Вернадский - Геннадий Аксенов

Оставалось лишь внимательно следить за положением в стране и утешаться тем, что происходящее с ним — не исключение.

Владимир Иванович делает вырезки из газет о ходе коллективизации, обсуждает те изменения, которые несут коллективизация, применение передовой техники через МТС, агрохимия. Такое решение аграрного вопроса им в страшном сне не могло присниться, когда они составляли программу кадетской партии: второе издание крепостного права с тракторами и удобрениями.

Невыносимое положение до некоторой степени скрашивается лишь бытовыми удобствами и обеспеченностью. Академикам позолотили пилюлю. Ему лично помогает сносить умственный гнет выписываемая иностранная периодика: английская «Nature» и парижская «Revue des deux mondes».

Положение лучше всех, как обычно бывает, понимают друзья. Самый близкий, Шаховской, правда, в Москве. Виделись редко, в основном во время приезда Вернадского в Москву, где они всегда соседи.

* * *

Сплошные перестройки и реорганизации, сотрясающие академию, не обходят стороной КЕПС. Разросшаяся к тому времени комиссия, состоящая из Московского отделения, отделов, комитетов, экспедиций и т. п., конечно, требовала какой-то перестройки. Он лелеял мечту создать на ее базе Менделеевский институт по изучению естественных производительных сил.

Но общее направление правительственных умов несколько иное: не изучение естественных производительных сил, а их эксплуатация на службе социализма. Нищее государство до зарезу нуждалось в золоте, нефти, редких металлах. В самой академии тоже явилось немало проводников линии партии на утилизацию природы. Именно они первые получали все привилегии в снабжении.

Так в 1930 году вместо КЕПС возник СОПС — Совет по производительным силам. Его председателем стал академик-нефтяник коммунист И. М. Губкин. Он направил совет на сотрудничество не столько с учеными, сколько с производственниками и разведчиками подземных кладовых.

Личков, резко возражавший против переделки КЕПС в СОПС, был вынужден уйти из комиссии, стал сотрудником Геоморфологического института.

Вернадский остался в совете рядовым членом, простым консультантом. Хотя на самом деле — просто наблюдателем. Вот что он пишет в дневнике 2 марта 1932 года: «Вчера заседание СОПС под председательством Губкина, доклад И. И. Гинзбурга в присутствии ГПУ, при участии представителей ГПУ (молчавших!). Выясняется интереснейшее явление. Удивительный анахронизм, который я раньше считал бы невозможным. Научно-практический интерес и жандармерия. Может ли это быть и для будущего? Но сейчас работа ученых здесь идет в рабских условиях. Стараются не думать. Эта анормальность чувствуется, мне кажется, кругом: нравственное чувство с этим не мирится. Закрывают глаза»8. Да, будущее ему было продемонстрировано: ГПУ превращалось на его глазах в экономическое министерство, использующее рабский труд для разработки недр. В этих условиях работать под прямым наблюдением ГПУ? Нет, он не Губкин.

* * *

Положение лучше всех, как обычно бывает, понимают друзья. Самый близкий, Шаховской, правда, в Москве. Виделись редко, в основном во время приезда Вернадского в Москву, где они всегда соседи.

Восьмого декабря 1928 года Шаховской, осмысливая опыт братства, писал Гревсу: «А как выходит [братство] “по-европейски”? Fraternité, Bruderschaft — как это отрицательно отвлеченно и далеко от живой плоти людских отношений! Это какое-то “братолюбие”, какое-то свойство, добродетель, принцип, — форма отношений, а не живой организм, облеченный в плоть и кровь, с живыми людьми, составляющими тело — осязаемое и болящее, движущее и других двигающее — и придвигающее человечество к новым каким-то откровениям — не скажу конечным, последним, заключительным, — может быть, напротив, бесконечным, но вечно новым, вносящим по существу все новое, и как-то без остатка забирающее все частицы этого общего тела.

И так, согласно русскому значению слова, братство должно было воплотиться и воплотилось»9. Каждый год в день братства 30 декабря Дмитрий Иванович продолжал будоражить память стариков и ум молодых, прежде всего своих дочерей Анны и Натальи. Его письма поражают неистребимой верой в будущее, когда откроется какое-то необычайное и огромное завтра.

Летом 1929 года он совершил небольшое, но замечательное путешествие — в родовое имение князей Щербатовых Рожествено-Васькино, под Серпуховом, в котором когда-то, студентом, он каждое лето отдыхал у своих двух бабушек и из которого они с Федором Ольденбургом отправились в свое пешее идейное путешествие к Толстому. Удивительно, но дом уцелел. Как всегда, склонный видеть тайные знаки, Шаховской приписал его сохранность фундаменту здания, заложенному еще в XVII веке. «Я думаю, — писал он Вернадским, — что вместо далеких “санаториев” вот туда надо бы ехать за здоровьем и обновлением духа. Фундамент XVII века, а просветы всюду в бесконечность: и в небо, и в будущность человечества в живой смене поколений, которую (смену) так здесь легко наблюдать, особенно если к ней подойти краеведчески»10.

Правда, княжеское гнездо Щербатовых-Шаховских давно захвачено коммунистами, и по старинному замечательному парку бродили и смотрели в голубое небо какие-то швейцарские интернационалисты.

Шаховской в те годы углубился в историю декабристов, увлекся жизнью Чаадаева, своего дальнего родственника. Современный автор книги о Чаадаеве пишет: «Появился исследователь Д. Шаховской, по-видимому, поставивший целью всей своей научной деятельности идейную реабилитацию Чаадаева. Шаховским был собран огромный материал, который должен был лечь в основу готовившегося им многотомного издания сочинений и писем Чаадаева»11. Действительно, в такого рода исследование можно было уйти целиком, а исследователю в 1932 году, когда вышла первая его статья по новой тематике «Якушкин и Чаадаев» в Трудах Общества политкаторжан, исполнилось 72 года! И в этом возрасте Дмитрий Иванович задумал великое предприятие: издать все «Философические письма». И выполнил его.

В 1935 году в сборнике «Литературное наследство» вместе с В. Ф. Асмусом он опубликовал все восемь чаадаевских писем. Публикации, перевод, комментарии принадлежали Дмитрию Ивановичу. Асмус написал предисловие.

Поскольку чаадаевские письма хранились в Пушкинском Доме, Шаховской в те годы должен был часто приезжать в Ленинград. Останавливался всегда у Вернадских. Когда шла в академии чистка, он снова обратился в день братства к старым и молодым, как в прежние времена, разослал циркулярное письмо с призывом написать историю их молодости. Относилось это, по-видимому, к Ольденбургу и Гревсу. Надо сказать, оба вняли призыву. Первый написал мемуары, касавшиеся в основном их незабвенного студенческого Научно-литературного общества, а второй уже имел две части воспоминаний о Федоре Ольденбурге.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});