Солженицын. Прощание с мифом - Александр Владимирович Островский

писать, вынужден был заниматься совершенно другими делами. Но и это было хорошо, потому что еще совсем недавно в стране расстреливали по одному миллиону в год, за колючей проволокой находилось до 20 миллионов человек, некоторые группы населения (дворяне, купцы, духовенство, зажиточные крестьяне, казаки) были уничтожены полностью. А всего от советского террора погибло 66 миллионов человек, более, чем во Второй мировой войне.

Картина страшная. Но совершенно далекая от действительности.

Получается, что, выступая против одной лжи, А. И. Солженицын под видом правды предлагает нам другую ложь.

И это не случайно. Вспомним, как, живописуя в «Теленке» свою беседу с П. Н. Демичевым, Александр Исаевич самодовольно признается: «Это был — исконный привычный стиль, лагерная “раскидка чернухи”» (39).

Но может ли любитель «чернухи» быть борцом за правду и глашатаем нравственной революции? Конечно, нет.

Получается, что и призыв «жить не по лжи» — это тоже «раскидка чернухи».

О «чистоте» его имени

Раскрывая секрет своего общественного влияния, А. И. Солженицын пишет, что сила его «положения была в чистоте имени от сделок» (1). Не каждый может похвастаться этим. Но имеет ли на это право автор приведенных слов?

Разве не он, будучи сталинским стипендиатом, стремился уклониться от военной службы? Да еще таким способом, на который отважится не всякий. Или это не сделка с совестью? И разве не он, называющий себя патриотом, пытался пересидеть войну в обозе? Может быть, и это не сделка? А пребывание в лагере? Мы ведь помним, что свое хождение по мукам он начал с «придурков». Но ведь, по его же собственным словам, трудно, очень трудно «придурку» иметь неомраченную совесть? Простите, а разве не он в лагере на Калужской заставе согласился быть осведомителем?

Допустим, что впервые шевеления добра он испытал только на тюремной соломке, что только за колючей проволокой, пройдя все круги ада, стал настоящим человеком, готовым к бескомпромиссной борьбе с ненавистным советским режимом.

Но вот он встречает в ссылке Георгия Степановича Митровича. «…Отбывший на Колыме десятку по КРТД, уже пожилой больной серб, неуёмно боролся за местную справедливость в Кок-Терке» (2). Как же смотрел на эту борьбу закалившийся в лагерях А. И. Солженицын? Послушает его самого: «Однако — я нисколько ему не помогал… Я таил свою задачу, я писал и писал, я берег себя для другой борьбы, позднейшей» (3). И далее Александр Исаевич задается вопросом: «Но… права ли? Нужна ли такая борьба Митровича. Ведь бой его был заведомо безнадежен». Правда, при этом А. И. Солженицын отмечает, что, если бы все были такие, как Г. С. Митрович, мир был бы иным (4). Но это если бы все. А поскольку не все, то, получается, что и бороться не нужно.

Не изменился Александр Исаевич и на воле. Описывая свою рязанскую жизнь, он признается: «Безопасность приходилось усиливать всем образом жизни:…на каждом жизненном шагу сталкиваясь с чванством, грубостью, дуростью и корыстью начальства…, не выделяться ни на плечо в сторону бунта, борьбы, быть образцовым советским гражданином, то есть всегда быть послушным любому помыканию, всегда довольным любой глупостью» (5). А это разве не примирение с существующим строем? Разве это не сделка? Конечно, она оправдывается благородной целью. Ведь Александр Исаевич писатель. У него историческая миссия.

Может быть, он стал другим позднее? Открываем «Теленка» и читаем: «Стыдно быть историческим романистом, когда душат людей на твоих глазах. Хорош бы я был автор «Архипелага», если б о продолжении его сегодняшнем — молчал дипломатично» (6). А ведь молчал, когда в 1964 г. его призывали выступить в защиту И. А. Бродского. И в 1966 г. отказался поставить свою подпись под письмом в защиту Ю. М. Даниэля и А. Д. Синявского. И в августе 1968 г. он, осудивший редакцию “Нового мира” за беспринципность, сам не решился на публичный протест. И в 1970 г. не откликнулся на призыв А. Д. Сахарова поддержать арестованных П. Г. Григоренко и А. Марченко. И летом 1973 г. не возвысил свой голос лауреата Нобелевской премии в защиту исключенного из Союза писателей РСФСР В. Е. Максимова (7). Не поддержал его даже морально, когда тот лично обратился к нему с письмом (8). Лишь позднее в «Теленке» выразил сожаление: «В начале лета исключили из Союза писателей Максимова, в июле он прислал справедливо-горькое письмо: где же «мировая писательская солидарность», которую я так расхваливал в нобелевской лекции, почему же его, Максимова, не защищаю я?» (9). А действительно, почему? Объяснение — был занят романом о революции — не выдерживает критики (10).

Более того, Александр Исаевич продемонстрировал в отношении власти гораздо более уязвимый конформизм. «После встречи руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией в Кремле и после Вашей речи, Никита Сергеевич, — докладывал Н. С. Хрущеву его помощник В. С. Лебедев 22 марта 1963 г., — мне позвонил по телефону писатель А. И. Солженицын и сказал следующее: “Я глубоко взволнован речью Никиты Сергеевича Хрущева и приношу ему глубокую благодарность за исключительно доброе отношение к нам, писателям, и ко мне лично, за высокую оценку моего скромного труда. Мой звонок Вам объясняется следующим: Никита Сергеевич сказал, что если наша литература и деятели искусства будут увлекаться лагерной тематикой, то это даст материал для наших недругов и на такие материалы, как на падаль, полетят огромные жирные мухи”» (11).

Далее А. И. Солженицын, как мы уже знаем, обратился к В. С. Лебедеву с просьбой взять на себя роль судьи в его споре с А. Т. Твардовским в отношении пьесы «Олень и шалошовка» и заявил, что ему будет «больно», если он поступит «не так, как этого требуют» от писателей «партия и очень дорогой» для него «Никита Сергеевич Хрущев» (12).

Заканчивал свое сообщение В. Лебедев следующими словами: «Писатель А. И. Солженицын просил меня, если представится возможность передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он еще раз хочет заверить Вас, что он хорошо понял вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и искусства и постарается быть достойным высокого звания советского писателя» (13).

Комментируя этот эпизод, В. Н. Войнович пишет, что если бы тогда он узнал о нем, образ рязанского праведника померк бы для него сразу (14).

Изображая себя непримиримым противником Советской власти и подчеркивая это при каждом удобном случае, А. И. Солженицын забывает, что не только не возражал в 1963 г. против выдвижения его кандидатуры на Ленинскую премию, но и явно надеялся ее получить. Как же так! Из «кровавых рук»?

Описывая свое вступление в Союз писателей РСФСР на рубеже 1962–1963 гг. и рассказывая, как звала его в Москву и обещала свою помощь литературная “черная сотня” (Михаил Алексеев, Вадим Кожевников, Анатолий Сафронов и Леонид Соболев), А. И. Солженицын скромно отмечает в “Теленке”: «Чтобы только не повидаться с “черной сотней”, чтоб только