Дымовое древо - Джонсон Денис

– Кто со мной?

Чухан и Конрад отправились на охоту, а трое других остались с трупом.

– Этот парень погиб потому, что эти уёбки не пустили нас за свой периметр.

– Как увижу в следующий раз в городе «беретника», буду ходить за ним по пятам, пока не удастся заколоть его в спину!

– А давай вызовем огонь по их обосранным задницам!

Джеймс присел на корточки, прислонившись спиной к стволу дерева, и свернул самокрутку с травкой. Лизнув бумагу, почувствовал на пальцах привкус орудийного металла.

Встал, поджёг косяк, а остальные сбились в кучу вокруг него, чтобы скрыть огонёк.

– Слыхали, как он говорил про херню собачью? Он знал. Он знал!

– Спину-то ему один фиг разворотило…

– Повезло ему. А то выпало бы парню жить на электрическом кресле. Это же приговор, чувак. Пыхтишь в трубку – и катишься…

– Не так ведь всё-таки высоко его задело. У него остались бы руки.

– Я бы ни в жизнь в инвалидную коляску не сел. Сразу бы вздёрнулся на крюке под потолком.

Джеймс оставил их и снова прислонился к дереву. Неохота было обсуждать подобные вещи, пока его мозг то раздувало как шар, то постепенно остужало. Он запрокинул голову и уставился в небо. Тьма, ничто, чистейшее ничто, безмолвная россыпь электрических искр. Душа всего и вся.

– Я не верю в это дерьмо, – сказал он.

– У этих «беретников» каждая мелочь расписана по уставу.

– Да они полезного не делают ни хера. Только балду пинают!

– Давай всё-таки вызовем удар по их обосранным задницам!

– Айда ко мне, – позвал Джеймс, и все остальные подошли к нему и присели на корточки вокруг. – Мне нужна китайская граната. Вот как надыбаю себе китайскую гранату, так сразу и расхреначу этих пидорасов в мясо.

– Той же ночью?

– Вот прямо сразу, как надыбаю.

– У Конрада есть одна такая.

– Знаю.

– Давай подпустим им немного дымку. Отправим в расход штук двадцать этих пидорасов!

Среди них беззвучно, как мысль, возник Конрад.

– Вернулись уже?

– Только я один.

– А Чухан где?

– Бабу себе подцепил.

Джеймс встал на ноги:

– Дай-ка мне ту свою ручную гранату.

– Чего?

– Да понял ведь, о чём я говорю. Ну вот ту хреновину китайскую.

– Я её домой увезу.

– Куда это – домой?

– Ну домой, на родину.

– На хуй родину!

– Как сувенир.

– В большой мир с ручной гранатой не пропустят.

– Что ж, сука. Всё равно…

– Я тебе ещё одну достану.

Конрад носил её в нагрудном кармане. Джеймс протянул руку и вырвал вожделенный боеприпас.

– Ты со мной?

– Куда?

– Вернёмся туда, где эти «беретники» на массу давят.

– Точняк?

– Точняк.

– Пойду, если останешься и дождёшься допроса.

Вернулся Чухан и втащил в поле ночного зрения Джеймса, как в круг от света костра, какое-то маленькое обнажённое существо. У него – вернее, у неё – была лоснящаяся нижняя губа, которая выступала вперёд, точно кто-нибудь только что назвал её каким-нибудь обидным словом. Будь у неё в руках оружие, она, кажется, готова была убить кого-нибудь от злости. Они повалили её на землю и по очереди воспользовались беззащитным положением, – все, кроме Чухана, который уже получил своё, и Джеймса, который копил в себе злобу для своего личного часа Ч, для мести «зелёным беретам». Когда остальные получили своё, её больше не было нужды прижимать к земле. Джеймс упал на колени, приставил остриё финского ножа к животу женщины и сказал:

– В каком ты звании, солдатик? Показывали тебе когда-нибудь, солдатик, как обращаться с этой штуковиной? Видала такую раньше, солдатик? Какое у тебя звание, солдатик? На что ты смотришь? Думаешь, ты моя мамаша? Ладно, предположим, ты и впрямь моя мамаша, но кто, чёрт возьми, тогда мой отец?..

Он допрашивал её до тех пор, пока рука не ослабела и не разжала рукоять.

* * *

В эти дни Финикс показался Биллу Хьюстону гораздо более крупным городом. Окружающую пустыню усеяли пригородные микрорайоны. На дорогах было не протолкнуться от потока машин. По утрам горизонт заволакивало бурым покрывалом смога. Всякий раз, когда всё это давило на него слишком сильно, он брал леску и пару крючков и садился у какого-нибудь из широких оросительных каналов, в котором, пребывая в блаженном неведении относительно того, что на дворе двадцатый век, мирно плескались сомы. Поговаривали, что они спускаются от реки Колорадо, а ещё советовали ловить их на наживку из кусочков сосиски и приладить к леске пластмассовый поплавок, чтобы крючок едва касался дна, но не имелось у Билла ни поплавка, ни даже удилища или спиннинга, а потому никогда не клевало. Это его не беспокоило. Ждать и надеяться – в этом и была суть: смотреть, как через вековую пустыню катится вода, размышлять о проделанном ею долгом пути. Часто Хьюстон засиживался так допоздна, подглядывая за людьми, которые навещали это уединенное место, пока однажды ночью ему не представился случай застукать трёх хиппи за обменом наркотиками и отжать у них триста пятьдесят наличными и целый брикет мексиканской шмали, завёрнутый в красный целлофан. Глядя на его дрожащее мачете, ребята стали уверять его, что это всего лишь третьесортная мексиканская наркота, самого обычного качества, ничего особенного, но если он хочет забрать вещество – пускай забирает. Он позволил им оставить шмаль себе, хотя мог бы найти способ и сам её кому-нибудь загнать. Однако имелась черта. Он не раз прессовал малолеток, не раз их обкрадывал, мог бы даже кого-нибудь из них зарезать, если бы случилась такая необходимость. Но никогда не стал бы марать руки о наркоторговлю.

Ближе ко времени закрытия он стоял на тротуаре перед дверью бара, из-за которой его обдавал поток тёплого, пропитанного спиртовыми парами воздуха и режущая уши музыка кантри. Из двери вышел какой-то плюгавый человечек – он ругался и пытался прикрыть руками дыры на разорванной в драке футболке. Тощая крыса, слишком старая, чтобы ввязываться в потасовки, с кровоточащей губой и заплывшим глазом. Человечек виновато улыбался – как нашкодивший и наказанный ребёнок.

– Этот случай меня излечит. Это конец!

Множество раз Билл Хьюстон обещал себе то же самое.

* * *

Капитан Галасси выразил обеспокоенность по поводу самоуважения Джеймса – само слово он при этом произносил как «сужение». Был это не какой-нибудь там желторотый юнец, а самый что ни на есть всамделишный капитан, топтавший вьетнамскую землю с шестьдесят третьего, получивший звание в полевых условиях и всё такое, однако он позволил себе проявить беспокойство по поводу «сужения» Джеймса и прилюдно его выразить, тогда как сержант Лорин сидел рядом, упёршись кулаками в бёдра, и не выражал ровным счётом ничего.

– Как тебя зовут, капрал?

– Джеймс.

– Буду звать тебя Джеймсом, а не капралом, потому что в скором времени быть тебе штатским лицом. Да и вообще, в моих глазах ты и так уже никакой не солдат. Тебе есть что сказать на это?

– Никак нет.

– Крепко же тебя обработали, а? Отмудохали по самое не балуйся. Как думаешь, получишь ты за этот подвиг «Пурпурное сердце»?

– Да есть у меня уже одно такое. Такая же херня собачья.

– Видишь ли, Джеймс, это солдаты. Славные парни. Не просто так у меня сестра за «зелёного берета» замуж вышла. Они знают, зачем они здесь, и с честью делают своё дело. Они понимают, кто наши враги, и не станут убивать своих. Если их попытается грохнуть кто-нибудь из своих, если их попытается грохнуть американец, бросит им гранату хотя бы даже прямо на колени, они не станут убивать этого американца, потому что этот американец им не враг – такие уж это люди. Он его просто возьмут да отмудохают хорошенько, потому что этот американец поступил как ёбаный мудак.

Джеймс промолчал.

– Избили тебя – потому что заслужил. Как ты там ссышь – по-прежнему кровью?

– Никак нет, сэр.

– Можешь есть твёрдую пищу?

– Не нужна мне никакая пища.