Бабье лето - Адальберт Штифтер

— Так оно и есть, и это самое лучшее в обеих коллекциях, — ответил отец.

Резные работы в стеклянном домике были знакомы моему гостеприимцу по моим рисункам. Однако он подробнейше их осмотрел и, учитывая время их создания, очень расхвалил. Мой мраморный листок вороньего глаза в саду был тоже сочтен вполне достойным признания. Моего отца эта высокая оценка его сокровищ со стороны такого человека, как Ризах, очень взбодрила, и, думаю, с тех пор, как он собрал все эти вещи, у него не было более приятных часов, чем время, когда у него гостил Ризах. Даже тот миг, когда у меня впервые открылись глаза на эти ценности, он вряд ли предпочел бы этому времени. У меня тогда было только чувство, а теперь у Ризаха было суждение.

Для развлечения вне дома мы дважды побывали в театре, три раза все вместе в музеях искусства и несколько раз выезжали за город.

Во время сих сборищ обсуждалось и время бракосочетания. Мне предстояло предпринять намеченное путешествие, а по возвращении проволочек уже не должно было быть. День будет тогда назначен. После такого договора состоялось прощание. Прощание на сей раз было очень тяжелым, потому что расставались надолго и возможны были всякие несчастные случаи в мое отсутствие. Но мы были стойки, стесняясь даже перед такими милыми свидетелями показать свою боль, и обещали переписываться.

Распростившись с гостями, мы разослали некоторым дружившим с нами семьям письма о моей помолвке. К княгине, чтобы сообщить ей об этом обстоятельстве, сходил я сам. Она сердечно улыбнулась и сказала, что прекрасно заметила, как сильно я однажды покраснел, когда она упомянула фамилию Тарона.

Я ответил, что покраснел тогда только потому, что она коснулась некоего моего влечения, в то время я еще не знал, что фамилия Наталии Тарона. Я сообщил ей также о своем путешествии, она очень похвалила это решение и рассказала мне об особенностях разных столиц, в которых она побывала в прежние годы. Она упомянула также кое-что относительно внешнего облика разных стран, будучи большой ценительницей красот природы. Она как раз собиралась снова отправиться на озеро Гарда, которое уже не раз посещала. Это и было причиною тому, что она еще так долго оставалась весною в городе. Она попросила меня снова заглянуть к ней по возвращении. Я это пообещал.

Долее мое путешествие уже не откладывалось. Я простился с родными и в один прекрасный день выехал из городских ворот.

Сначала я проехал через Швейцарию в Италию — в Венецию, во Флоренцию, в Рим, Неаполь, Сиракузы, Палермо, на Мальту. С Мальты я отбыл в Испанию, которую со множеством отклонений проехал с юга на север. Я побывал в Гибралтаре, Гренаде, Севилье, Кордове, Толедо, Мадриде и многих других городах поменьше. Из Испании я отправился во Францию. оттуда в Англию, Ирландию и Шотландию, оттуда — через Нидерланды и Германию — вернулся на родину. Я отсутствовал два года без полутора месяцев. Когда я возвратился, опять стояла весна. Могучий мир Альп, огнедышащих гор Неаполя и Сицилии, снежных гор южной Испании. Пиреней и туманных гор Шотландии произвели на меня сильное воздействие. Море, самое, может быть, великолепное, что есть на земле, запало мне в душу. Вокруг меня было бесконечно много прелестного и замечательного. Я видел различные народы, научился их понимать на их родине и часто проникался любовью к ним. Я видел разные типы людей с их надеждами, желаниями и потребностями, я видел суету движения, я подолгу задерживался в крупных городах, занятый их художественными ценностями, книжными сокровищами, уличным движением, общественной и научной жизнью и дорогими письмами, приходившими с родины и посылаемыми туда.

На обратном пути я оказался близ Асперхофа и Штерненхофа раньше, чем у себя на родине. Поэтому оба эти дома я навестил. Все были благополучны, здоровы и нашли, что я очень загорел. Здесь узнал я и об одной перемене, происшедшей с моим отцом, о которой мне не писали, чтобы не тревожить меня. Все его намеки на то, что он уйдет на покой, что он, не успеем оглянуться, окажется в деревне, что произойдет многое, о чем мы пока не думаем, что неизвестно, не понадобится ли нам чаще наша карета, исполнились. Он отошел от своего торгового дела и купил в очень приятном месте между Асперхофом и Штерненхофом как раз продававшееся тогда имение Густерхоф, которое сейчас переустраивал для себя. Я не стал тратить время на поездку в это имение, которое знал с внешней стороны, потому что не хотел длить разлуку с Наталией, которую снова обретал как драгоценность. После задушевной встречи и прощания я отправился к родителям, я ехал днем и ночью, чтобы прибыть поскорее. Они знали о моем приезде и встретили меня радостно. Я сразу же устроился в своей квартире. Мне было странно и отрадно видеть отца всегда занятым теперь планами, набросками, чертежами. За мое отсутствие он пять раз побывал в Густерхофе и, пользуясь случаем, часто ездил в гости к Матильде или Ризаху. Дважды его сопровождали мать и Клотильда. За эти два года он сильно помолодел. Жители Штерненхофа и Асперхофа также побывали зимою в гостях у моих родителей. Узы завязывались самым приятным и милым образом.

В первый же день моего появления в родительском доме мать провела меня в комнаты, приготовленные для меня и Наталии на случай, если мы захотим пожить в городе. Я и не думал, что в доме так много места, настолько просторна была эта квартира. Убранство ее было так красиво и в то же время так благородно, что я порадовался. По этому поводу я заговорил о дне свадьбы, и мать ответила, что, по мнению отца, теперь нет причин медлить, и заявление должно исходить от нас, как со стороны жениха, я попросил ускорить это дело, и уже на следующий день наши письма ушли в Штерненхоф и к Ризаху. Вскоре пришел ответ, и день был назначен согласно нашему предложению. Местом сбора был Асперхоф.

Верный своему обещанию, я нанес теперь визит княгине. Однако она уже уехала в свою сельскую резиденцию. Поэтому я написал ей несколько слов о своем возвращении и указал день бракосочетания. Вскоре пришел ответ от нее с пакетиком, содержавшим, как она писала, памятный подарок мне на свадьбу. Она не может мне вручить его, поскольку уже несколько недель нездорова и потому ей и пришлось так рано уехать в деревню. Подарок приготовлен уже давно. Я раскрыл пакетик. В нем была одна, но очень большая и очень красивая жемчужина. Оправы не было почти никакой. Были только булавка и золотая пластинка для прикрепления к одежде. Я был чрезвычайно рад отношению ко мне благородной княгини, удачности и продуманности ее подарка. Ибо в моих глазах жемчужина — та, кого я, как дар, собирался прижать к своей груди. Я написал проникновенное благодарственное письмо.

Наша подготовка скоро закончилась, и мы отправились в путь.

— Последние приготовления мы сможем ведь сделать в моем деревенском доме, — сказал отец с веселой улыбкой.

Мы поехали в Густерхоф. Нас приняла маленькая, но с любовью устроенная квартира, которую отец велел оборудовать здесь для таких случаев. Это было чудесное чувство — находиться в собственном, принадлежащем нам сельском доме. Более всего был проникнут таким чувством, пожалуй, отец, и мать радовалась этому донельзя. Мы пробыли здесь, завершая свои приготовления, столько времени, что смогли прибыть в Асперхоф за два дня до бракосочетания. Матильда и Наталия уже ждали нас. Мы сердечно приветствовали друг друга. Все было в некотором напряжении подготовки. Мне удавалось видеть Наталию порою лишь по нескольку минут. Клотильда тотчас же присоединялась к нам. Приходили и уходили послания. Прибывали гости и свидетели торжественного акта. Я тоже был в некотором стеснении.

Во второй половине первого дня я встретил в липовой аллее Матильду, моего гостеприимца и Густава. Я присоединился к ним. Густав вскоре покинул нас.

— Мы как раз говорили о том, что моему сыну придется вскоре уехать отсюда и посмотреть мир, — сказала Матильда. — Не нашли ли и вы после своего путешествия, что Густав изменился?

— Он стал настоящим юношей, — отвечал я, — во время своего путешествия я не видел никого, кто был бы похож на него. Он был очень крепким мальчиком и стал таким же юношей, но, мне кажется, мягче, нежнее. Даже в его глазах, еще более блестящих, чем прежде, мне увиделась какая-то девичья томность.

— Я рад, что вы тоже это заметили, — сказал мой гостеприимец, — так оно и есть, и это очень хорошо, хотя и опасно. Как раз у очень крепких юношей, в чьем сердце нет ничего злого, наступает в определенные годы какая-то томность, чуть ли не более прелестная, чем у расцветающих девушек. Это не слабость, а как раз избыток силы, особенно очаровательный, когда он виден в темных, с мягким блеском глазах и, словно драгоценность, светится в невинных ресницах. Но и удары судьбы такие юноши переносят с мужеством, достойным мученического венца, и когда отечество требует жертв, они просто и с готовностью приносят свою молодую жизнь на его алтарь. Но им легко впасть в ложный восторг, обмануться, а когда такие юношеские глаза встретятся в надлежащее время с надлежащими девичьими, вспыхивает внезапно самая горячая, но порой и самая несчастная любовь, потому что этот искренний юноша почти неистребимо хранит ее в своем сердце. Когда пройдут нынешние торжества, мы еще поговорим, что нужно было бы предпринять.