Страстная неделя - Луи Арагон

А впереди Бетюн, большущий серый артишок с ощипанными листьями… Сезар оборачивается и вглядывается вдаль, не видно ли кавалеристов Эксельманса. Подобно всем, решительно всем, ему еще страшнее оттого, что их не видно, и тем не менее он уверен, что они где-то тут поблизости, готовят какой-то дьявольский подвох и в любой миг могут наброситься на королевскую гвардию. Но позади Сезар видит только еле передвигающихся, измученных, запуганных королевских кавалеристов, видит только белые плащи, каски, красные доломаны. Кругом равнина. Плоская, как ладонь, если не считать оголенных перелесков. Что за фантазия? Равнина как равнина. Без конусообразных черных холмов со стрелой наподобие протянутой вбок руки… Да о чем вы толкуете? Равнина, по-мартовски зеленеющая, с меловыми пятнами. Такой она всегда была, такой всегда и будет.

Близ города навстречу попалась линейка, в каких ездят свадьбы, с верхом из суровой в красную полоску парусины, спускающейся фестонами. Внутри набито до отказа, весело, шумно. Все военные. На козлах, на подножках, на скамейках, между скамейками, стоя. За кучера — лейтенант, он настегивает четверку лошадей, запряженных в линейку, остальные тоже офицеры. Что с ними? Перепились, что ли? Они приближаются, и видно, что на всех трехцветные кокарды; вот они проезжают вдоль ошеломленной колонны с взрывами хохота, трезвоном колокольчиков и кликами: «Да здравствует император!» Куда они направляются? Кто знает…

Его высочество герцог Беррийский рванул поводья и чуть было не ринулся на линейку, но его образумил де Лаферронэ. Да, правда, неизвестно ни что впереди, ни что позади. И что происходит в Бетюне. А вдруг эти молодчики едут на соединение с Эксельмансом или еще с кем-то? Какой срам. Крупные слезы в который раз набегают на глаза принца, в чьих жилах — все будущее Бурбонов.

* * *

Принцы со своим отрядом въехали через Эрские ворота, миновали Льняной рынок, пересекли Главную площадь под зловещую дробь барабанов, под грохот карет по неровной булыжной мостовой, а на лицах всадников — бледность поражения и страха; усталые кони, усталые люди. Никаких объяснений не требовалось: обыватели, перемешавшиеся с солдатами, с пешими волонтерами, с гвардейцами конвоя, распустившимися за долгую стоянку, гренадеры на карауле у ратуши, посетители кофеен, внезапно вскочившие с мест, — все понимали, что катастрофа надвинулась. Да что же, собственно, происходит? Куда ведет своих солдат маршал Мармон, следующий верхом через площадь? Неужели он не остановится? Неужели он приехал сюда не для того, чтобы пресечь разброд в королевской гвардии, собрать воедино рассеявшиеся части и направить все верные войска в Лилль, к королю?

Но нет, отряд просто пересекает город, даже не собираясь делать остановку. Что это значит? Такой вопрос задают не только в толпе военных и штатских, на улице, у окон, в кофейнях — он точно кошмар навис над самим отрядом, над всадниками, которые топчутся на месте, сгрудившись в узких переулках, или протискиваются сквозь взволнованную толпу, над всадниками, которые с утра проделали уже около десяти миль, неизвестно зачем изменили маршрут, отклонились на Бетюн, считая, что это и есть цель их следования, но оказывается, что нет, их, по-видимому, гонят дальше, к Лиллю: ведь головная часть колонны уже вышла с площади на улицу Большеголовых и свернула на Аррасскую улицу… А в Лилле взбунтовался гарнизон…

Командир серых мушкетеров Лористон совещался в ратуше с супрефектом, мэром и господином де Мольд. Он увидел в окно, что творится, и совсем потерял голову. Постойте, надо предупредить графа Артуа, маршала! Им ничего не известно. Они не знают о письме герцога Тревизского! Супрефект Дюплакэ опрометью сбежал с лестницы, другие чиновники — следом за ним. Они мчатся, расталкивая толпу, кидаются под ноги лошадям, и только на Аррасской улице напротив Тесного переулка догоняют карету графа Артуа. Господин Дюплакэ обнажает голову, а его высочество через дверцу подает знак кучеру. Скрипят удила, колеса скребут булыжник. Что случилось? Те, что впереди, продолжают двигаться дальше. Лошади задних наталкиваются на крупы, потому что всадники не успели натянуть поводья и вовремя остановить их машинальный бег. Граф подозвал солдата легкой кавалерии, и тот, с трудом пробираясь между домами и войсковой колонной, бежит по узкой улице предупредить головной отряд — маршала, герцога Беррийского… Что случилось? Карета графа Артуа не может повернуть. Сперва соскакивает Франсуа д’Экар, затем Арман де Полиньяк, последний помогает графу Артуа, который, сойдя с подножки, надевает треуголку с плюмажем.

Отрывистые слова команды, лошади подались назад, многие всадники спешились. Принцы, господин де Лагранж, маршал, целый синклит генералов, всех и не назовешь, а также господин Дюплакэ и его спутники, которые жестикулируют и отвешивают поклоны, гурьбой возвращаются на площадь и всходят на крыльцо ратуши, где их встречает господин де Лористон…

Сезар де Шастеллюкс стянул к ратуше отряд легкой кавалерии, гренадеры ретировались, отсалютовав саблей. Что происходит в ратуше? Всех сбил с толку самый последний приказ, согласно которому в Бетюне решено не останавливаться, соответствующая эстафета послана Мармоном коменданту крепости. Сезар ничего не понимает, а тесть не может дать ему разъяснения. Господин де Дама болен, его усадили в карету в самом хвосте колонны, он ничего не знает. Карета желтая, в нее сложили пожитки командира легкой кавалерии и его зятя; туда же Деман, казначей роты, отнес папку с делами, и она теперь валяется на ящике с серебром. Сезар смотрит на Главную площадь, где стало еще теснее оттого, что колонна повернула вспять. Он видит своего родственника Луи де Ларошжаклен, которого вызвали на совещание в ратуше, видит царящую вокруг неразбериху и растерянность, и вдруг глаза его застилает туман. Ему представились солдаты Эксельманса, которые рыщут где-то вокруг и непременно оцепят город, если не вывести войска сейчас же. А с кем доведется столкнуться по пути в Лилль? Гарнизоны снялись с мест и маршируют по всем дорогам. Кто же здесь командует? Кто?

Но вот перед ним, все заслоняя, встает образ Шарля де Лабедуайер, пленительного лукавца, которого, как ему казалось, он привлек на сторону монархии, образ торжествующего, улыбающегося Лабедуайера с горделивой осанкой и надменными речами… Лабедуайера, которого расстреляют, когда настанет осень. Что, если Лабедуайер в числе преследователей? И они столкнутся лицом к лицу?

— Незачем сидеть здесь, — сказал майор Теодору. — Пойдемте ко мне, мы успеем добраться до лавки, пока войска не двинулись дальше. И лошадь будет у вас под рукой в случае чего…

С улицы Большеголовых через посудную лавку они вышли в Тесный переулок. Жерико хотел убедиться, что Трик ухожен и сыт. Но сюда тоже нахлынули гвардейцы конвоя, в заведении господина Токенна было полно лошадей, и мастеровые из кузницы угощали вином спешившихся кавалеристов. Это были гвардейцы Ноайля с голубой выпушкой на мундирах, и все радовались передышке, смеялись и по-братски выпивали вместе. Трику, как и коням новых постояльцев, принесли гарнец овса. Гости пили местное кисленькое вино за здоровье короля. Теодор наблюдал, кто поддерживает тост, оказалось, что и те и другие, и гвардейцы и бетюнские рабочие.

— Не выпьете, приятель? — Теодору протягивал стакан рослый молодой человек, русый, остроносый, с зачесанным наверх кудрявым вихром. Они назвались. Имя гвардейца ничего не сказало художнику: еще один провинциальный дворянчик, из тех, что щеголяют двойной фамилией. Этот был уроженец Макона, жизнерадостный юноша с заразительным смехом, даже странным в такие минуты. Зато ему фамилия Жерико была знакома.

— Вы родня художнику? — спросил он, и Теодор, краснея и отводя глаза, шепотом признался, что это он и есть.

— Вот как! — воскликнул гвардеец. — Выпьем же за искусство, сударь, в этом обиталище ремесел, среди этих славных малых, которые ничего в нем не смыслят. Вам знакома живопись графа де Форбэн? Помимо портретов его красавицы дочери, госпожи де Марселлю, он повинен еще в пейзажах, написанных в манере Клода Желле по прозвищу Лоррена, однако что-то в них есть и свое… Он друг нашей семьи… но я-то особенно его люблю за итальянский дух его живописи. Ах, Италия, вы никогда не станете настоящим художником, покуда не повидаете Италию. Вы не бывали там? Давайте выпьем за восторги, которые ждут вас по ту сторону Альп, в Италии!

Внезапно имя, которым назвался гвардеец, дошло до сознания Теодора, — правда, он не был уверен, что не ошибся, но ударение на слоге «Италия» что-то напомнило ему:

— Если я верно расслышал, вы прозываетесь господином де Пра? Простите, что я переспрашиваю…

— Ну да, — подтвердил гвардеец. — Альфонс де Пра де Ламартин{96}. Но вы не ответили мне, господин Жерико: вы собираетесь побывать в Италии? — И, подумав, добавил: — Кстати, вам не случалось, сударь, читать мои стихи?