Вероломство - Анна Харрелл

И всё-таки Ребекка посмотрела на фотографию в газете. Не на ту, 1975 года, а на недельной давности, на мужчину и девочку, которым она помогла выбраться из Сайгона.

«Боже милостивый, — подумала она, глядя на его упрямое лицо, — неужели он никогда не станет прежним?»

Ей так хотелось этого. Лучше бы судьба не напоминала ей о мужчине, которого она когда-то любила.

Проклятый ублюдок.

Май — необычная девочка, даже по фотографии это видно. У Джеда Слоана не может быть обычной дочери. Ни Май, ни ее отец даже спасибо не сказали Ребекке за то, что она с риском для жизни вытащила их из Сайгона, но, глядя на них теперь, Ребекка вдруг обрадовалась, что так случилось. Благодарность связывала бы их. И для нее, и для Джеда, и для Май лучше, что связи между ними порваны, что их отдаление несомненно, хоть и не безболезненно.

Ребекка повернула влево, на Пинкни, и прошла мимо дома, где когда-то жила Луиза Мэй Олкот, к пересечению с Западной Кедровой улицей, на которую было бы удобнее выйти по Маунт-Вернон, но тогда бы ей пришлось пройти мимо дома Вайтейкеров, а этого Ребекка не хотела. Еще столкнешься с Абигейл Вайтейкер-Рид. Хватит уже. Ребекка была убеждена, что не без влияния Абигейл исторический дом Элизы Блэкберн исключили из пешеходной экскурсии, в которую он входил вплоть до нынешней весны. Наверняка Абигейл не знала, что теперешний владелец дома напрасно добивался этого несколько лет. Томас Блэкберн не делал секрета из того, что группы туристов, постоянно останавливавшиеся напротив его окон, порядком ему поднадоели вместе с их гидами, рассказывавшими об истории и архитектуре дома, а заодно и анекдоты из жизни семейства Блэкбернов. Лекция, как правило, завершалась словами, произносимыми печальным голосом: «В настоящее время стесненные обстоятельства мистера Томаса Блэкберна…» — привели к облупившейся краске на ставнях и наличниках, ободранной двери, потускневшим медным деталям и потрескавшимся витражным стеклам.

Многие годы близкие и дальние соседи, разнообразные научно-исторические комиссии и даже политики присылали ему письма с требованием отремонтировать жилище. И все-таки Томас заставил их замолчать, пригрозив выкрасить дом киноварью. Когда же экскурсовод оказывался особенно наглым, — а такое было не редкостью, — то он, или она, рассказывал группе кровавые подробности скандала 1963 года, приведшего к закату карьеры Томаса Блэкберна. Движимый горячим желанием «раздобыть факты», Томас опрометчиво направил своего сына Стивена, соседа по Бикон-Хилл и друга Бенджамина Рида в дельту Меконга, где они попали в засаду вьет-конговцев. Томас взял на себя всю ответственность за инцидент, но это не спасло его только что созданную компанию от краха и не остановило тогдашнего президента Джона Ф. Кеннеди, который отверг кандидатуру Томаса Блэкберна на должность посла США в Сайгоне. Вместо Томаса в Сайгон отправился другой бостонский аристократ, Генри Кэбот Лодж, а Томас ушел из политической жизни в небытие.

Все это выслушивалось туристами с жадным вниманием. Как-то раз Томас застукал за таким занятием одну экскурсоводку и набросился на нее, но не за то, что она коснулась щекотливой темы, а за то, что переврала некоторые факты. «Надобно отличать, — сказал он потом Ребекке, — исторические события и их анализ».

Ничто не раздражало Томаса Блэкберна более чем поверхностное мышление.

Использовав ключ, который он как-то дал ей без большой охоты, Ребекка вошла в знаменитый дом через главную дверь. Обшарпанный снаружи, внутри дом был в приличном состоянии, хоть и не конфетка. Но деду мало дела до внешнего благолепия. Она сразу прошла в сад, один из «потайных садиков» Бикон-Хилл, и застала деда суетящимся над лотком с примятой рассадой, что стоял на колченогом почерневшем: железном столе. Томас пытался свалить вину за плачевное состояние проростков на ее кота.

— Знаю точно: это он потоптал их, — сказал он Ребекке.

— Ты не прав. Пуховик даже не выходил из дому.

Томас хмыкнул. Он не любил не только ее кота, его воротило от одного упоминания имени, какое для кота выбрала Ребекка. Что общего между серым котищем и пусть даже серым пуховиком?

— Ростки погибли? — спросила Ребекка.

— Спасибо твоему зверюге, нет. Просто они в легком шоке после встречи с ним.

— Больше похоже, что после чрезмерной поливки.

Томас ничего на это не возразил, поскольку не хотел ввязываться в спор и проиграть внучке, которая лучше разбиралась в садоводстве. Сам он был бесстрашным любителем, не одаренным ни талантом, ни везением. И маленький, окруженный стенами сад не помогал ему в этом. Сад был чем-то вроде кирпичного дворика с заботливо ухоженными клумбами, на которых поколения Блэкбернов выращивали кусты, однолетние и многолетние растения. Плакучая береза и красный клен украшали дворик и давали тень, но и без того трудный путь солнечных лучей стал еще труднее.

— Ты не хочешь узнать, почему я так рано вернулась? — спросила Ребекка.

— Думаю, со скуки. Опять ногти накрасила.

Да, раньше чем выйти из студии, надо было смыть «Палому Пикассо». Она швырнула на стол газету.

Томас взглянул на фотографии и состроил гримасу, оторвавшись от рассады.

— Прости, Ребекка, — сказал он своей единственной внучке.

Она удивилась.

— Разве ты виноват?

— Никто из вас не оказался бы в Сайгоне, если бы не я.

Кого он имел в виду: ее и Джеда, или еще и Там, Куанг Тая, ее отца и Бенджамина Рида? Ребекка не стала уточнять. За годы она привыкла не расспрашивать об этом деда. Нет, она не боялась всколыхнуть эту тему, просто знала, что расспросы бесполезны.

— Давай выпьем кофе и поговорим, — предложил дед.

Поговорим? Интересно, какой будет разговор — в его понимании, или в ее? Ребекка вслух не произнесла ни слова. Томас согрел в кофейнике остатки утреннего кофе, наполнил чашки прогорклым варевом, добавил молока и протянул одну Ребекке, а сам устроился в соломенном кресле, которое стояло в саду с незапамятных времен. Ребекка устроилась напротив и отхлебнула кофе. Хуже отравы. Но она не жаловалась, наблюдая за дедом в то время, как и тот изучал ее взглядом. Она знала, что ему видится: талантливая, богатая женщина почти тридцати четырех лет, не устроившая личной жизни, не нашедшая любви. А мог ли он догадываться, что видела она? Семидесятидевятилетнего мужчину, высокого, худощавого, с седой головой, не такого стройного, как прежде, и не такого гордого и самоуверенного. И все же он излучал силу, которая приходит вместе с опытом и страшным осознанием собственных ошибок. Непоправимых ошибок. Из-за своей самонадеянности он лишился единственного сына, оставил шестерых ребят без отца, а сноху — вдовой в двадцать восемь лет. Трудно человеку жить с таким грузом. Томас живет с ним четверть века и еще год.