Хозяйка Мельцер-хауса - Анне Якобс

поздно.

– Всего на пару минут, Китти, – сказал Жерар. – Я не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой.

Он закрыл за собой дверь и остановился, не зная, как она отреагирует на эту неожиданную встречу. Китти уставилась на него.

– Ты возвращаешься во Францию?

– Оставаться здесь нет смысла.

Она замолчала, пораженная. Конечно, он был прав. Несколько месяцев они встречались тайком, украдкой – в основном в маленьком кафе на окраине города, где было всего-то два столика и четыре стула. Это были трепетные свидания, они проводили рядом короткие часы, в течение которых говорили друг другу всякую чушь, но никогда не раскрывали того, что было у них на душе. Часто они просто встречались в парке или на улице, шли рядом, болтали о пустяках и, весело переговариваясь, снова расставались. Китти думала, что все это не имеет большого значения – несколько встреч со старым знакомым, хорошим другом. Уж никак не любовная интрижка или что-то в этом роде, те времена уже прошли. Однако теперь она вдруг поняла, как сильно ей будет не хватать его присутствия.

– Очень… очень жаль, – выдавила она, хотя понимала, что это совсем не то, что она чувствует.

– Так надо, Китти. Иначе я не выдержу.

Он осмелился сделать несколько шагов в ее сторону, и ей пришлось взять себя в руки, чтобы остаться на месте. Сотни раз она говорила себе, что она дуреха. Что в нем было такого, чего она еще не знала? Там, в Париже, они занимались любовью каждый день, даже по нескольку раз, и чего только они не вытворяли… Тогда она еще была наполовину ребенком, а теперь она взрослая женщина, мама, у которой уже есть своя маленькая дочь.

– Нет! – взволнованно закричала она. – Больше не надо… Ни за что… Не подходи ко мне!

Он послушно остановился, посмотрел на нее, не веря ей, и улыбнулся:

– Ты не должна меня бояться, Китти. Я уже не тот, кем был раньше. Мои бурные годы позади. Послушай…

Он запустил руку в свои густые вьющиеся волосы и показал ей светлые пряди на висках. В самом деле, у него появилось немножко седины, а ведь ему было всего тридцать с небольшим. Китти не считала, что это делает его менее привлекательным – совсем наоборот.

– Мы оба повзрослели. – Она серьезно кивнула как бы самой себе.

Он продолжал смотреть на нее, улыбаясь. Ей стало не по себе от его взгляда, потому что из-за него она все меньше и меньше могла контролировать себя. Конечно, ей не хватало мужских объятий, но дело было не в этом. Ее влекло к нему нечто большее. Это было какое-то странное чувство близости, страстное желание попасть туда, куда ее душа давно и тщетно стремилась. Домой, в свой дом…

– Да, мы повзрослели, – кивнул он. – Но изменила нас прежде всего война. У нас обоих был горький опыт…

Во время встреч они иногда говорили об Альфонсе, потом и о ее отце. Жерар находил для нее слова утешения и понимания, но он редко упоминал о своей судьбе. Она знала только, что шелкопрядильная фабрика его родителей тоже переживает не лучшие времена, что во Франции немцев люто ненавидят за все, что они там сделали.

– И что ты теперь будешь делать? – спросила она. – Вернешься в свою семью?

Да, он им обязан. Несмотря на размолвку, родители будут рады видеть его в добром здравии. А все остальное образуется. Он уже написал им и сообщил о своем приезде.

Китти не могла придумать, что сказать на это. Он, конечно, не тосковал по родителям, иначе не остался бы в Аугсбурге на несколько месяцев, а вернулся бы сразу во Францию. Как ему удавалось все это время держаться на плаву с финансами, для нее было загадкой. Она пару раз предлагала ему деньги, но он отказывался.

– Значит… – Она запнулась, почувствовав вдруг комок в горле. – Значит, мы видимся сейчас… в последний раз?

Ее голос прозвучал тонко, почти жалобно. Его черные глаза, казалось, расширились, он пожирал ее взглядом, ласкал, целовал, его глаза говорили ей, как он любит ее, как тоскует по ней…

– А ты бы этого хотела, Китти?

Она сглотнула, провела рукой по волосам, потом по лицу. Это было просто невозможно – не поддаться магии его черных глаз.

– Нет, – прошептала она. – Я хочу, чтобы ты остался, Жерар…

Все произошло так, как и должно было произойти. Два шага, и она оказалась в его объятиях, прижимая его к себе, рыдая у него на груди, умоляя не оставлять ее. Она замолчала только тогда, когда он прильнул к ее губам. Его поцелуй был чудеснее, чем она представляла в своих мечтах. Он был новым и совершенно незнакомым, полным страсти и в то же время сдержанным, горьким и бесконечно нежным.

– Ничего не выйдет, сердце мое, – прошептал он ей на ухо. – Никогда еще я не был так близок к тебе, как сейчас, Китти. Никогда я не любил тебя так сильно, как в эти месяцы, когда ты была для меня недосягаема. Но у нас нет шансов. Не сейчас, когда война отравила души людей ненавистью – в твоей и в моей стране…

Она прижалась к нему, вдыхая его запах, такой знакомый и в то же время такой новый для нее, провела пальцами по его волосам, потом мягко и нежно по линии его бровей.

– Нет, – возразила она. – Никого в моей семье не испугает то, что ты француз. Особенно Мари, она управляет делами фабрики вместе с Клиппи. Ты разбираешься в шелковых тканях и сможешь работать у нас.

Она почувствовала, как его тело задрожало. Он смеялся над ней, но она-то говорила серьезно. Разве это не прекрасная идея? Жерар в качестве второго директора ткацкой фабрики Мельцера.

– Ты мечтательница, – пробормотал он и поцеловал ее. – Нет, любовь моя. Если получится, я налажу работу на нашей фабрике в Лионе и займусь производством шелка.

На мгновение Китти увидела много лиц по ту сторону витрины – это были дети, припавшие к стеклам своими носами. Однако увидев там только большие полотна картин, они быстро потеряли интерес и убежали.

– Ну ладно, – обиженно фыркнула Китти. – Если ты так сильно этого хочешь – тогда прощай. Я надеялась, что ты примешь мое предложение.

Он притянул ее ближе к себе, и хотя она делала вид, что сопротивляется, на самом деле она очень этого желала. Она не хотела снова отказываться от него. Как только он окажется во Франции, она больше никогда его не увидит. Ведь поговаривали, что для немцев граница закрыта, разве не так?

– Не сейчас и не так, любовь моя, – возразил он очень серьезно. – Ты стала художником, и я безмерно восхищаюсь тобой. А кто я? Никто. Бывший военнопленный, который зарабатывает на