Солдат великой войны - Марк Хелприн

Он сел поближе к тому месту, где обычно сидели уборщики навоза. Ждал их возвращения из школы верховой езды и думал о побеге. Форма с золотыми галунами и медалями и липпициан[92] позволили бы ему добраться до любого места в столице. Он знал, где находится военное министерство. Мог говорить на пристойном немецком, причем с венгерским акцентом. Ему не составило бы труда изобразить нетерпеливого начальника, потребовать необходимые ему сведения, а получив их, он бы отправился на поиски пилота, даже на дальнюю границу империи. Но большинство пилотов, скорее всего, уже демобилизовались и жили в столице или недалеко от нее.

Размышления Алессандро прервало появление уборщиков навоза. Выглядели они не военнопленными, а рабочими, которых подвергают нещадной эксплуатации. Они почти четыре года выгребали липпицианский навоз и за это время, похоже, уже смирились с тем, что деваться некуда.

Поначалу Алессандро сосредоточился на двоих, которые выглядели более аккуратными и цивилизованными, чем третий, неопрятный гигант с мясистыми красными губами и глазами навыкате, но эта парочка не пожелала и слышать о том, чтобы поменяться работой. А если Клодвиг узнает, а он обязательно узнает? Да и зачем Алессандро это нужно? К чему дергаться, когда до освобождения совсем ничего? Они не пожелали иметь с ним никаких дел.

С неохотой он повернулся к гиганту, от его выпученных, налитых кровью глаз его мутило.

— А ты как? — спросил Алессандро.

— Что как?

— Не хочешь поменяться со мной работой?

— Что надо делать?

— Ходить по коридорам и время от времени поднимать подносы. Можешь доедать оставленный шоколад, креветок, рогалики, послушаешь музыку.

— Что такое креветки? — спросил гигант.

— Морские продукты, — ответил Алессандро.

Гигант поерзал на скамье.

— А смысл? Почему ты хочешь оставить свою работу и взяться за мою? Зачем мне это надо? Тебе-то какая выгода?

— У меня… у меня начинаются жуткие головные боли, если я не провожу какое-то время на воздухе и не даю себе физическую нагрузку. Не люблю я работать под крышей, даже зимой. У большинства людей нет потребности быть под открытым небом, и они высоко ценят мою теперешнюю работу.

— Мне нравится моя работа, — ответил гигант. — Мы можем спать на сене, и никто нас не дергает.

— Вас что, не охраняют?

— Троих-то человек? С какой стати?

— Но вы же можете взять лошадь и ускакать?

— Да кто умеет скакать на лошади? — гигант огляделся. — На что мне это? Я никогда не слышал о креветках. — Его глаза блеснули, насколько могли блеснуть.

Алессандро воздержался от дальнейших вопросов, понимая, что накопившееся внутри может ненароком прорваться наружу. Так человек, раз за разом пересчитывающий монеты, обязательно выронит хотя бы одну.

— А кроме того, — на лице гиганта появилась похотливая улыбка, — ничего в твоей работе не сравнится с тем, что я имею в своей.

— В смысле?

— Клодвиг гомик. Все лакеи гомики. И многие наши парни, проведя столько лет без женщин, теперь тоже гомики.

— Но не ты.

— Не я. — Улыбка стала шире, из уголков рта потекли слюни.

— Потому что ты… ты…

— Что такое, не можешь этого сказать? Может, ты тоже гомик? Говори. Я это делаю.

— Делаешь что? — осторожно спросил Алессандро.

— Сношаю лошадей.

— И жеребцов тоже?

— Разумеется, нет. Только дам. Встаю на табуретку, закрываю глаза и представляю себе, что сношаю Квальяльяреллу, но вот попав домой, я, наверное, уже никогда не смогу опять сношать Квальяльяреллу. Наверное, придется найти работу в зоопарке. Когда-нибудь я поимею самку носорога, а может, и жирафиху.

— Как насчет слонихи?

— Только не слониху. Ни они, ни гиппопотамихи меня не привлекают. Итак? — Гигант самодовольно посмотрел на него. — Что в твоей работе есть лучшего, чем в моей?

* * *

Ночью, когда Алессандро шагал по пустынным коридорам дворца, у него было время обдумать ситуацию. В залах с высокими потолками, такими огромными, что с одного конца он плохо видел другой, черные тени разбавлялись оранжевыми отсветами от пламени в больших каминах. Такие места, по его разумению, могли притягивать призраков.

Между двумя и шестью утра подносы попадались редко, и он без опаски мог — хотя это и запрещалось — посидеть на одном из золоченых стульев, которые встречались по пути. Клодвиг избил бы его, если бы увидел, но Клодвиг и его лакеи вышагивали с такой помпой, что Алессандро слышал их издалека, да и человек движущийся бросается в глаза, в отличие от человека сидящего. Алессандро надо было лишь следить за тем, чтобы не заснуть. Однажды он заснул, и его разбудил лакей, заоравший: «Чего разоспался?» Но лакей обслуживал польскую герцогиню и даже не знал, что Алессандро из военнопленных.

Иногда Клодвиг сам пробегал по коридорам, охотясь на спящих слуг, но Алессандро слышал о его приближении еще до того, как тот заворачивал за угол, и успевал опуститься на колени, делая вид, что собирает крошки под стулом, на котором сидел. Клодвиг всегда щупал сиденье, но Алессандро собирая крошки, дул на обивку, и это срабатывало.

За неделю до Рождества Алессандро — планы побега пошли прахом — стоял в конце коридора длиной с полкилометра рядом с одной из огромных печей, в пять раз выше человеческого роста, белой с золотыми листьями. Восходящие потоки воздуха заставляли плясать языки пламени, и тени метались по стенам и потолку, точно крылья больших черных птиц.

Часы показывали половину пятого утра. За обедом Алессандро и другие военнопленные слышали оркестр, репетировавший за обеденным залом для лакеев. Снова и снова, раз сто пятьдесят, с фаготами, гобоями, флейтами-пикколо, окруженными духовыми и струнными, как певчие птицы — кустами, они играли мелодию швейцарской народной песни, исполняемой йодлем, и теперь Алессандро не мог выбросить ее из головы. Она в полной мере соответствовала холодным туманам и снегу за окнами дворца. И как же ему хотелось отправиться в высокие горы, сверкающие ослепительным льдом, куда он всегда уходил, чтобы сбросить человеческие сомнения.

Чуть покачиваясь взад-вперед, невероятно уставший, со «Швейцарским йодлем» в голове, не дающим покоя душе, он общался с отцом. Как и в жизни, рассказывал новости. Хотя Европа обрела мир, он, Алессандро, оставался военнопленным в форме-пижаме с красными нашивками на манжетах и плечах. Бродил по коридорам австрийского императорского дворца с сумерек до зари, собирал подносы, с которых крал шоколад и креветок, пробовал лучшее шампанское, теплое и выдохшееся, со дна бутылок.

Помимо этого его рацион состоял из картошки и соли. Он спал днем, а ночью играл в «поймай-если-сможешь» с похожим на летучую мышь лакеем в напудренном парике.

Для побега Алессандро требовалось найти способ поменяться работой с человеком, который мечтал о сношении с самкой носорога, украсть одну из самых знаменитых, не говоря уже о том, что дорогих, лошадей, проехать по Вене в присвоенной форме, проникнуть в военное ведомство, говоря по-немецки с венгерским акцентом, а потом добраться до Альп, белых и бескрайних, и пересечь их на своих двоих. Только так он мог попасть в Рим.

* * *

В шесть утра, стараясь подавить видения, вызванные усталостью, двигаясь медленно, чтобы сберечь силы, Алессандро шел мимо теплых подвальных кухонь, где жарились и пеклись тысячи блюд, повара выдавливали содержимое кондитерских шприцов, словно боролись с анакондами, уставшие военнопленные по локоть в теплой мыльной воде оттирали присохшую еду. Им предстояло работать двенадцать или пятнадцать часов, и раннее утро никогда не считалось самым легким временем.

Он проходил мимо кладовых и складов упряжи, мимо плотницкой мастерской и салонов париков, миновал коридор, где сидели легионы лакеев, ожидая звонка, и подпрыгивали, как черт из табакерки, когда на огромной доске из красного дерева начинали дребезжать их звонки. Прошел арсенал, где ровными рядами ждали сотни смазанных винтовок и сверкающих штыков. И перед вымощенным камнем поворотом в длинный тоннель, который в одном направлении вел к Испанской школе верховой езды, а в другом — к Зимнему манежу, он поравнялся с прачечной.

Тридцать медных котлов размером не меньше кареты стояли над языками горящего метана, которые покачивались из стороны в сторону, словно букеты сахарной ваты. В кипящих морях, пойманные под медными куполообразными крышками, плавали платья, рубашки, формы, нижнее белье, пальто, полотенца, постельное белье, скатерти и гобелены империи. Очередь лакеев и служанок, некоторые с корзинками, другие с маленькими тележками, выстроилась к длинному прилавку, за которым с полдесятка приемщиков получали или выдавали множество различных предметов, или прошедших через котлы, или только туда направляющихся. Приемщики то и дело исчезали в темном лесу железных стоек, чтобы вернуться с ворохом одежды или постельного белья. Алессандро встал в очередь, наблюдая за процедурой. От приемщиков его отделяло порядка двадцати лакеев и служанок. Слишком тихим голосом — Алессандро ничего не слышал, женщины называли кодовый номер и вскоре уходили с роскошными шелковыми или бархатными платьями. Очередь двигалась быстро, и Алессандро не знал, что и делать, пока хрупкий лакей не выложил на прилавок яркую форму, сверкающую медалями, и объявил, что оставляет ее по просьбе лейтенанта Фрессера. Невысокий старичок унес форму в темный проход между стойками.