Новый Мир ( № 11 2007) - Новый Мир Новый Мир

Ковш легко взломал покрытие, дальше стали махать лопатами. Земля в этом месте не замерзла, рабочие ушли в нее по пояс. Я наблюдал за ними еще некоторое время, после чего развернул газету. На второй полосе была напечатана фотография писателя, с которым я познакомился в поезде.

 

26

“…что касается Москвы, то на ваш вопрос я отвечу так — мне гулять в городе страшно. Дух Москвы полностью утрачен, исчезла атмосфера, аура, которая сохранялась даже в самые страшные времена. Взамен Москвы прежней ничего достойного предложено не было. Город стал призраком, каким-то муляжом. Фальшивкой. Где неодушевленное новое уничтожает еще живое старое. Да, Москва исчезает на наших глазах — кварталами, районами. Но почему-то никто не бьет по этому поводу тревогу. Все заняты своими делами! А ведь там, где вчера глаз радовали старые фасады, сегодня зияют дыры. Исчезает пейзаж, который был частью нас, меня. И вот в одночасье сгинул, оставив в душе дырку. Что мне с ней делать? Чем залатать? Силуэтами копий, новых зданий? Но они такие пугающие, такие немосковские. Прежние — и вместе с тем другие. Как будто в городе, в моем доме, пока я спал, поменяли мебель. Украли старое и втихаря внесли новое, яркое и неживое. Родной перекресток с виду как раньше, но подойдешь ближе — все чужое. Все — подделка архитекторов, ни один из них не составит себе славу великого или хотя бы выдающегося. И показывать внукам что-то по части современной архитектуры мне, например, будет нечего. …Увы, мы живем в неказистых, неталантливых снах современных архитекторов. Бродим по коридорам, спроектированным руками троечника. И все-таки в этой шизофренической ситуации есть своя выгода. И касается она прежде всего нас, писателей. Ведь что такое писательское ремесло? В чем оно состоит? В том, чтобы создавать призраков! Чтобы строить воображаемые миры и проводить в них большую часть времени. Брать с собой в эти миры все то, что ускользает, уничтожается здесь. И призрачная, исчезающая Москва есть идеальное место жительства для современного писателя. Который тоже всегда раздвоен, живет на два дома…”

 

27

— Ну наконец-то! — сказала женщина в шубе.

Я отложил газету, поднял голову.

— Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй.

Ее подружка, в дутой куртке, неистово перекрестилась на Николая Угодника. Искоса глянула в мою сторону.

Мне пришлось уставиться на заплеванный снег.

— Лишай третий месяц не сходит, — пожаловалась шуба.

— Надо было редькой с медом и троекратно об исцелении святому Панкратию.

Они отошли в сторону. Брезгливо, сверху вниз, уставились на рабочих.

— Пока в управе на лапу не дали, не пошевелились.

— Через улицу потянут, шаромыжники.

— В конце месяца обещали.

— Эти наобещают.

Ковш снова ударился о землю. Вздыбилась, как льдина, белая плита. Снова замелькали лопаты. Дутая куртка придвинулась к шубе.

— Говорят, в храме из-под земли голос.

— Въяве, за царскими вратами.

Пауза, лязг экскаватора. Куртка перешла на шепот:

— У меня сосед ночным сторожем — говорит, каждую ночь…

Я сунул червонец той, что с бельмом.

— То плачет, то кричит женским голосом… — Они снова перекрестились.

— Кто?

— Кто-кто — голос! — Шуба стала озираться.

Ближайшая сточная решетка находилась напротив прокуратуры. На тротуаре столпились журналисты с камерами, суета — раскулачивают очередного олигарха.

Усмехнувшись, я прошел мимо, на угол. Сел перед решеткой на корточки. Ключи, качаясь, поблескивали на солнце. “Хорошо, что не обнаружил раньше”. Теперь, когда прошло столько времени, отступать некуда.

Я разжал пальцы — ключи беззвучно исчезли между прутьев. Представил, как она сидит под землей. Среди фекалий, перепачканная кровью месячных. Потерявшая счет времени. Что вообще делает человек в ее ситуации? Читает стихи, разговаривает сам с собой? Сочиняет письма родственникам? Я вспомнил, как она кричала в постели, — и представил, что под землей она издает те же звуки.

И еще понял, что готов на многое, лишь бы оказаться на ее месте.

Может быть, в безысходной ситуации я смогу узнать о себе хоть что-то.

 

28

Пистолет лежал на прежнем месте.

Затолкав обратно старые газеты, я вылез из кабины бесхозного “ЗИЛа”. Стекла выбиты, голая рама — кто его бросил между сараями? Когда?

Лучшего места не придумаешь.

Дома на полу валялись коробки из-под завтрака. Я вспомнил похмельное утро, девушку из ресторана. Как она поднимала квитанцию, раздвинув джинсовые ляжки. Тут же в памяти возникла другая, из машины. Ее полуоткрытые пухлые губы.

Надо сказать, одну из его проституток я уже вызывал. В первое время, когда боялся оставаться в квартире ночью. Она оказалась миловидной, даже интеллигентной. Управилась ловко и ласково, я даже не успел опомниться. “Только не оперу”, — предупредила. Смешно и странно, что она помнила музыку, мебель — а не человека .

Остальные девушки в компьютере были обычного, с учетом ретуши, качества. Я листал фотографии целый час, никак не мог выбрать. Эту? Эту? Остановился на той, что в цветочном купальнике, с челкой. От остальных она отличалась более-менее живым взглядом. Около часа к телефону никто не подходил. За это время я успел прикончить полбутылки коньяку, желание испарялось. Разглядывая фото, я находил девушку не такой уж привлекательной. Даже вульгарной. С чего я взял, что она мне нравится?

Однако лицо, челка! Где я их видел?

“Мир будет принадлежать не тому, у кого самая большая бомба, нет”.

Я набирал номер, как будто от того, снимут трубку или нет, зависит моя судьба.

“А тому, кто сумеет управлять нашими фантазиями”.

Наконец около девяти вечера номер ответил. В трубке раздалось сонное “алё”.

— Когда ты хочешь? — Судя по голосу, совсем юная.

Сказал, что живу поблизости и готов через час.

— Да, мой сладенький, — изобразила нежную птичку.

Я поморщился и понял, что даже такая фальшь способна меня растрогать.

Меж тем выяснилось, что цена повысилась.

— Зато у нас отдельная ванная!

Я сказал, что цена меня не интересует.

Перед тем как выключить компьютер, заглянул в почту. У него, кроме спама, ничего нет, пусто. Поразительная некоммуникабельность. Однако и у меня в почте было примерно то же. Как будто о моей пропаже узнали все и просто перестали писать письма. Похоронили. Или сделали вид, что меня не существовало вовсе.

Только одно сообщение значилось как непрочитанное. Я уже собирался удалить его, но в последний момент заметил собственное имя. Ссылаясь на договоренность, меня просили о встрече. Теперь, после обнаружения кредиток, нужды в деньгах не было. Но делать вид, что ничего не случилось, тоже не следовало.

“Завтра в три часа на Трешке”

“Пальто, буддийский платок”.

“ОК”, — откликнулся собеседник.

“Черное пальто, тубус”.

 

29

Я вышел из трамвая на следующей остановке. Действительно, напротив магазина с пластинками мерцала овощная палатка. В трубке снова длинные гудки, никто не подходит. “Издеваются, что ли?”

Наконец она ответила. “Алё!” — Голос резкий, злой.

Сказал, что стою у палатки, мерзну.

— Нельзя ли ускорить?

Несколько секунд в трубке висела тишина, раздавались шорохи.

— Это ты — в тюбетейке?

Я понял, что за мной наблюдают, и помахал рукой.

— Купи мандаринов и перезвони, ладно?

Тетка в овощной палатке уже закрывалась, пришлось упрашивать. В придачу решил взять ананас, потрафить .

— Алё… — Она, вернувшись в образ, сладко дышала в трубке.

— Куда идти? Где ты? — Я терял терпение.

— Какой ты... Видишь напротив дом с круглыми окнами? Запоминай номер…

 

30

В переулке медленно кружился снег, и все звуки города — стук трамвайных колес и гудки машин, писк светофоров — становились глуше, тише. Как будто их обложили ватой, закрыли крышкой. И убрали на антресоли.