Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

Полли широко улыбнулась.

— Именно так, — сказал Роб. — Совершенно точное описание.

— Может быть, — ответила она. — Не стану спорить, — улыбка ее не исчезла.

— Вам смешно?

— Не очень.

— Тем не менее вы улыбаетесь, — сказал Роб.

— Это ответ на ваши слова.

— Так лучше скажите, — сказал Роб. — А то я могу неправильно понять.

Она ответила, обращаясь к белому легкому одеялу, на котором сидела, не в силах встретить его взгляд: — Вы — единственное, что осталось у меня от всего, что я когда-то имела.

3

Следующий день был воскресенье, Роб и Хатч встали поздно, долго просидели за обильным завтраком, сразу после полудня отправились осматривать Ричмонд и закончили поездкой в Джеймсовское училище, стоявшее на берегу реки за городом. Учеников распустили на каникулы, и Роб не встретил никого из знакомых. Они пошли прямо в кабинет Форреста (запасный ключ от него всегда лежал у Роба в кармане) и стали просматривать ящики его письменного стола — аккуратные стопочки лучших ученических работ за последние годы, классные журналы, начиная с 1905 года (перечень нескольких сотен негритянских мальчиков — кое-кто из них уже успел состариться, — которым он читал когда-то стихи… Интересно, пересмеивались ли они за его спиной? Знал ли он об этом и если да, то огорчался ли? С каким чувством вспоминают его сейчас?). Еще там оказалось несколько хороших книг — наверное, наберется целый ящик — и гипсовый бюст Байрона. За книгами и бюстом можно будет приехать потом, остальное передать школе. Хатчу приглянулся Байрон.

Затем они вернулись к Полли, рано и легко поужинали и позвали ее с собой посмотреть «Хижину в небесах». Купили мороженое в трубочках, побродили немного по центру, поглазели на витрины и поехали обратно помогать Полли мыть грязную посуду, которую она ни за что не хотела оставлять до утра. Прослушали девятичасовой выпуск известий — немцы утверждали, что они захватили в плен полторы тысячи солдат союзнических войск — и рано легли спать. Завтра, в понедельник, Роб собирался приступить к работе.

Около одиннадцати прошел дождь, приятно охладивший дом, после чего Роб наконец уснул — так крепко он не спал уже несколько месяцев, — медленно скользя во тьме по прохладной толще вод. На рассвете ему приснился такой сон: он шел полем во Франции, в непосредственной близости от океана. Был разгар лета, и трава достигала ему до пояса, отчего он чувствовал себя в безопасности, хотя и то сказать, вокруг было тихо, и чем-то далеким и нереальным казалась война, с которой ему удалось сбежать, благодаря своей силе и ловкости. Он шел к какой-то цели — или просто его несли куда-то ноги. Несли они его вперед, а куда — он не думал. Он не был голоден, жажда его не мучила, одежда была чистая, спать не хотелось. Где-то впереди темнел лес, обещавший тенистую прохладу. Он побрел к лесу. Оттуда вышла молодая женщина и направилась прямиком к нему. Сперва она показалась ему незнакомой; затем по коже, по волосам он узнал — Делла, и она все шла к нему. Он остановился. Остановилась и Делла, всего в нескольких шагах от него. Он окликнул ее по имени, она утвердительно кивнула. «Тебе здесь не опасно быть?» — спросил он. Она протянула к нему левую руку: «Вот моя охранная грамота. Кольцо, которое ты мне подарил». Он увидел золотой перстень, сверкавший у нее на пальце, и подумал, что, в общем-то, оно находится там по праву, но про себя сказал: «Ничего я тебе не дарил, и ты и до ночи не доживешь». Вокруг них бушевала война.

4

В десять часов, после завтрака, он проводил Хатча до автобусной остановки — отправлял его на весь день в город посмотреть конфедератский музей, старое кладбище и магазины, еще раз сходить в кинотеатр. Вернувшись, побрился и уже хотел приняться за разборку бумаг Форреста, когда Полли принесла ему два письма — Хатчу от Грейнджера и ему от Мин. Он подождал, пока Полли вышла, и, сев за стол, вскрыл свое.

10 июня 1944 г.

Милый Роб!

Ты не поверил мне. Я так и знала, что не поверишь. А зря! Я ведь совершенно серьезно и готовилась сказать тебе все это вот уже несколько месяцев, сама не подозревала, что так долго. Я не могу ждать, понимаешь (именно не могу, а не не хочу). И не стану врать — у меня нет никого, ничего за кулисами. Есть только сильно запоздалое: открытие, что никакой ценности я для тебя никогда не представляла, хоть и верила тебе, когда ты благодарил меня. Я прекрасно понимаю, что кто угодно мог бы оказать тебе ту же услугу и получить то же вознаграждение.

Я унижена, Роб. Начиная с этой весны, особенно после нашей поездки на похороны твоего отца, я с каждым днем осознавала все яснее и яснее, что в унизительном положении я находилась большую часть своей жизни. Я тебя не корю. Сама напросилась. (Если ты хочешь взять на себя часть вины, бери процентов тридцать.) Лишь одного я жду от тебя: что ты попытаешься понять, кап безрадостно для женщины, близящейся к сорока, оглянуться назад и увидеть, что всю свою жизнь она отдала тому, кто вовсе в ней не нуждался, хотя и принимал. К тому же я чувствую себя дурой. Постарайся понять это, пожалуйста.

Я-то все вижу. Худшая моя черта — я всех понимаю. Я знаю, что у тебя есть свои неприятности, мне понятно твое желание заняться вплотную Хатчем — в конце концов отрочество действительно самый трудный возраст. Но знаю я и то, что Хатч терпеть меня не может — и причину этого вижу ясно. Он будет отравлять нам жизнь, даже если ты и захочешь, чтобы мы были вместе.

Допускаю, что такое желание появится у тебя когда-нибудь. Но запомни: Мин не захочет. И, пожалуйста, отнесись к моим словам с должным уважением. Оставь Мин в покое — надолго. Вероятно, через несколько лет мы сможем спокойно обсудить все, что было, все взвесить и снова прийти к заключению, что ничего хорошего у нас не получится — но сейчас я хочу только покоя: работать, с аппетитом есть, спокойно спать и забыть о том, какую мизерную роль играла я в драме, сочиненной тобой и именуемой «Роб Мейфилд».

Мы, без сомнения, будем иногда встречаться в Фонтейне или в Роли; я вовсе не собираюсь избегать тебя. Если ты улыбнешься мне, я отвечу тем же.

Желаю тебе всего-всего хорошего, Роб!

Спасибо за прошлое.

Мин. Привет мисс Полли.

Роб почувствовал, что с души у него свалился груз; он подумал, что не чувствовал такого облегчения со смерти своего деда Кендала много лет назад. Он сегодня же ответит ей, горячо поблагодарит и попрощается, а там уж, согласно ее просьбе, замолчит и не станет искать встреч. Во всяком случае, так будет куда проще. Он положил письмо Мин в чемодан, поверх вещей, поставил письмо, адресованное Хатчу, на каминную доску (и тут же вспомнил, что забыл отдать ему подарок Грейнджера, золотую монету, — ну да ладно, вечером успеется). Затем уселся за письменный стол Форреста и принялся разбирать ящики.

Письма были тщательно подобраны по корреспондентам и связаны в аккуратные пачки. Ни одного из Фонтейна — даже записочки от Хатча, который всегда благодарил за подарки ко дню рождения и рождеству, были изъяты, ничего от Грейнджера. Несколько писем от Роба, которые он не мог заставить себя прочитать, но определил по датам — сообщение о предстоящей свадьбе; письмо с дороги в медовый месяц; длинное повествование о том, как он покрыл себя позором, сопровождаемое обещаниями исправиться; послание из Гошена, когда они с Хатчем были там в 1933 году; два-три письма из Роли от 1939 года, в которых он просил ссудить его деньгами, когда Хатч болел астмой (деньги всякий раз посылались в день получки телеграфным переводом, но докторские счета уже успевала обычно оплатить Ева); открытка, датированная 1942 годом, гласившая: «Смотри веселей! Я уже стар для армии. Поздравляю с Днем отца! Роб». Три пачки писем от бывших учеников: зубного врача из Портсмута, гробовщика из Бристоля, страхового агента из Чатема, писавших приблизительно раз в год суховатые письма, содержащие краткие извещения о рождениях и смертях, о растущих доходах, шаблонные слова благодарности (почерк и грамотность ухудшались от письма к письму). Четыре большие пачки писем от Хэт — эти уж, наверное, все были на месте — все до последней, писанной карандашом записочки с жалобами на одиночество или с сообщением о высланных дарах (глазированные торты в жестяных банках, раскрошившиеся бисквиты, как-то раз даже окорок, подтекавший жиром на всем пути от Брэйси до Ричмонда). Всего три письма от Полли — тоненькие, в один листок: одно было адресовано Форресту в Брэйси в 1905 году, одно в Гошен в ноябре 1925 (свадьба Роба), одно в Эсбери-Парк, куда он ездил на четыре дня на съезд учителей, преподающих в школах для негров, в августе 1929 года.

Сверху доносилось постукивание педали швейной машины. Надо бы отнести письма ей, но поскольку она была занята шитьем, а ему хотелось узнать о ней побольше, он взял письмо в Гошен и стал читать его.