Одна на миллион (СИ) - Шолохова Елена

Я удивлённо на него воззрилась. Разве это нормально – спрашивать незнакомого человека, как он себя чувствует? Если только ты не врач, но на врача он нисколько не походил, как и этот барак на больницу.

– Прекрасно, – ответила я тем не менее.

– А как настроение? – не унимался он.

– Замечательно, – пожала я плечами.

Лысый разулыбался и потом обратился уже к отцу:

– Можем провести небольшую экскурсию, показать, как тут у нас всё устроено. У ребят сейчас занятия с психологом…

Мы все втроём вышли на улицу, они что-то обсуждали вполголоса, я же недоумевала – что это за место и почему мы здесь. Недоумевала, пока мой взгляд не упал на вывеску прямо над крыльцом. Почему-то сначала я на неё не обратила внимания. Центр реабилитации наркозависимых «Светлый путь».

Я аж задохнулась. Это сюда отец решил меня упрятать? Он совсем с ума сошёл! Ну уж нет!

Пока эти двое беседовали, я устремилась к воротам. Отец окликнул меня, но я лишь прибавила шагу. Это же беспредел полнейший!

Последние несколько метров до отцовской машины я еле сдерживалась, чтобы не припустить бегом. Наконец плюхнулась на заднее сиденье.

– Отец сказал, что останется здесь, а ты чтобы вёз меня домой, – объявила я Виктору, наблюдая в зеркале заднего вида, как вытянулось его лицо, обычно совершенно непроницаемое.

– Я пошутила, – сжалилась я над беднягой, который аж рот открыл.

И снова метаморфозы в лице: от недоумения до набыченности.

Потом пришёл и отец. Я готовилась к отчаянному сопротивлению, но он, ничего не говоря, сел рядом и велел Виктору возвращаться в город. И за всю обратную дорогу ни словом не обмолвился.

17

В тот же день, только вечером, отец призвал меня в свой кабинет.

– Ты поняла уже, куда мы сегодня ездили, – не отрываясь от своих бумаг, изрёк он, как только я вошла и уселась в кожаное кресло напротив. Кресло было холодным, жёстким, неудобным. И от этого я чувствовала себя ещё уязвимее.

– Угу, только не поняла, с какой целью. Ещё раз тебе повторю: я не наркоманка. Никакие наркотики я никогда не употребляла и не употребляю.

Наконец он поднял на меня глаза, светло-серые, льдистые, колючие.

– То есть это не тебя на днях еле откачали после передозировки?

– Это был единственный раз! Случайность! Я просто глотнула дым, я же говорила тебе. До этого я никогда ничего не пробовала и больше уж точно не попробую. Да я даже не курю!

– Все так говорят.

– Знаешь, я тебе сказала, как есть. Верить или нет – твоё дело. Но я в этот приют для нариков не поеду! – твердо сказала я.

– Надо будет – поедешь. Даже не сомневайся.

Только я собралась высказать всё, что думаю, как отец опередил меня:

– Но у тебя есть выбор. Пока есть.

Я постаралась взять себя в руки и без истерики в голосе спросила:

– Какой выбор?

– Устроиться на работу. Ты двадцать с лишним лет порхала как стрекоза, а теперь пора взяться за ум. С учёбой у тебя, гляжу, ничего не вышло.

– Я могу и на заочке доучиться.

– Значит, иди работай, – пропустил отец мою реплику мимо ушей. – Будь хоть кем-то. Неужто тебе самой не противно осознавать свою полную никчёмность? Впрочем, это вопрос риторический. В общем, дочь, выбор у тебя невелик: либо ты немедленно устраиваешься на работу и действительно работаешь, а не просто просиживаешь. Либо – ну, ты сама знаешь.

Меня буквально разрывали эмоции. Злые слова так и просились слететь с языка, но я уже усвоила – с отцом качать права бесполезно, только себе хуже сделаешь. Проще согласиться, а там уж действовать по обстоятельствам. Кое-как поборов в себе эмоции, я спросила:

– И что это за работа?

– В пресс-службе моей компании. А ты что хотела? Куда тебя, без образования, без опыта, ещё возьмут? А у меня работать, чтоб ты знала, почитают за честь специалисты – не чета тебе. С красными дипломами, со стажировками за границей. Далеко не всякого у меня берут, и далеко не всякого из тех, кого взяли, оставляют. Соболев, начальник пресс-службы, например, отучился в Англии, здесь работал в администрации города, а я его переманил. Команда у него – тоже сплошь профи. И все они очень ценят работу у меня. Так что не кривись.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Ну и зачем тебе это? У тебя вон профи, так для чего тебе такой никчёмный неуч?

– Мой крест, – обречённо развёл руками отец. – Надо же тебя хоть куда-то пристроить. Я мог бы, конечно, договориться, но не хочу, чтобы ты срамила меня среди партнёров.

Вот как – он наперёд уверен, что я всё запорю, испорчу, опозорюсь. Он вообще во мне разумного человека не видит. Он просто априори считает меня… даже слово не могу подобрать, чтобы не сильно обидно было.

Нет, мне сильно обидно. Нестерпимо. Мама так никогда со мной не обращалась. Мама себя считала прекрасной, а меня так вообще лучшей. И неустанно повторяла: «Лина, ты у меня сокровище. Ты чудом сумела взять лучшее от нас с отцом. От меня переняла красоту, от него – ум».

Ну, она так говорила, когда я ещё в школе училась. Потому что кроме математики и физики я по всем остальным предметам шпарила на отлично без всяких усилий.

Да и вообще мама в меня верила, хвалила за каждый самый маленький успех…

– Так что лучше свой позор держать при себе, – заключил отец, и тут меня прорвало.

– Ты – самый бездушный и бессердечный из всех, кого я знаю. Ты оцениваешь людей только по их успешности. Выучился за границей – молодец, ничего не достиг – отстой. А на человеческие качества тебе плевать. Конечно, на качествах же денег не срубишь.

– Я впечатлён твоей пылкой речью, но к нашей ситуации это мало применимо, хотя бы потому что и качествами ты не блещешь. Так в чём же, скажи, я тебя недооценил?

– Знаешь что, если бы ты по-человечески предложил мне работать, без этих вот оскорблений, думаешь, я бы отказалась? Может, и да, но, может, и нет! Ты никогда ничего по-доброму не предлагал и не просил. Ты только приказываешь и вынуждаешь. Конечно, твои профи ценят эту работу, потому что они сами её добились, захотели и устроились, силком их не тащили. А меня ты работой наказываешь. Кто же радуется наказанию? 

Отец, что странно, молчал, будто не знал, что сказать. Тогда я перевела дух и наконец выпалила то, что давно наболело:

– А ещё ты постоянно говоришь гадости о маме, но если сравнивать вас как родителей, то ты ей и в подмётки не годишься. Хотя бы потому что она любила меня и действительно заботилась!

Отец от гнева аж потемнел лицом, и я моментально пожалела о своих словах. О ней он до сих пор не мог говорить спокойно, а я так неосторожно ткнула в больную мозоль.

– Любила и заботилась, говоришь? – рявкнул он. – Наверное, от большой любви и заботы она хотела сбежать со своим любовником за границу, забрав деньги его семьи. Ну а тебя бросить здесь, на растерзание его родни.

– Что за бред?

– Да уж какой тут бред. Этот Кошкин, адвокат, выгреб деньги с общего счёта. Бизнес-то у него был семейный на пару с женой. Развестись он не мог без крупных потерь, вот и решил сбежать вместе с твоей матерью, так понимаю, на Кипр. И если б не этот несчастный случай, то спустя неделю они бы…

– Всё ты врёшь! Мама не могла так со мной поступить.

– Не могла, угу... Только купили они два билета на Кипр в один конец. И деньги со счёта его семьи тоже куда-то делись. Да если бы не я, вдова тебе изрядно крови бы попортила.

Отец ещё что-то говорил, приводил какие-то факты, но я едва его слышала – в голове грохотал пульс, заглушая остальные звуки. Перед глазами противно рябило.

А дальше помню всё сумбурно, фрагментами. Кажется, я повторяла как заведённая: это неправда. И ещё кажется, я рыдала, а Вобла совала мне стакан с водой. Не помню, откуда она взялась в кабинете отца, но помню её тощую руку перед лицом и стук собственных зубов о стеклянный край стакана. Потом Вера увела меня в мою комнату, уложила в кровать и никак не уходила, пока я не прогнала её.

Я отчаянно не хотела верить отцу. Сама себе твердила: это гнусная ложь. Но, как назло, в памяти всплывали эпизоды, которым прежде я внимания не уделяла, а теперь они складывались в цепочку: открытая вкладка браузера с экзотическими видами и кричащими заголовками: самые выгодные цены на дома в Лимассоле; случайно услышанный обрывок разговора между мамой и Анатолием. Мама как будто его уговаривала: «Всегда чем-то приходится жертвовать, мне тоже без неё будет очень тяжело». Позже я спросила: «Без кого?». И мама ведь сказала, что без меня. Правда, об отъезде даже не заикнулась. Просто сослалась на то, что я уже взрослая и у меня скоро будет своя жизнь и, возможно, своя семья. И добавила: «Это не значит, что мы расстанемся, это значит, что мы будем жить врозь». Я тогда и не восприняла её слова всерьёз. А ведь были ещё и сумасшедшая вдова Анатолия с его сыном, требующие с меня какие-то непонятные деньги и обзывающие маму мошенницей. И ещё всякие мелочи.