Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 - Александр Валентинович Амфитеатров

на этот текст, так как целый ряд других ученых старых и новых (Пейпер, Лео, Гроновиус, Веренс и др.) дали здесь иные чтения. Но, сравнивая их, нельзя не признать, что чтение Густава Рихтера наиболее соблазнительное по естественности и логической уместности исторического намека.

«У этой женщины было все, кроме чести: мать ее была в свое время красавица и передала красоту своей дочери, вместе с известностью; богатство соответствовало знатности рода; скромная наружность прикрывала сластолюбивую натуру; редко показывалась она в публичных местах и всегда при этом скрывала под вуалью часть лица, для того ли, чтобы не удовлетворить вполне любопытства тех, которые ею любовались, или для того, что это было ей к лицу. Она не щадила своей репутации, не знала разницы между мужем и любовником; не подчинялась ни чужим, ни своим страстям, она основывала свои связи на выгоде, которую могла из них извлечь».

Кто писал этот портрет роковой светской львицы?

Зола? Жид? Мопассан? Сенкевич? Габриель д’Аннунцио? Нет: Кай Корнелий Тацит. Перед нами не героиня «Парижа», «Триумфа Смерти» или «На светлом берегу», не grande coquette с подмостков французского театра, но божественная Августа Поппея Сабина, бросившая своего мужа Руфия Криспина, чтобы сойтись без любви с Отоном, потому что он был приятелем цезаря Нерона, и покинувшая Отона, чтобы, без любви, стать сперва любовницей, потом женой цезаря Нерона, потому что он был самым властным и богатым человеком подлунного мира.

II

От Руфия Криспина Поппея имела сына. В «Darkness and Dawn», довольно скучной и тенденциозной хронике Фаррара, имеется совершенно произвольная и весьма сентиментальная характеристика этого благородного Руфия Криспина и отношений его к Поппее в супружестве, изображаемом, как истинный брак по любви. Чувствительные строки понадобились Фаррару, чтобы резче оттенить безнравственность Поппеи, беспричинно бросившей столь превосходного и солидного мужа для богатого франтика Отона.

В действительности, супруг Поппеи вряд ли мог внушать ей особенно нежные чувства. Хотя бы уже потому, что именно ему, в качестве преторианского префекта и приверженца Мессалины, некогда выпало на долю арестовать Валерия Азиатика, в процессе которого погибла мать Поппеи Сабины, а к памяти матери дочь, как можно предполагать по процессу Суиллия, относилась неравнодушно. Руфий Криспин исполнил поручение с усердием, из ряда вон выходящим. Для приказанного ареста он двинул в Байи, где жил на даче обвиненный, чуть не целое войско, и Тацит, с презрительной насмешкой, отмечает, что Валерий Азиатик, закованный в цепи, был не приведен, но «притащен» в Рим (in urbem uaptus). За такую распорядительность Руфий получил, по сенатскому постановлению, денежную награду в полтора миллиона сестерциев, т.е. 150.000 рублей, и преторские знаки. Агриппина не любила Руфия, как друга Мессалины и чересчур прямолинейного клавдианца, опасного для задуманной узурпации принципата. Незадолго до отравления Клавдия, Агриппина провела реформу единоначалия гвардейским корпусом, и Руфий Криспин вместе с коллегой своим Лузием Гетой неожиданно очутились за штатом, замещенные Афранием Бурром. Естественно, что старый воин не сохранил особенно нежных чувств к Агриппине, стал в ряды тайно недовольных и, в годы пятилетия, когда Агриппина начала впадать в немилость, оказался неронианцем. Когда же неронианец Отон сперва сманил у него красавицу-жену, а потом переуступил ее самому Нерону, Руфий Криспин стал в оппозицию и государю. Мы встретим его в числе участников Пизонова заговора, хотя Тацит оговаривает его привлечение к ответственности не столько действительной прикосновенностью к делу, сколько ревностью Нерона, который никак не мог простить Руфию Криспину былого супружества с Поппеей. Криспина лишили чинов и знаков отличия и отправили в ссылку, в Сардинию, умирать от тамошней болотной лихорадки. Когда же старый солдат устоял против губительного климата, Нерон послал к изгнаннику центуриона с приказанием умереть, и Руфий заколол себя собственноручно, всего лишь несколькими месяцами пережив виновницу своих несчастий, прекрасную Поппею.

Но в конце «пятилетия», дом Руфия Криспина и прелестной жены его был неронианским. У ног красавицы-хозяйки была неронианская «золотая молодежь», и — во главе пестрой толпы вздыхателей — сам цезарь с ближайшим другом своим Отоном. Взять в любовники того или другого, или обоих вместе, было в свободном выборе Поппеи, но, расчетливо подчиняя чувственность честолюбию, она метила выше. Тацит пишет, что Отон соблазнил Поппею как молодостью и роскошью, так и тем, что он пользовался самой горячей дружбой Нерона. Я думаю, что последнее орудие соблазна, в данном случае, подавляюще господствовало над двумя первыми. Развестись с Руфием Криспином, — для Отона ли, для Нерона ли, — Поппее было нетрудно, недолго и даже не неприлично — в веке, когда дамы «считали мужей по консулам». Но, после развода, за Отона можно было немедленно выйти замуж; что же касается Нерона, Поппея видела на пути своем в императорский дворец множество препятствий, одолимых только временем, терпением и тонкой женской дипломатией.

Начать с того, что Нерон был женат, и не на такой женщине, которую можно прогнать, как первую встречную. Дочь Клавдия стояла по крови одною степенью родства ближе к Августу, чем сам Нерон, а память Августа боготворилась в Риме, и права его крови неоспоримо сочетались с традицией высшей власти. Когда Нерон однажды выразил Бурру намерение развестись с Октавией, старый генерал холодно возразил:

— Можно. Но, ведь, придется возвратить ей приданое.

А приданым Октавии была империя, которую Нерон получил, главным образом, как зять Клавдия, счастливо объединив в своем лице представительство обеих правящих фамилий — и Юлиев через Агриппину, и Клавдиев через усыновление и брак с Октавией.

Затем надо было считаться с императрицей-матерью. Если она, в безумной ревности к власти, делала сыну страшные сцены из-за связи его с ничтожной вольноотпущенницей, тем более должно было возмутить ее вторжение во дворец модной львицы, со всеми задатками повторить самое Агриппину. Вялая и туповатая Октавия, всегда покорная и бессловесная, была для Агриппины самою удобной невесткой. Она не могла жаловаться на свекровь: та стояла за нее горою — особенно с тех пор, как был отравлен Британик.

Тогда Поппея попробовала одним выстрелом убить двух зайцев: поймать Отона и не упустить цезаря. И мало — не упустить, но, сделав из нового супруга орудие своеобразного кокетства, разжечь страсть влюбленного Нерона ревностью к счастливому другу до готовности на какие угодно жертвы и нелепости.

Что Отон и Поппея сошлись по взаимному искреннему влечению, тому Нерон не мог не поверить. Они были пара, какой лучше нельзя подобрать. Она — первая львица, он — первый лев Рима, законодатель моды и вкусов. Правда, Отона нельзя назвать писаным красавцем. Он маленького роста,