Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

за ним внимательное наблюдение, изредка со значением покашливая в кулак.

Наконец вышел Феликс. Держался в первую минуту настороженно, важничал.

— Слушай, старик, давай отойдем в сторонку… А то этот жук усатый… — Он кивнул на вахтера. — Зар-раза…

— Ну, что случилось? — спросил Феликс, когда они вышли из проходной на улицу.

— Да ты не бойся, ничего не случилось. Мне просто сказать тебе кое-что нужно… Слушай, ты с работы можешь смотаться? Прямо сейчас?

— Зачем?

— Зачем, зачем… Все вам «зачем» подавай. Мне поговорить с тобой надо, мало этого? Я ведь не знал, что у тебя… Ты прости, старик, ей-богу, не знал… Да и у меня… Понимаешь, зайдем куда-нибудь, посидим, поговорим по душам. Ведь ни разу не говорили, а сколько вместе живем.

— Не знаю даже…

— Да не мнись, старик, не убежит от тебя твоя работа. Черт с ней!

— Да это конечно… Ладно, сейчас позвоню… Подожди здесь.

— Ну, старик, спасибо! Я уж думал — вдруг откажешься. Понимаешь — душа болит…

— Понимаю.

Феликс зашел в проходную, позвонил там куда-то, и через минуту они направились в центр, в один из ресторанов города.

С заказом долго не возились, было все равно. Холодная рыба, маринованная капуста, грибы, салат «Столичный», натуральный бифштекс с яйцом, что еще?

Спиртное, конечно.

Налили.

— Старик, скажу откровенно… Не ожидал. Веришь — комок в горле стоит… Давай за память! Хорошая росла у тебя дочь.

— Спасибо. — Долго слушать о Наталье Феликс не мог.

Выпили. Посидели. Помолчали.

— Я ни о чем не расспрашиваю. Ладно. Разве в этом дело? Наталью теперь не вернешь, а душу чего травить…

Феликс кивнул: да, все так…

— Я приехал, Надежде говорю: «Привет! Как жизнь молодая? Бурлит и клокочет?» Понимаешь, не знал. Как дурак… Извини, старик.

— Откуда тебе было знать…

Анатолий, растроганный, что Феликс понимает его, не осуждает, налил по второй. Спросил:

— Как Надя-то? Держится?

— Понемногу.

— Давай за жен. Чтоб им полегче все же с нами было, а?

— Давай.

Опять посидели, задумчиво помолчали. А хмель начинал брать, хотелось уже говорить, изливать душу, откровенничать.

— Давай вот за что. Мы с тобой соседи. Чтоб помогать друг другу, во всем и всегда. Понимаешь?

— Понимаю. Давай.

Позже они пили не так упорядоченно, да это и не имело значения, потому что главное было — посидеть, поговорить, высказаться, излить душу.

— Я, старик, скажу тебе откровенно… Запутался, да. Вроде знаю, где хорошо, где плохо, а поделать с собой ничего не могу. Как щепку подхватило — и несет, и несет…

— Я тоже ничего не стал объяснять. Чего им объяснять? Они без меня могут прожить, а Надежда нет… она без меня пропадет.

— Точно. Говорит: разведусь, разведусь… А куда она без мужика денется, а, старик? Фанфаронит…

— Вижу, невмоготу ей, а чем помочь — не знаю… Что же она сделала с нами, Наталья…

— А ты загляни в себя. И что там? Там темнота и глубина. И понять ничего невозможно, вот что такое жизнь, старик…

— Она когда приходила ко мне, в последний раз, говорила: ты не любишь нас, папа… А я ничего не понял… Ничего!

— А ты что, истукан? Положим, ты идешь по улице, навстречу красивая женщина. Ты что должен? Пройти мимо? Я тебя спрашиваю, старик, ты живой человек или истукан?

— Все, нет ее… и никогда больше… никогда…

— А больше она тебе уже не встретится… Другая — может, и встретится, а эта, которая прошла, всё — больше никогда. Вот что обидно, старик…

— Нелепо… даже попрощаться толком не дали. Из морга в автобус, потом сразу на кладбище, закопали — и все. Нелепо…

— Потому что правды ни в чем нет, старик. Я все думаю: ну хорошо, положим, я сволочь. Со стороны, может, видней. А я знаю — нет, я не сволочь. Просто я живу, как мне хочется, а они живут, как этого хочется другим.

— А если б я вернулся, она ведь не сделала бы ничего, а, Анатолий?

— Старик, друг ты мой сердечный, таракан запечный, о чем ты меня спрашиваешь? О чем? Ты подумай-ка своей головой…

— А что?

— Да если б я жил, как они хотят, я б давно с тоски повесился. Положим, ты женился. Ладно, хорошо, жмем тебе руку, примите наши поздравления. А потом, скажем, жена тебя к себе не подпускает. Ты как должен реагировать? Ты что, старик, на колени встанешь? Или гордо пойдешь своей дорогой? Я скажу тебе прямо: я лично гордо пошел своей дорогой. Я женщин люблю, понимаешь? Ты меня спроси: каких ты женщин любишь, Анатолий? Я тебе отвечу: а всяких, старик. Всех и всяких. Вот что! Я женщин люблю и не могу без них. А те, которые могут… я тем не верю. Врут, как пить дать, врут! Давай эксперимент. Вот ты — чистый, свеженький, ты, к примеру, к женщинам не ходок. А тебя, старик, положим, кладут к голой женщине. И ты, чистюля, что делать будешь? Ты, старик, сделаешь все как надо. Это только те, кто к бабам подхода не знают, те чистые. Они чистые то не потому, что чистые, а что нет в них уменья. А баб то они хотят, ох, хотят, старик…

— А почему так получилось? Потому что Надежда хотела проглотить меня. Она хотела повесить на мне бирку: «Только мой!» и чтоб я больше никому не принадлежал — ни матери, ни старшей дочери, ни внуку. И я сбежал, Анатолий, я не вещь, ты понимаешь? Нельзя человека закабалять так, что уж и дыхания собственного не чувствуешь…

— Нет, тут ты, старик, не прав. Я дышу. Я глубоко дышу. И пусть они попробуют без меня… Развод! Ха! Испугали! Да я, может, уже сто первый раз разведенный, — но это между нами, старик, — и ничего, жив…

— Мыто живы, правильно, а Наталья из-за нас…

— Старик, помяни мое слово: еще ни одна женщина без мужика не прожила. И твоя Надежда образумится, и моя Татьяна… Они еще придут к нам, мы с тобой, как ханы, сядем где-нибудь на топчанах, вот хоть здесь, в ресторане, а чего, вполне прилично, придут, упадут на колени: дорогие наши, любимые, простите…

— Живем-то теперь вместе, правильно, но разве это жизнь? Как две тени…

— А ты думаешь, под землей лучше будет? Хоть так живи, хоть этак, а там окажешься — пожить вовсе не дадут. Жизнь — это проигрыш, старик. Запомни! И сказал эти слова твой друг Анатолий Мельников. Ну-ка, пожми мне руку.

Они и в самом деле встали оба, и Феликс через стол вполне галантно и очень убедительно пожал Анатолию руку; официант, уже давно с интересом наблюдавший