Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

лбом к его колену.

И тут Иоанн вскинулся и стиснул горло его железной цепкостью руки, словно в ярости:

– Молчи!!!

Федька застыл, не дыша. Рука Иоанна разжалась, и повисла бессильно, перекинутая через поручень кедровый золочёный.

– Будто мало мне терзаний без тебя, – Иоанн очнулся от оцепенелого своего раздумья. Федька ушам не поверил, да глаза не обманывали – государь смотрел на него с укором любви, с досадой бесконечного сожаления, но – без гнева, без холода. Смотрел долго…

– Ни дня единого нет, чтобы всё ладно было… Хотелось бы до Печор двинуться, да теперь уж не стану. Знаменье то, видно, – не можно нам надолго престола тутошнего покидать. В Ярославль поедем! Покуда тут всё уляжется… Скажи к трапезе накрывать. И отца сюда позови.

Горячо приложившись к государевой руке, Федька убежал исполнять, беспрерывно вопрошая себя, не чудится ли ему Иоанново помилование… Не отсрочка ли то чего дурного.

Воевода Басманов затворился с государем, толковали они изрядно долго. Затем вызван был Годунов. От государя прилежный и всегда спокойный делопроизводитель вышел сам не свой: шутка ли, родича, сотника опричного, насмерть убили, и не где-нибудь, а чуть ли не в Слободе самой. Ему надлежало донести эту чёрную весть до Сабуровых, и уже на другое утро от них прибыл сам Богдан Юрьевич, с двоюродными братьями, Семёном и Никитою, пылающими праведным огнём возмездия неизвестному злодею.

Было устроено опознание в леднике, где тела Егора Сабурова и его стремянного содержалось для сохранности. Егора, конечно, опознали, а вот с человеком его заминка вышла: видели все его, вроде, с Егором в Слободу тогда с семейного сборища отъезжающим, должно быть, из своих поместных холопов боевых взят был… Богдан Юрьевич не в шутку перепугался, виду стараясь не подать – он-то знал прекрасно, что Куярка Тимофея Иваныча человек был. И то, что Семён с Никитой соврали, не моргнувши, первыми, странным дюже показалось… Тимофея выгораживают, а значит – и сами что-то таят, и, дознания требуя, меж тем сами лжесвидетельствуют опасно…

– Удар-то подлый, разбойничий, – толковали, покуда особые люди из острожного приказа с предосторожностями перекладывали отвердевших ледяных мертвецов в телегу под полог, укрывали холстинами и обкладывали большими кусками колотого льда, – на такое кто способен, кроме татей залётных? А стремянный и вовсе невесть от чего помре… Где-бишь нашли-то их?

– Верстах в полутора от мостовой заставы, у обочины, у лесу самого, – угрюмо отвечал воевода Басманов, угрюмо глядя на Богдана Юрьевича в упор. – Куда понесло их, знать бы.

– Злой умысел тут! – сжимая и разжимая кулаки, еле сдерживаясь, твердил Семён. – Выманили их и прибили подло! Нешто государь такое поругание без ответа оставит?! Какие тут разбойники, их тут и не сыщешь! Да и саблю с ножами бы забрали, и кольцо, и … сапоги новые… И лошадей уж подавно!

– Разберёмся, – воевода надел шапку, отходя от тронувшейся к сабуровской ближней вотчине телеги. Дьяк Разбойного приказа, приглашённый всё описать, завершил скрести пером, и тоже отошёл, быстро сворачивая просохший столбец и засовывая под мышку.

– Почему его сейчас увозят? Разве пёс он безродный, и не достоин проститься по-христиански со товарищи и государем, которому служил?! И пусть все о бесчестном злодеянии знают!– вне себя, Никита даже остановился, обращаясь к одному, казалось, Басманову. Тот не спеша оглядел дерзкого как бы с любопытством, а затем – и остальных родичей погибшего.

– Уймись, Никитка! – оборвал его старший Сабуров. – Дома путём схороним, неча по зною такому медлить…

– А по-христиански мы его помянем, об том не печалься, – мрачно подытожил воевода.

Все вернулись в стены Слободы.

Меж тем слухи тёмного свойства уже просачивались там-сям. За столом Пронский с Вишняковым были точно пришибленные, гузном чуя, что неспроста провалился сперва новый стремянный их злосчастного приятеля, а после и он сам. Чёботов был мрачнее тучи, но от всяческих бесед отмахивался. Но в остальном было тихо, никто ничего не видел, не слышал и не о чём не разведывал…

Государь призвал Сабуровых. Беседовали в присутствии Дмитрия Годунова при Басмановых и Вяземском, поглядывающем то и дело на Федьку, потому что на него же постоянно косились откровенно недобро Семён и Никита Сабуровы. Но тот стоял за левым плечом государя с отрешённым и скорбным видом, и ничем на взоры эти не ответствовал…

Напоследок, всевозможные надежды выразив на верность их дальнейшую, государь повелел вознаградить младших, и Василия тоже, четями поместными, теперь оставшимися от бессемейного покойного, разделивши поровну меж ними, и назначением в войске, а старшему выдать наместническое право236 на год во Псков, с городовыми полками под начало, сменив на должности князя Дмитрия Андреича Булгакова… Все земно кланялись в благодарность. Напоследок государь подозвал Богдана Юрьевича, и поманил склониться поближе, и что-то проговорил ему от прочих неслышно. Богдан Юрьевич отошёл в поклоне, белый весь и потерянный как будто.

На том государь всех отпустил, кроме Федьки.

Тем же вечером Сабуровы покинули Слободу… Богдан Юрьевич упорно молчал на все недовольства и расспросы младших, пока они не отъехали подальше от передовой заставы. Там Семён, чуть не перегораживая ему дорогу конём, возмущённо бросил, что убийство Егора, да и человека его – дело рук Басмановых, и что надо о том донести всему миру, и тут Богдан Семёнович вскричал в ярости им обоим, так что кони присели, и птицы шарахнулись из древесных крон: "Ничего не желаю знать!!!", и чтоб при нём более никогда такой речи они не заводили, а ежели вздумают, то пусть на себя же пеняют – за их головы он и копейки тогда не даст… Ни за их, ни за Тимофея.

– Ну что, Федюша, всем аз воздал по деяниям, токмо тебя забыл. Нехорошо…

Как молвил ты это в полуночи, так испарилось вмиг, про что молился я, тебя ожидаючи…

– Об чём думаешь? Роспись столь нравится?

Федька вздрогнул, застигнутый врасплох вниманием Иоанна.

– Я-то? Да так… Очень нравится! Лики тут точно живые, вот этот будто волнуется, а тот – с сердцем даже отвечает, и движется всё, вот-вот и заговорят… Не видал ещё такого!237 И звери, и дерева, и озеро – всё живёт… Волнует! И знать об них поболее хочется…

Иоанн слегка улыбнулся. Они продолжили медленное движение под храмовыми сводами, и постепенно дошли до алтарной части, что одета была ещё в смолистые плетения лесов, и государь сделал ему знак ступать неслышно – не хотел беспокоить собою мастеров и работников, занятых приготовлением иконостаса к Успенскому празднованию. Стены, столбы опорные и подкупольные своды заполнены были рукотворными картинами святых житий и подвигов, и храм засияет вскоре во всей величавой красоте.

Так дошли они до северной стены. В большом кругу с краю выведены были старательно и вместе