Мышь - Филиппов Иван

— Ну или я тебя пристрелить могу. Сам же говоришь — пистолет у меня, а ты в клетке и безоружный.

Она почти вплотную подошла к решётке и теперь смотрела Старику прямо в глаза. Чувствовала неприятный запах из его рта — от обезвоживания. У неё, наверное, так же гадко пахло. Неважно — она отмахнулась от неожиданной и неуместной мысли.

— На это что скажешь? Как тебе такой вариант?

— Да, вы можете меня пристрелить. Убить безоружного старика — это несложное решение, если принять его однажды. Но думаю, вы этого не сделаете.

Старик говорил медленно, казалось он даже не говорил, а размышлял вслух.

— Во-первых, и эта мысль, я уверен, вам уже пришла в голову: тело моё в такой жаре довольно быстро станет пахнуть, и находиться с моим трупом для вас станет физически невозможно. Во-вторых, и об этом, мне кажется, вы не подумали: выстрел в железной комнате, коей является наше с вами пристанище, будет слышен на много десятков метров вокруг. Как колокол.

Старик замолчал и посмотрел Тоне прямо в глаза.

— А что бы ни было снаружи, я почти уверен, что его или их привлекают именно громкие звуки.

***

Они шли с мамой, папой и Костиком к озеру и только что свернули с открытой части дороги и оказались в лесу.

Севе всегда особенно нравился именно этот короткий миг — когда из-под солнца и с пыльной дороги заходишь под ёлки. Ну и сосны там всякие. И тебя обволакивает прохлада и какой-то особенный зеленоватый свет, пробивающийся через ветки, листья и хвою.

Сева замер, чтобы насладиться моментом.

Впереди что-то оживлённо объяснял Костику папа. Мама молча шла чуть позади. Сева специально немного отстал, чтобы посмотреть на свою семью издалека. Какие они классные, как он рад, что он часть этой семьи.

Мама на ходу обернулась — проверить, что Сева не потерялся — и улыбнулась ему.

Единственное, чего отчаянно не хватало для полной идиллии — собаки. Вот если бы вокруг них по кустам носился, например, корги! Вот тогда бы всё было совсем роскошно. Тогда бы мир был в равновесии.

Сева поспешил догнать маму. Раз папу занял Костя, может быть, они с мамой о чем-то поболтать успеют спокойно. Он сделал шаг вперёд и проснулся.

Он вспомнил весь вчерашний день во всех его страшных подробностях: зомби, погибающих у них на глазах людей, самолёты… маму… Все эти воспоминания обрушились на Севу одновременно. Он моргнул, но не заплакал.

Сева не помнил, как лёг спать, но хорошо помнил, как ещё несколько раз подходил к дверному глазку посмотреть… Мама не возвращалась. Он помнил, как сидел потом у окна и смотрел на пожар в доме напротив, а вот как разделся, надел пижаму и забрался в кровать — он не помнил.

Рядом, крепко прижимая к груди Плюшевого Лиса Семёна, сопел Костик — должно быть, он ночью пришёл и как обычно забрался к брату под бок.

Когда мама только сказала им, что они переезжают в новую квартиру, мальчишки возмутились.

— Это вас с папой бесят трещины в потолке, обои отлипшие, плитка треснутая, — серьёзно говорил Костик родителям. — А нам с Севой тут абсолютно нормально, это наш дом, нам другого не надо.

Мама с папой даже удивились — они были уверены, что мальчики обрадуются — новая квартира, да ещё и с собственными комнатами… Сева попытался объяснить, что они отлично живут вдвоём, что привыкли ночью просыпаться и слышать дыхание друг друга, что Костя боится грозы и всегда, когда на улице только слышны первые раскаты грома, прячется у старшего брата в кровати.

Но Сева довольно быстро свыкся с идеей собственной комнаты. Более того, он начал находить в ней неожиданные плюсы — он объяснял Костику, что в его возрасте иногда бывает важным иметь собственное пространство, в котором ты можешь закрыть дверь, желательно на замок. Костю перспектива закрытой двери всерьёз рассердила, но в конце концов они пришли к компромиссному решению: Сева будет закрывать дверь лишь в исключительных случаях и только после того, как они с Костей вместе посмотрят прогноз погоды и убедятся, что никакой грозы не планируется.

Сева посмотрел на брата, а затем аккуратно выбрался из кровати, стараясь не шуметь. Это на самом деле, подумал он, было бессмысленно — Костя спал сном школьника, который не могли потревожить ни чудовищные крики за окном, ни новые взрывы, собственно, и разбудившие Севу. Он аккуратно подошёл к окну и отодвинул занавеску — в самом конце улицы куда-то деловито полз танк.

Танк сминал перед собой машины. Вот он врезался в автобус. Точнее, не врезался, а просто переехал его и пополз дальше.

Иногда башня танка поворачивалась, и он стрелял, но куда именно, из окна их комнаты Сева не видел. Наверное, по заражённым. Как бы в ответ на его догадки улицу заполнил страшный хриплый вой — на танк ринулась толпа.

Как муравьи, нашедшие летним днём леденец, заражённые облепили бронированного монстра. Очевидно, броня надёжно защищала экипаж, но танк больше не мог двинуться с места, забуксовал. Он наматывал заражённых на гусеницы и крутился на месте, превращая пяточок асфальта в кровавое болото.

Танк сделал четыре полных оборота вокруг своей оси, а затем замер, только башня его изредка поворачивалась. Экипаж не сдавался и продолжал стрелять, но, поскольку нападавшие были совсем рядом, стрельба эта была бесполезна — снаряды попадали только в жилые дома.

Наверное, раньше Сева бы так и застыл, поражённый этим страшным и увлекательным зрелищем, но сейчас битва танка с зомби ему наскучила, и он пошёл на кухню. Дверь в родительскую спальню была открыта, и он остановился: папа вчера уходил из дома последним, поэтому кровать была, разумеется, не заправлена.

Сева стоял и молча смотрел на спальню, на привычные родительские вещи, сложенную аккуратно на спинке стула мамину домашнюю одежду. Сейчас он ещё не был готов переступить порог и поэтому развернулся и пошёл на кухню.

Просторная, она была залита светом. После крошечной кухоньки их съёмной квартиры, к которой так привык Сева, новая казалась по-настоящему огромной, а Сева в ней — маленьким и потерянным.

Он подошёл к холодильнику, открыл его и замер. Ему не приходила в голову мысль о том, что холодильник может оказаться местом ещё более интимным, ещё более набитым воспоминаниями о внезапно потерянной жизни, чем родительская комната. Вот папин салат с тунцом, который он вчера приготовил специально для Костика — это было любимое блюдо брата. Вот мамин суп. Его, Севы, кусок вкусного сыра в фольге. В контейнере последний недоеденный кусок бабушкиного «Наполеона», открытая бутылка вина, которую не допили папа с мамой…

Сева почувствовал ком в горле, обжигающие слёзы, готовые политься ручьём. Он с силой захлопнул холодильник так, что внутри зазвенели бутылки.

За окном что-то опять взорвалось. Взрыв был не очень сильным, но в окнах задрожали стёкла, и Сева испугался. Он аккуратно подошёл к окну — в корпусе напротив загорелась ещё одна квартира. Видимо, это в ней что-то взорвалось, потому что сразу из четырёх её окон валил чёрный дым, а асфальт во дворе был усыпан свежеразбитым стеклом.

Сева закрыл глаза. Пожар был, с одной стороны, не в их доме, с другой, думал он, если его никто не будет тушить, а тушить его очевидно некому, значит, он может и до них добраться? Это была страшная мысль, и он понял, что сейчас у него нет сил об этом думать. Он развернулся и пошёл в душ.

В их семье не было принято стыдиться слёз, но Сева всё равно не очень любил, чтобы кто-то видел, как он плачет. Папа, который когда-то и объяснял маленькому Севе, что для мужчины плакать это нормально, а те, кто говорят обратное — дураки и не лечатся — предложил ему лайфхак. Укромное место, в котором можно всегда спокойно поплакать. И сейчас Сева стоял в душе и горько рыдал.

Он делал это довольно тихо, почти беззвучно. Сева плакал о маме и папе, о неслучившемся лете, о том, что жизнь больше не будет прежней и понятной, и впереди только страшное и неизвестное. Он плакал о том, что детство, с которым он совсем не собирался прощаться, вдруг внезапно закончилось. Когда тебе плохо, горячий душ очень помогает — этому тоже научил его папа. Сева подставил лицо воде, давая ей смыть солёные слёзы.