Правда об Иване Грозном - Наталья Пронина

И тогда… и тогда взбешенный князь тоже совершил по-человечески вполне объяснимый «поступок». Вернее, это был срыв, слом его мятущейся, страстной души, за который он сам же в первую очередь и поплатился. 8 сентября 1514 г., во время решающего сражения русской и польско-литовской армий возле города Орши, Михаил Глинский внезапно оставил находившиеся под его командованием войска и на глазах у всех изумленных русских воинов, пришпорив коня, стрелой понесся вперед, желая перейти на сторону противника. Выглядело это так ошеломляюще дерзко, что, как свидетельствуют историки, внесло в русские полки «замешательство и позволило командующему польско-литовским войском князю Константину Острожскому взять реванш и разбить русские войска» [56] .

Но достичь польского стана Глинский все-таки не смог: его успел настигнуть и арестовать князь М.И. Булгаков [57] . Возможно, еще в тот же день, как только утихла та тяжелая битва, в которой, во многом по вине Глинского, погибло немало русских воинов и воевод, его привели к Василию, и он сам, уже готовый к смерти, молча опустился на колени перед государем, не в силах глянуть ему в глаза. Однако… Василий его не казнил. Приказал только заковать «в железо» (кандалы) и отправить в тюрьму.

Заточение князя Михаила Глинского продлилось десять лет. Десять лет, несмотря на то что об его освобождении ходатайствовал сам германский император Максимилиан, просили знатнейшие бояре – Бельские, Горбатые, Шуйские… Но, надо полагать, именно эти десять лет тяжких раздумий, а возможно и покаянных молитв, окончательно соединили Михаила и его род с московскими Рюриковичами – уже на века. Свободу, княжеское достоинство и боярский титул Василий III вернул опальному герцогу после своей женитьбы на его родной племяннице – княжне Елене Глинской…

Да, да, читатель. Юной и, как свидетельствуют современники, прекрасной избранницей московского государя стала именно выросшая к тому времени дочь родного брата Михаила Львовича – Василия Львовича Глинского Слепого ( увы, даже «великий лекарь», вызванный из Крыма, не смог справиться с болезнью его глаз, отчего и остался князь Василий Глинский в русских летописях еще и как Василий Слепой). И за этим выбором правителя Русского государства опять-таки стояло нечто большее, нежели красота княжны и прихоть старца, возмечтавшего о милом птичьем гнездышке, как тщится представить нам Э. Радзинский…

«Беря в жены представительницу влиятельнейшей семьи из состава (белорусско-украинских) служилых князей, – говорит профессиональный историк, – Василий III как бы торжественно провозглашал династическое соединение Северо-Восточной Руси с западнорусскими землями» [58] . Но и это было еще не все. Через Глинских протягивалась нить родства между московскими государями и последними сербскими деспотами, конкретно – с одним из сыновей той самой деспотицы Ангелины, которая еще в 1509 г. обращалась за помощью к главе Русского государства. Вряд ли Василий III не помнил об этом, как вряд ли не знал он и о том, что Василий Львович Глинский Слепой женат был на Анне Якшич, дочери знатнейшего сербского воеводы Стефана Якшича, еще одна дочь которого – Елена Якшич – вышла замуж за сына Ангелины, Ивана Стефановича. Значит, по матери родной теткой Елены Глинской была правительница Сербии, а сама она, княжна Елена, невеста великого князя Московского – являлась наполовину сербкой, наполовину украинкой и белоруской. Нужно ли говорить, сколь бесценным было это духовное и политическое наследие, которое принесла в Кремль юная красавица?!.

Однако, в отличие от великого князя, для коего Елена Глинская стала не только женой, но и как бы живым символом единения Руси, во имя которого отдал он столько сил, почти вся его аристократия отнеслась к выбору государя с откровенной враждебностью. В кругах столичной знати Елену сразу прозвали «чужеземкой» на русском престоле, а сам второй брак Василия – «великим блудом». Сохранившееся в летописях упоминание об этом старательно повторяет и Э. Радзинский, по привычке, правда, не объясняя, чем же вызвано было столь резкое неприятие. А причина оказывалась очень простой: все то же неуемное властолюбие, все то же упрямое нежелание поступиться личной спесью и амбициями перед нуждами всего государства. Историк пишет: вторичная женитьба Василия III привела к значительной «перегруппировке в составе великокняжеского окружения. Старомосковское боярство вынуждено было потесниться и уступить место северским служилым княжатам» [59] – новой родне государя… Ненависть к пришлым чужакам, «литвинам», была велика, ибо сильно поколебала жесткую, веками отлаженную систему местничества, которой за каждым знатным родом закреплялось его единственное место при государе, а значит – и власть, и доходы, делиться коими не хотелось никому…

Потесниться все же пришлось, и родовитая знать затаила злобу. Вчерашние удельные князья и их бояре слишком хорошо помнили еще былую вольницу, когда при малейшем несогласии с государем можно было гордо хлопнуть дверью и «отъехать» к другому, более щедрому и более покладистому. Вскоре к этой злобе прибавился и страх. Времена менялись стремительно, под уверенной рукой Василия III рушились последние удельные кордоны, а рождение у государя законного наследника окончательно поставило бы крест на любых попытках возвращения к прошлому.

Может быть, потому-то так явственно запомнилась отмеченная всеми летописями та небывало сильная гроза, прогремевшая над Русью 26 августа 1530 г., в день апостолов Варфоломея и Тита, когда Елена родила первенца, мальчика… Народ ликовал. Ликовал вместе со своим государем. Родился великий царь, говорили люди. Родился «Тит —широкий ум» [60] . Но иных тот вещий гром заставил содрогнуться. Содрогнуться и задуматься…

Например, казанская ханша, узнав о рождении в Москве наследника престола, прорекла, обращаясь к русским послам: «Родился у вас царь, а у него двоя зубы: одними ему съесть нас (татар), а другими вас» [61] … Кого имела ввиду правительница Казани, понять нетрудно: даже родной брат Василия III – князь Юрий Дмитровский, который по всем законам должен был наследовать московский престол в случае, если брат-государь умрет бездетным и 25 лет этого ждавший, столь «обрадовался» появлению на свет царственного племянника, что даже не пожелал приехать на крестины младенца 4 сентября в Троицком монастыре… И здесь остается лишь догадываться, почему, столь мастерски живописуя прочие придворные склоки, Эдвард Радзинский оставил «за кадром» эти факты и свидетельства?

Но вернемся к Елене. Всего три года счастья было отпущено ей судьбой. Счастья трепетного, рвущегося, словно огонек свечи на ветру. Косые взгляды бояр, ехидное шушуканье по углам – все это нужно было выдерживать молодой женщине. Однако были малютки-сыновья [62] . И был государь, даже во время кратких отлучек из Москвы писавший Елене самые нежные письма, неизменно тревожась о ее здоровье и здоровье детей [63] . И Глинская не собиралась сдаваться, хотя знала, что ее погибели жаждут очень многие и многие готовы уничтожить сию же минуту вместе с сыновьями.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});