец красного пояса, словно раздумывая, говорить опечаленным казакам еще что-то, или умолчать. Матвей увидел эту нерешительность и как бы подбадривая его на откровение, сказал:

— Вижу, друг Симеон, в Самаре еще что-то случилось? Говори, не страшись доноса на тебя, в том можешь быть спокоен!

— За вас я спокоен, атаман, лишнего слова на сторону воеводы не скажете… Вчера князь Григорий погнал гонца к царю сказать, что ногайский мурза Кучук имеет большое желание ловить бывших пленных литовцев, немцев, поляков, которые бежали из города с государевой службы и хотели бы спрятаться на реке Самаре или Яике у казаков. А поймав, так хочет возвращать их для примерного наказания другим стрельцам, которые у меня под рукой…

— Вот так дела-а, — поразился Ортюха Болдырев и даже волосатым кулачищем пристукнул о столешницу так, что черный чугунок вздрогнул, несмотря на то, что был под крышку полон горячей каши: казаки к еде еще и не думали приступать, слушая новости от Симеона. — Выходит, что и у вашего брата глаза глядят порознь — один на начальство, другой на лесную тропинку! Неужто случаи были, что и от нашего славного воеводы Григория твои стрельцы бежали с великого горя?

Литовский голова понизил голос и сообщил, что за неделю до приезда казаков в Самару с Яика, из города бежали восемь стрельцов — пять литвинов и три поляка. Их взяли в плен казаки при вылазке из осажденного Пскова, где воеводой сидел князь Иван Шуйский. Целый год держали в плену при крайней нужде, а после этого предложили нести государеву ратную службу на восточных рубежах в новых городах. Сказал немного и о себе, что весной восемьдесят первого года ухватили его казаки, подкравшись к литовскому сторожевому посту, аркан накинули на плечи, так что и на ноги вскочить не успел. Чтобы не умереть в тюрьме, дал согласие служить стрельцом, был с воеводой князем Засекиным в его походе супротив бунтовавших черемисов, теперь вот в Самаре стрелецким головой.

— Да-а, аркан — не вожжа, быстро смиряет, — заметил Матвей и неожиданно добавил. — А ведь и мы с атаманом Ермаком на ваших рубежах воевали. Как знать, может, в одних сражениях сходились… Семья осталась в Литве, аль холост?

— Родители мои живут под Гродно, верстах в двадцати вниз по реке Неман. Там у нас небольшое поместье. Жениться не успел, пока холостой… как… как весенний жеребенок!

— Ну-у, это не горе! — улыбнулся старец Еремей. — У нас говорят так: была бы шея, а хомут найдется. В Самаре через год-два объявятся немалое число переселенцев, в девицах нужды не будет! Тем паче, на такого видного жениха, как стрелецкий голова!

Симеон Кольцов покривил тонкие губы, несколько раз кивнул головой, соглашаясь со словами старца, но сказал неожиданно совсем иное.

— Невеста у меня осталась дома, в Гродно, да и по родителям душа болит. Живы ли, здоровы ли? Уже пять лет про меня ничего не знают, кроме того, что в плену. Могу догадываться, в каком горе они не спят ночью. — Стрелецкий голова помолчал немного в огорчении, потом все же сказал: — Пан Рогожский, думаю, не долго держал пани Ядвигу без жениха, поторопился выдать за другого, чтоб в девицах не сидела. — И зубы стиснул так, что на острых скулах желваки вздулись. Вздохнул, с извинением произнес, обращаясь к казакам: — Вам за стол садиться надо, а я тут со своими горестями расплакался…

— Мы понимаем тебя, Симеон, — доверительно проговорил Матвей и крепко пожал стрельцу локоть. — Если бы мы могли тебе чем помочь? Мы — как те мухи в паутине теперь, только и можем, что жужжать от своего бессилия!

— Я понимаю, атаман… Пойду, будут какие новости, передам, — и добавил, что неделю назад в Самарском урочище, побоявшись в зиму плыть дальше, встали на зимовку струги государева посла к ногаям Федора Гурьева с товарищами Иваном Страховым да Ротаем Норовым. А с ними и ногайские послы, которые возвращались из Москвы к своему хану. При царских послах государева казна, а при ногайцах подарки от царя Федора Ивановича к ногайским мурзам и их женам. Все это они снесли с судов в зимовья и сидят там, оберегая немалое добро. — Ну, я пошел к своим стрельцам. Скоро нас менять из ночного караула будут… — И добавил совсем неожиданно, отчего у казаков брови полезли на лоб: — Хороша у тебя, Ортюха, княжна! Убегать буду из Самары, к татарам пойду себе невесту такую красивую искать!