Голова самца богомола - Лия Киргетова

– По статистике Российского Союза Безопасного Движения на Дорогах в нашей стране за 2015—2016 гг. не произошло ни одного ДТП.

– Всемирная Организация Здравоохранения вычеркнула из списка неизлечимых заболеваний последнюю оставшуюся строчку – наконец-то найдена вакцина против хомячковой ветрянки, унесшей в прошлом году жизнь восьмисот девяти вислоухих кроликов штата Аризона.

– Учёные подтвердили, что атмосфера Земли, моря и реки, леса и почва находятся в первозданной чистоте. Слава Богу!

– Бог есть, он любит нас, а мы его. Смотрите сегодня вечером прямое включение сверху.

Скучно!

Вся правда о себе начинается, когда ничего не происходит. Когда нет голода, комплексов неполноценности, интересного или идиотски скучного фильма по тв. Когда нет тв, интернета. Нет новостей. Нет проблем с зубами, сосудами или суставами. Не происходит. Нет книг. Нет телефона. Нет соседей. Часов нет, и не происходит время. Тогда начинается правда, которая быстро заканчивается.

Просто никто не пробует пожить в условиях «не происходит» какой-то внятный отрезок времени, пережить ломку.

Самая поглощающая из зависимостей – это зависимость от «Происходит».

На практике, кроме начальника, личной жизни, создающей несколько ничего не значащих «Происходит», так называемых новостей в верхних строчках поисковиков, или, уж совсем от скудности бытия, во френдленте, ничего не происходит. Тогда всё, что остаётся, – это придать значимость своему настроению, происходящему от гормональных циклов или от кишечника. Придать ему форму «Происходит».

Последняя иллюзия – настроение, тоже не происходит. Нечему происходить.

Дурная цепочка значимости собственных переживаний – рассказов о них (неважно в какой форме) – требование (неважно в какой форме) внимания от свидетелей (неважно в какой форме).

Моя жизнь, обычная, каждодневная, действительно не имеет значения. И так же я отношусь к жизни и событиям других. Мне совершенно всё равно.

Хочется выйти на свободу. А единственная – реальная – свобода начинается тогда, когда рассказывать и потреблять рассказы действительно перестаёшь. Даже сам с собой.

У жизни нет истории. Это просто рассказ. И без услышавших – его нет. Если быть себе единственным свидетелем, то меняется очень многое. Всё почти. Остаётся только – радостно тебе или не очень, ну и всё такое, о чём и рассказывать-то нечего.

Жизнь – не линейная. Не причинно-следственная. Это рассказ – линеен и детерминирован. Не жизнь. Вся правда о себе самом начинается тогда, когда ничего не происходит. Но мало кто пробовал.

Мне нечего рассказывать о себе.

Я – Мистер Трухлявый Пень. Из вредности, присущей всем недоумкам, я пытаюсь делать вид, что превращаюсь в труху по своему личному велению-хотению, но моё враньё так беспомощно, так очевидно, что умней было бы молчать, но любовь к болтовне заставляет меня открывать и закрывать рот, и это испражнение, трансляция своей беспомощности и не маскирующего её ничуть узколобого высокомерия, – мои мухоморы на пеньке.

Они растут, цветут, гниют, их срезают мухоморовые знатоки, и не моя печаль, порчу я себе карму, пока они кушают галюциногенные грибки, катись оно, колесо сансары, куда подальше!

Четвёртое справа в девятом вагончике трамвая с напевающим «Бесаме-мучо» истинным лидером вселенского заговора бессмысленности. Лидером-волонтёром.

За похлёбку – адриатического цвета и вкуса.

А ещё есть мачо-тема одна, скончавшаяся давно, но реально требовавшая реализации, – тема превосходства. Вот ты, такой «зе бест», приехал в командировку из Москвы в родной город, отработал день-другой, всем рассказал, как надо дела делать, вечером встретился с другом в центровом клубе города, в четверг. Этот клуб – единственное место в провинциальном городе, которое работает в будний день с программой стриптиза.

Приходишь туда и видишь картину: зал, диджей, тёлки в пропорции восемь к одной: коровы к звёздам.

Час ночи, на танцполе уже движуха, столики заполнены на семьдесят процентов, в основном – дамы и где-то треть – пацаны.

Столики в два яруса, простые – по периметру танцпола, и у бара, чуть повыше, – диваны со столами, средний чек на душу в таком заведении полторы тыщи рублей за вечер.

Ночь, народ сидит уже готовый, начинаются ритуальные танцы. Девчонки разные, на любой вкус, возможно, лучшие из местных тусовщиц, хотя лучшие подтягиваются в субботу обычно.

Парни – попроще, два типа: короткостриженные, джинсы Collins с потёртостью, футболка-толстовка-рубашка с коротким рукавом, небольшие пузики, возраст двадцать шесть – тридцать пять.

Второй тип: возраст семнадцать – двадцать семь, волосы средней длины, хорошо и модно танцуют, видимо, репетируют перед зеркалом дома. Первые пьют дешёвый бакарди с колой и водку парламент ноль-семь плюс закусь. Вторые – у стойки – пивас или коктейли.

Ты крутой, пьёшь хорошую водку, почти не танцуешь, и часам к трём ночи трахаешь самую яркую девицу в туалете. Потом везёшь её подругу к себе в номер и трахаешь ещё и эту.

Пацаны в шоке, твой старый приятель тоже, но молча, им обидно, но заявить о себе опасаются, ты в центре и понимаешь всё своё превосходство.

А потом внезапно чётко, без возможностей к отступлению, ощущаешь себя таким ничтожеством, таким убогим рабом идиотизма, что и не отмыться.

То есть реально же это всё было нужно. И зачем?

13:07

Агния позвонила: я буду через двадцать минут в «Рябчиков жуй», спускайся, пообедаем и помиримся. Смиренно попёрся на выход с вещами, утренняя злость улетучилась, захотелось вернуть лёгкость и покой, хотеть – домой вечером, не ставить слово «домой» под вопрос больше.

– Влад, ты в «Рябчики»?

Что-то босс посерел, вдруг замечаю, лицо осунулось, отливает даже не бледным, а фиолетовым. Я был в отпуске год назад, а он года два не был, пора бы. Ему же тридцать шесть всего. Был яркий мужик, сейчас что-то не то.

– Да, тебе взять чего-нибудь?

– Нет, я Оленьку отправил уже.

Он, кажется, сам не понял, зачем меня окликнул. Стоит и смотрит снизу вверх. Это его жена Лида с меня ростом, а он на полголовы ниже. Так и не вспомнил, чего хотел, приятного аппетита пожелал и пошёл к себе. Глаза тусклые.

Недавно вегетарианцем стал, чаи какие-то специальные заваривает в кабинете. А толку-то? Ещё мы не сошлись из-за футбола. Мне плевать на спорт. С удовольствием посмотрю минут десять на теннисисток. Каждый выдох – песня. Остальное как-то мимо. Ну, и однажды сказал боссу, ещё в первый год работы, что если смотреть на футбольный матч, как на попытку двенадцати сперматозоидов оплодотворить яйцеклетку, то будет гораздо смешнее.

Одиннадцать, – сказал босс с лицом домохозяйки, с ужасом видящей, как в роскошный гигантский торт с кремовыми ромашками, который она готовила весь день для большого семейного торжества, с разбегу плюхнулся мопс. Нет, доберман. Задницей сел. – Их – одиннадцать. Плюс запасные.

Я перестал шутить с руководством.

В лифте задумался об Агнии – ни разу за всё время, пока мы вместе, не приезжала днём ко мне на работу. Нет, один раз было, да. Я уже переехал к ней тогда. Ну, почти переехал, свою квартиру я так и не сдал, планируя продать и купить большую в центре.

Когда-нибудь. Жениться. Но как-то всё зависло.

Жил у неё, сделал ремонт. Агния говорила, что я исполнил одну из её мечт: «Ты придумай всё как хочешь, а я оплачу».

У неё хороший вкус, и ремонт прошёл как-то мимо меня, на месяц перебрались ко мне, она целыми днями выбирала-руководила-рисовала-придумывала, взяла отпуск даже, я работал, всё спокойно. Агния светилась просто, да и мне тогда казалось, что всё именно так, как я всегда хотел.

Потом мы вернулись к ней. Дамоклов меч больших решений, продиктованных системой отношений , так и продолжал висеть, но его можно было обогнуть в каждое конкретное сегодня.

А приехала ко мне в офис она, когда заподозрила в измене. Я как раз в то время спал с Лидой. Именно в обеденное время. Агния что-то учуяла, причем буквально, запах другой женщины. И пасла меня. Но я быстро прекратил с Лидой трахаться, это само по себе совпало, так что я всё отрицал, разумеется, и Агния быстро успокоилась.

В такие моменты важно быть доступным – раз, поделиться какой-нибудь откровенностью вечерком – два. Проявить слабость. Я рассказал трогательную историю о первой школьной драке, поспрашивал её о детстве, не заснул, пока она вдохновенно вспоминала о школьных подружках. Ну и три – ничего уже и не было.

Может быть, отправить её к психотерапевту? Хуже не будет. Я бы не пошёл. Пока душу изучают через анус, вагину, уретру и практикуют, допуская, что сам психоаналитик может быть глубоко несчастной личностью – спасибо, не надо.

Многолетнее изучение схем, упрощение самого худого разлива, – короче, нет, не для меня это. Отдать штуку евро и пару десятков часов за то, чтобы тебя вписали в классификацию, ещё столько же за то, чтобы встроить этот классифицированный психотип в детские воспоминания. Затем радостно констатировать: «Да! Я чувствую себя отверженным, потому что мама поставила меня в угол в четырёхлетнем возрасте, папа проигнорировал самолётик, который я выжигал на доске в подарок на 23 февраля, а справиться с этим я не могу, потому как застрял, рождаясь, на выходе, передушенный пуповиной».