Публичное одиночество - Никита Михалков

Какой в этом смысл? Они же замедляют ход.

Не так важна скорость, как психологическое давление. Немцы разыгрывали грандиозную постановку. Какой смысл сбрасывать на наши позиции пустые бочки с дырками? Но они издавали такой звук, когда летели, что люди в окопах сходили с ума от страха. А дырявые алюминиевые ложки с надписью: «Иван, иди домой, я скоро приду»? Они никого не убивали, но это унижение, это порабощение, попытка сломить дух человека. Что ты должен чувствовать, когда на тебя вместо бомбы с неба падает дырявая ложка: иди домой, козел бездарный… К тому же мы не снимали документальную картину. На экране – моя война. Война моих соавторов, актеров, оператора, всей нашей группы. Меня интересует психологическая правда характеров в предлагаемых обстоятельствах. Война – дело сугубо индивидуальное. Если в ней принимали участие сто миллионов человек, значит, было сто миллионов войн…

Когда-то во ВГИКе Вы сняли дипломную картину «Спокойный день в конце войны». По настроению там уже угадываются «Утомленные солнцем – 2». Почему Вас волнует военная тема?

Потому, наверное, что для единения нации в безбожной России требовались, к сожалению, великие катаклизмы, которые ставили страну на грань небытия… А это актуально всегда. Человек посмотрит нашу картину, выйдет из кинотеатра, купит мороженое и хорошо бы при этом подумал: «Какое счастье, что я могу купить мороженое и просто пойти домой…»

Вы действительно верите, что на войне Бог решает, кому жить, кому умереть? И нет глобальной несправедливости, ни роковой случайности?

Я верю абсолютно. Бог индивидуален, Он для всех и для каждого. Но это не «или – или», это «и – и». И Божий промысл, и боль за каждого погибшего солдата…

Меня удивляет, что фильм уже называют антисталинским. Там есть масштаб личности Сталина, есть осознание гигантской ответственности этого человека – все это по нынешним временам, скорее, повод обвинить режиссера в просталинской позиции.

По-моему, в фильме нет ни «про», ни «анти». Вычеркнуть Сталина из истории страны, из истории Великой Отечественной войны невозможно. Во многих воспоминаниях я читал: «Никогда, идя в атаку, мы не кричали: «За Родину, за Сталина!» Не сомневаюсь, что человек говорит правду. У них не кричали. А в четырех километрах от того места кричали.

Дела Сталина, его пробы, ошибки – это же не шутка. Все набело пишется, и в какой книге… Что стоит на кону – страна, народ. Сталин – трагическая, страшная фигура. Облеченная невероятной властью, тотально одинокая – иначе и быть не могло.

Я говорил однажды с президентом среднеазиатского государства из числа наших бывших республик. Мы встретились на чьем-то дне рождения, он выпил и сидел такой несчастный. Я ему сказал: «У меня ощущение, что Вы очень одинокий человек». Он ответил: «А как Вы думаете – вот передо мной лежит список людей, приговоренных судом к высшей мере. Я поставлю свою подпись, и их казнят. А у них есть родственники, дети, родители. Все эти люди будут меня ненавидеть. Добавятся еще сто-двести человек, которые когда-то обрадуются моей смерти…»

«Предстояние» выйдет в прокат ко Дню Победы?

Не знаю. Может быть, и в конце апреля – чтобы захватить длинные праздники.

Каким количеством копий?

Надеюсь, картина будет достойна того, чтобы напечатать пятьсот копий. Если не тысячу.

В августе на Фестивале российского искусства мэр Канн Бернар Брошан выразил надежду, что «Предстояние» будет представлено на следующем Каннском кинофоруме…

Это решать отборщикам.

Но как же тогда быть с прокатом? Ведь Каннам нужны первые показы.

Не совсем так. Канны берут в конкурс фильмы, которые вышли в прокат, но только в стране-производителе. То есть сначала «Предстояние» не смогут увидеть нигде, кроме России. Даже страны СНГ исключаются. Посмотрим, что скажут об этом наши дистрибьюторы.

Вы хотите «Золотую пальмовую ветвь»?

Какой же русский ее не хочет? Но дело не в этом. Канны – очень мощный рыночный стимул. А вообще, Господь сейчас наверху сидит, слушает наши расчеты и думает: ну считайте, считайте…

Мы сняли кино, теперь самое главное – довести его до ума без того усталого равнодушия, когда глаз замыливается и кажется: ну хватит уже, и так хорошо… (I, 140).

(2010)

Интервюьер: Очень многие спрашивают, как обстоят дела с «Утомленными солнцем – 2».

Я закончил снимать все Божьей милостью. Смонтирована первая часть. И я надеюсь, что мы покажем ее, даст Бог, в апреле и начнется прокат. И где-то в конце года – начале следующего выйдет вторая часть. Плюс к этому через какое-то время будет готово пятнадцать серий для телевидения. Но это не те серии, как бывает – что все, что не вошло в кино, вошло туда. Мы отдельно снимали сцены, огромные эпизоды специально для сериала.

Почему Вы разделили «Утомленные солнцем – 2» на две части? Не опасно ли это с точки зрения даже зрительского интереса?

Опасно, опасно.

Но, с другой стороны, когда мы погрузились в этот материал по-серьезному, когда я начитался вместе с коллегами, соавторами воспоминаний, писем, то стало понятно, что хочется сказать о большем. Вложить все в одну картину невозможно. Сделать картину в шесть часов длиной тоже невозможно. Работать только на сериал – не хочется, потому что другой масштаб. Поэтому собственно…

В принципе мы не первые в этом вопросе. Уже, скажем, успешная картина Тарантино – она шла именно так. Важно, чтобы в конце первой части люди захотели посмотреть вторую.

Вот это – самое главное. (V, 24)

(2010)

Интервьюер: О чем все-таки ваше кино по большому счету?

О войне: о героизме маршалов и солдат, о танках и самолетах, жизни и смерти, вере и надежде…

Но! Воевали тридцать миллионов человек, и было на самом деле тридцать миллионов войн. У каждого была своя война – со своими воспоминаниями, запахами, страхами, неожиданностями… И Божьим промыслом в результате…

История со спасением на мине – это реальный случай?

Жизнь бывает намного богаче, невероятно страшней и прекрасней, чем любой вымысел.

Скажем, черная пехота, о которой почти никто не знает… Ведь Сталин отдал распоряжение вооружить черенками мужчин, которые оказались на оккупированной территории! Пятнадцать тысяч человек были пущены в атаку на немцев с черенками от лопат! Немцы обалдели! И объяснение было чудовищное – вы что хотите, чтобы вернувшиеся фронтовики резали тех, кто остался? Логика чудовищная… Но это правда. Каждый эпизод картины рожден из реальных событий. Я пытаюсь понять психологию людей на войне… Вот Сталинград, лютая зима – и наши солдаты выкладывают бруствер из замерзших трупов… Из убитых солдат… Строить невозможно, материала нет… И к людям уже не относятся как к людям, а просто как к охранительным заграждениям от пуль… И это не зверство, а случай, когда война становится привычкой, частью жизни, когда понятия жизни и смерти смещаются…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});