Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко

Рыжиков взял деньги:

– А ночевать… я приду.

Ваня с тоской вспомнил: нужно еще ночевать. Почему-то мысль об этой необходимости до сих пор ему не приходила в голову. Он даже растерялся:

– А где ночевать?

– Ты не думай. Найдем.

– На земле?

Рыжиков понюхал воздух, посмотрел на небо, на мостовую:

– Можно и на земле. Ты здесь посиди, а я пойду. Если бы солома или сено какое-нибудь. А то здесь на вокзале не позволяют. Ты посиди, а я поищу.

Рыжиков деловой походкой направился вдоль по улице. Ваня снова опустился на ступеньки и загрустил. Солнце зашло за дома. Мимо Вани проходили люди, и никто не смотрел на него. На противоположном тротуаре шумела стайка детей, голос балованной девочки сказал громко:

– А вон сидит маленький чистильщик.

Еще одна девочка загляделась на Ваню, но потом кто-то ее дернул, она засмеялась и побежала к калитке. Голос взрослой женщины сказал:

– Варя, твой суп простынет. Я тебе второй раз говорю.

И балованная девочка запела:

– Первый, первый, первый!

Ваня подпер голову кулаком и посмотрел в другую сторону улицы. По ней возвращался усатый хозяин[98].

– Сидишь? – сказал он. – А тот где?

– Ушел, – ответил Ваня.

– Ну и хорошо, что ушел. Да и тебе пора домой, никто больше чистить не будет. Только ты мне завтра резиновые набойки принеси.

Ваня спросил:

– А далеко отсюда лавочка?

– А тебе зачем? Покупать что будешь? Папиросы, наверное?

– Нет, не папиросы. А где она?

– Да вот тут за углом сразу.

Ваня сложил щетки и коробки, поднял ящик и отправился в лавочку. Он шел один по «своей» улице, и так ему было досадно, что нельзя больше чистить людям ботинки, а нужно думать, где ночевать.

8

Ночь[99]

Заночевали действительно в соломе, и оказалось, что это вовсе не далеко. Нужно по той же улице пройти два квартала, перейти через переезд, потом еще немного пройти, а там уже начиналось поле. Может быть, и не настоящее поле, потому что впереди было еще несколько огоньков, но здесь, за последним домом, было просторно, шуршала под ногами трава, а чуть в стороне стояла эта самая солома. Вероятно, она стояла на пригорке[100], потому что отсюда хорошо был виден горящий огнями город. Совсем близко, на переезде, один фонарь горел очень ярко и сильно бил в глаза.

Ваня неохотно шел ночевать. Когда позади[101] осталась последняя хата, он пожалел, что не поискал ночлега в городе. Но Рыжиков брел уверенно, заложив руки в карманы, посвистывая.

– Вот здесь, – сказал он. – Нагребем соломы, тепло будет. И к городу близко.

Ваня опустил ящик на землю, и не захотелось ему сразу ложиться спать. Он начал рассматривать город. Было очень приятно смотреть на него. Впереди огни рассыпались по широкой площади, и было их очень много. Они казались то насыпанными в беспорядке, то обнаруживались в их толпе определенные линии. Выходило так, как будто они играют. Подальше начинался ряд больших домов, и во всех домах все окна горели, только разными цветами: желтыми, зелеными, ярко-красными.

– Отчего это? – спросил Ваня. – То такие, а то такие… окна?

– Чего это? – спросил Рыжиков, наклонившись к соломе на земле.

– Окна отчего такие? Разные?

– А это у кого какая лампа. Колпаки такие, абажуры. Это женщины любят: то красный абажур, то зеленый.

– Это богатые?

– И богатые, и бедные. Это из бумаги можно сделать. Бывает, абажур такой висит, а больше ничего и нет. И взять нечего. Только голову морочат, и все…

– Украсть? – спросил Ваня.

– У нас не говорят «украсть», а говорят «взять». Ты еще не привык.

– Я не хочу привыкать. Я и завтра пойду чистить. А потом пойду к этому… к Первому мая.

– И там можно кое-что взять. Если умно.

– А зачем?

– Ну и глупый ты! Совсем глупый! Как это «зачем»?

– Пойти туда жить, а потом взять?

– А как же?

– А потом в тюрьму?

– Это пускай поймают!

– А Игоря поймали.

– Потому что дурак. На почту лазит. Да ему все равно ничего не будет: несовершеннолетний.

– А я буду работать. Все равно буду работать.

Рыжиков гребнул еще раз солому из стога, помял ее ногами, растянулся:[102]

– Кто работает, тот еще скорей пропадет. Думаешь работать – это легко?

– А зачем Советская власть? Зачем, если не работать?

– Понес – Советская власть. В Советской власти тоже понимать нужно. Ей, конечно, выгоднее, чтобы все работали, она и заставляет.

– Кому это выгоднее?

– Да Советской же власти!

– А кто это?

– Вот дурень: кому это, да кто? Советская власть и есть. Тот, кто начальник. Ему с ворами беспокойство, а лучше, чтобы все работали. Загнали на работу, и сиди там.

– А если бы все были воры, так тогда как? Тогда Советской власти не нужно?

– Отстань, ты, завел: власти, власти!

– Тогда один вор у другого украл бы, а потом тот у того, а потом еще третий, правда? Все покрали бы, и ничего не осталось бы. Правда?

– Ложись уже.

– Я ложусь.

Ваня под самым стогом, наклонившись, устраивал для себя гнездышко.

– А если все воры, так кто будет булки печь? А кто будет тогда ботинки чистить? Тоже воры, да? А они не захотят. Они скажут: пускай кто-нибудь булок напечет, а мы только красть будем. Правда?

Рыжиков заорал на Ваню:

– Спи! Пристал, как смола!

Ваня замолчал и долго думал о чем-то. Потом улегся уютнее. На небе горели звезды. Соломенные пряди казались черными, большими конструкциями. Уже засыпая, Ваня сказал вслух:

– Пойду к этому… к Первому мая.

* * *

Проснулся Ваня рано, но день уже наступил. Солнце вставало за стогом, Ваня лежал в тени, ему стало холодно. Он вскочил, подымая за собой солому[103], приставшую к нему, и посмотрел на город. Город сейчас был другой. Кое-где горели ненужные уже фонари, и ярко светился тот самый фонарь возле переезда. Ваня засмотрелся на него, он казался уставшим, было его жалко: он, бедный, всю ночь светил.

Город был сейчас интереснее и сложнее, но уже не был таким красивым. Впрочем, это не имело особенного значения. Все-таки там было много домов и крыш, а дальше стояло высокое белое здание с колоннами. Вот где настоящий город, и нужно пойти туда посмотреть. Ваня заработает денег и пойдет… нет, поедет на трамвае. И, наверное, в городе есть кинотеатр. А сегодня он пойдет[104] на «свою» улицу. Ваня вспомнил вчерашнего молодого человека, который так обрадовался, что завелся чистильщик на этой улице. Наверное, там сейчас много народу хочет почистить ботинки. Хорошо, что есть лишняя коробка черной мази. Ване захотелось хорошенько рассмотреть эту коробку. Он наклонился к ящику, но ящика не было. Ногой Ваня откинул солому. Оглянулся. Только сейчас он заметил, что и Рыжикова тоже нет. Ваня обошел стог, вернулся на прежнее место и сказал растерянно:

– Украл… ящик…

Скучно посмотрел на город, еще раз оглянулся, прошептал:

– И мазь… И щетки…

Он прислонился к стогу, задумался. Вдруг вспомнил, полез в карман, пошарил в нем, вывернул:

– И десять рублей украл.

Ваня сделал несколько шагов в сторону дороги. Но остановился. Собственно говоря, в город идти было нечего. Ваня возвратился к стогу.

Он потянул к себе одну соломинку. Соломинка оказалась длинной и красивой, на ее конце был пустой, дрожащий колосок. Ваня провел пальцами по колоску. Между пальцами упала и разбрызгалась одна слеза.

9

Козлы

Целый месяц прошел после этих происшествий. В это время весенние дни успели вырасти и возмужать, они нарядились в богатые платья из зелени и цветов.

Рано утром милиционер, человек молодой, подтянутый и добросовестный, разбудил Игоря в приемнике и сказал ему:

– Трогаем, товарищ! Ты потом выспишься, в колонии, а мне до девяти нужно назад вернуться.

Игорю Чернявину не нравилось в приемнике: народ здесь был случайный, кормили плохо, было скучно.

Игорь быстро натянул на плечи свой пиджак, под которым уже имелась рубаха. Хотя это была короткая и бязевая рубаха, но Игорь умел ее желтоватый воротник кокетливо разбрасывать над воротником пиджака.

Дворники сухими метлами подметали улицы, но пыль еще не успела проснуться и неохотно взлетала над тротуарами. Утро стояло над городом ясное, прозрачное, здоровое. Игорю было приятно в такое утро идти «в новую жизнь».