Замок братьев Сенарега - Анатолий Коган

Уголок, где работал мессер Антонио, самой природой, казалось, был предназначен для такой необычной мастерской: небольшой затон в двухстах саженях от ворот Леричей, с двух сторон защищенный высокими дюнами, с третьей — закрытый от взоров высокой кручей, за которой виднелись только шпили да вымпелы на башнях фортеццы. Мессер Антонио приходил сюда каждое утро, возвращаясь иногда и после полуденной трапезы. И трудился, пока вечерние тени не набрасывали на новое его творение свою густую вуаль. Мускулистые торсы воинов, чеканно — мужественные профили Конрада и Пьетро, миловидный юношеский лик Мазо, узловатые длани работника Василя — все служило ему образцом, все проступало в свое время на том пологом склоне, в огромных, могучих полнотою вселённой в них Мастером жизни, но недолговечных рельефах — полотнах.

Мессер Антонио еще раз окинул взором простертое перед ним прекрасное тело. Аньола лежала ничком, вытянув перед собой полусогнутые руки, разметав темное золото длинных волос. Мастера оно оставляло спокойным: желание не навещало могучего труженика, когда он работал. Но кого бы изваял мессер Антонио из такой удивительной модели? Матерь моря Амфитриту, повелевающую дельфинами? Или нагую амазонку, придавившую коленом поверженного эллинского гоплита?

Вот уже два года как венецианец Антонио, живописец и скульптор, вместо полотна и камня, глины и гипса избрал песок на берегу лимана, в который впадает, устремляясь к морю, древний Днепр — Борисфен. Песок в этом уголке мира, надо сказать, был особым, мессер Антонио встретился с таким впервые. Пропитанный пресной, слегка присоленной водой лимана, заквашенный на густой и пряной смеси водорослей и принесенных рекою степных трав, песок под Леричами обладал вязкостью глины и мог служить, пока был влажен, любым замыслам скульптора. Мастер даже совершенствовал понемногу измысленный им способ. Выпуклые части изваяний он укреплял доставленным ему волнами материалом — обтесанными, обсосанными водами кусками корабельных досок, весел и мачт, корнями похищенных некогда морем деревьев, ветвями прибрежных кустарников. Пучками водорослей подчеркивал кудри и косы, блестящими раковинами выкладывал песчаным колоссам живые, заглядывающие в душу глаза. Из обточенных волнами камней устраивал роскошные ожерелья, из панцирей мертвых крабов — пластины доспехов и шлемов. Ни один ученый педант, ни один ханжа, не умеющий вылепить человеческого пальца, но мнящий себя в искусстве законодателем, не заглянет сюда, чтобы скривить с презрением тонкий рот скопца. Только благодарные и простые зрители и модели видят его творения, — да еще солнце, да волны. Наутро, по своему обыкновению лиман все разрушал и смывал, и Мастер был этому только рад. Можно было начинать заново увлекательный, бесконечный труд.

— Ты устала? — спросил Мастер, видя, что Аньола пошевелилась.

Женщина, повернувшись, обратила к нему синеву прикрытых темными ресницами, непонятных и Мастеру глаз.

— Я поплаваю, — сказала она. — Можно?

Мессер Антонио с улыбкой кивнул.

Мастер проводил взором радостно метнувшуюся к воде смуглую и сильную, но легкую на бегу фигуру. Разве эта простая полонянка, подумал скульптор, менее складна, чем княгиня или султанша? Разве, если со вкусом ее одеть, а лучше — оставить нагою, — не побьет она красотой несчетных знатных дам? И разве менее благородна наполненная достойной женственности поступь рабыни мессера Пьетро, чем гордая стать иных баронесс и графинь? Все это — от природного благородства семени, из коего возрос этот цветок, от щедрости, таящейся в ней жизни, — всего, чего не получишь в наследство, подобно богатству и гербам, престолу и землям.

Аньола вернулась, ответив благодарным взором на его восхищенный взгляд; поклонение художника женщине приятно вдойне. И мессер Антонио продолжил ненадолго прерванную работу.

Аньола не стыдилась своей наготы, хотя перед ваятелем возлежала впервые. Нагота — не позор. В русалии, по старине справлявшиеся в ее родной земле, все пляшут наги, провожая стылую зиму в берестяном гробу. Да и пришлось походить нагою на невольничьих рынках, в больших домах, где устраивали распродажи ясыря работорговцы, — после того, как схватили ее татаре да погнали в толпе пленников под хана, в Крым.

Уткнувшись в сгиб локтя, чувствуя всем телом, как медленно сохнут на коже капли пресной воды, Аньола подумала о тех страшных днях. Полонившие ее бесерме — ныне были обычной разбойной ордой, какие налетали на Московскую Землю каждый год. То были татаре гостевые — званные великим князем себе в помощь супротив ляхов да литвы. Возвращаясь к Полю, союзники грабили и полонили, где могли, княжьи воеводы не чинили препон дорогим гостям.

Аньола оказалась одной из тех, кому пришлось заплатить — ох как дорого! — ордынцам за государеву службу. Жалко было вспоминать о себе, прекрасной и юной, в руках ватаги смердящих, не мывшихся сроду, жестоких степных губителей.

Татары продали ее в Каффе фрязину, а тот, подержав при себе наложницей, — другому генуэзцу. С тем и довелось Аньоле в очень дальних странах побывать. По тогдашним обычаям торгового гостя, путешествую щего по делам чрез страны Востока, принимали с тем большим почетом и доверием, чем больше сопровождало его слуг. Особенно если с гостем следовала жена, или хотя бы наложница. Аньола, именуясь женой, проследовала вместе с богатым фрязином через княжества Кавказа и Шемахи в Персию, оттуда — в Индию. Возвращались через Аравию, Сирию, через остров Хиос.

По отплытии оттуда на корабль тогдашнего господина Аньолы напали критские пираты. Мужчин они перебили, а женщины, претерпев от них неизбежное, были проданы на один из островков Великого архипелага. Аньолу купил сеньер[32] острова. Некоторое время, на положении любимой наложницы, Аньола прожила у него, в милом домике близ дворца. Но, катаясь на лодке вдоль берега, была схвачена другими пиратами, на сей раз — каталонскими.

Воля судеб и ветров привела затем каталонцев на давно знакомое им Черное море, в Каффу. Там и купил ее, выставленную на рынке, мессер Пьетро Сенарега, великий знаток ясыря.

— Мессер Пьетро не ошибся в выборе, — подумал Мастер, моделируя покатое плечо. Антонио знал, сколько злых рук приходилось миновать полонянке, прежде чем попасть в добрые. Но добры ли, по — настоящему ли добры к этой женщине хищные руки мессера Пьетро Сенарега?

Аньола приподняла вдруг голову, прислушалась. И, легко вскочив, захватив одежду, кинулась к лодке, вытащенной поблизости на берег. Прошли, однако, долгие мгновения, прежде чем скрипнул песок и над краем кручи показались седеющие кудри самого синьора Пьетро. Волоча длинный меч, фрязин спустился вниз.

13

— Опять без модели работаете, маэстро? — спросил Пьетро Сенарега, разглядывая скульптуру, которой — мессер Антонио, смутясь сердцем, благодарил за это всевышнего, — которой Мастер не успел еще сделать лицо.

Скульптор молча развел руками.

— Я же предлагал вашей милости, — продолжал Пьетро, щурясь на примятый телом Аньолы холмик, на следы босых ног, ведущие к челну, — лучшую из наших полонянок, какую только пожелаете. К примеру, Аньолу.

— Что вы, синьор! — пробормотал Мастер, против воли заливаясь краской.

— Почему же? — не унимался Сенарега. — Отличное тело, лучшей натурщицы и в Италии не найти. Впрочем, понимаю. С вашим знанием природы не нужно и модели. Красавица, уснувшая на берегу, после плавания... Будь она из камня да находись мы в Европе, прелестница обогатила бы вас, мой друг. Как жаль, что бесценные ваши работы, мессере Антонио, не имеют будущего, — добавил Пьетро серьезно. — До утра всю эту прелесть смоет лиман. Разве вы Сизиф?

— Сизиф, катившийся свой камень в гору, вовсе не делал бессмысленной работы, — усмехнулся мессер Антонио. — Он доказал людям, чгго и в нелепости может быть смысл.

— Но у ваших работ нет будущего, — продолжал настаивать Пьетро.

— А что имеет будущее? ’ — спросил Мастер, продолжая трудиться. — ^ Камень, холст? Разве в этом безумном мире каменное изваяниие долговечнее песчаного? Это смоет волна, то — разобьют варвары наших дней.

— В вас говорит философ, — улыбнулся мессер Пьетро. — Послушайте наконец человека делового, — генуэзец слегка поклонился. — Я опять предлагай, извините, маэстро, сделку, которая вернет вас к достойному ваших рук благородному материалу. Доставлю сюда добрый мрамор, благородное дерево, отличный холст. Конечно — краски, инструменты. Доставлю также натурщиков и натурщиц — вы сможете выбирать их сами. Буду забирать готовые работы и платить вам за них золотом.

— К чему оно мне? — усмехнулся Мастер.

— Золото вам здесь ни к чему, — кивнул Пьетро. — Я помещу его поэтому в лучшие банки республики святого Георгия или святого Марка, по вашему выбору; вы знаете, друг мой, что генуэзские векселя надежнее наличных, как, впрочем, и венецианские, — вежливо добавил, он. — Через несколько лет за морем вас будет ждать хорошее состояние.