Ветер в лицо - Николай Руденко

Слово, по мнению Солода, это — гвоздь. Если материал твердый, — гвоздь согнется, если мягкий — его можно забить даже голым кулаком.

Он хорошо представлял ядовитую силу своих слов, зная внутреннюю природу тех, кого у нас называют стилягами. Главный нравственный критерий стиляги — отсутствие любой морали. Если подсунуть такому человеку горделивый принцип, по которому он имеет право создавать собственную мораль, — он ​​на этот крючок, бесспорно, клюнет. Хотя Вера выросла в рабочей среде и пока не принадлежала к изящным, рафинированным стилягам, но по природе своего бездумного, легкомысленного эгоизма она была близка к ним.

Вера повернулась к Солоду, смотрела на него широко открытыми глазами. Так вот какой он, Иван Николаевич!.. Нет, она этого не ожидала. И какое у него сильное, волевое лицо! А глаза — серые, со стальным блеском. Молодой, очень молодой для своего возраста. Стройный, как юноша... И столько сдержанной силы в движениях, во взгляде, в каждом жесте! О, да он моложе многих юношей! По всему видно — мужчина... А главное — он сейчас говорил то, что Вера сама часто думала, и не могла так четко сформулировать даже для себя. Значит, не только она так думает?.. Ей стало спокойнее от слов Солода, словно он ее пересадил с шаткого челнока на корабль. Нет, такого трудно прибрать к рукам. Он тебя быстрее обуздает.

Эти размышления смягчили досаду от того, что Иван Николаевич разгадал ее игру. Разве такой не разгадает?.. Она чувствовала себя обезоруженной. Но сейчас это было приятно...

И не заметила, как оказалась в руках Солода. Он поднял ее, понес к креслу, усадил себе на колени. Вера попыталась вырваться, но тщетно. Она даже руки его не способна была пошевелить.

— Пустите, — тихо, неуверенным голосом сказала она.

— Вера! Если бы вы знали, какая вы хорошая...

Вера уже не вырывалась. Она улыбнулась, слегка ударила маленькой белой ладошкой по его рукам.

— Медведь, медведь, — щебетала Вера, как бы невзначай прижимаясь тугой грудью к его рукам, лежащим у ее подмышек. — Все мужчины — предатели. Значит, Лида вам уже приелась?..

— Что Лида?.. Разве ее можно сравнить с вами?

— Но она красивая...

— У Лиды есть два недостатка, — сказал Солод, улыбаясь.

— Какие?

— Первый недостаток — стандартное мышление...

— А второй?

— А второй еще существеннее — она ​​моя жена... Хотя мы с ней и не расписаны и живем на разных квартирах, но перед людьми... Вы же, Вера, понимаете. Ответственный работник и... Это расценивается хуже, чем развод. Одно дело законно оформить развод, а другое — оставить женщину в таком состоянии. Тогда каждый считает своим долгом взять ее под защиту.

Вера рванулась всем телом. Но Солод и не думал выпускать ее из своих крепких объятий.

— Пустите, — гневно сказала она. — Вон! За кого вы меня принимаете?

— Вера! Ну, какой я для вас муж? Я вдвое старше. Ну, еще, думаю, лет на десять меня хватит. А дальше?.. Вам тогда пойдет только тридцать второй. Женщина в расцвете сил. Ищите для себя какого-нибудь мальчика.

Вера притихла, сжалась.

— Так вот какой вы, Иван Николаевич!.. А я вас так идеализировала.

— Хороший или плохой? — Улыбнулся Солод. — Кстати, вы были на озере Рица?.. О, я вам его покажу. Обязательно покажу. Следующим летом...

Вера заглянула ему в лицо. В ее зрачках блеснули задорные огоньки.

— Выгнать бы вас надо. Но увы... Сильный вы. Это хорошо. Женщины таких любят. А если не мальчика найду, а мужчину?

— Это хуже. Лучше мальчика, — сказал Солод, загибая ей пальцы.

— Я вижу, вы хитрый!.. Мальчика легче обмануть? Да?

Откинув голову, она засмеялась.

Солод задел плечом шнур настольной лампы. Свет погас.

— Простите, включить?

Вера промолчала...

Рано утром Лиза проснулась от того, что скрипнула дверь на Вериной половине и в сенях послышались тяжелые мужские шаги. Когда на сенных дверях звякнул засов, Лиза выглянула из комнаты.

— Это ты, Вера?

— Я.

Вера стояла в ночной рубашке и в домашних туфлях на босу ногу.

— А мне показалось, будто мужские шаги.

Вера засмеялась.

— Кому что, а нам с тобой мужские шаги снятся. Значит, выросли уже сестрички... — Вера деланно вздохнула и добавила равнодушным голосом: — Нет, Лиза, это я выходила.

8

Валентина не могла не помнить изменений, произошедших в поведении Федора. Раньше в меру серьезный и в меру веселый, теперь он почему-то грустил, был молчалив и замкнут. По отношению к ней тоже замечалось что-то необыкновенное: то он порывисто брал ее за руки, ласкал, то им овладевала грусть, молчаливая настороженность, даже подозрительность — и тогда он на всю ночь уединялся в своем домашнем кабинете, который был отгорожен от спальни завешенной ковром дверью. Валентина слышала, как он подходил к двери, отворачивал ковер, прислушивался, уснула ли она, а потом всю ночь из-за стены доносились его медленные приглушенные шаги. На второй день глаза его были красные от бессонницы, и он снова жаловался на головную боль.

Во внешности Федора тоже произошли изменения. В его волосах между сединой еще кое-где пробивались отдельные черные пряди. Но в последнее время и они начали исчезать, словно сгорали на каком-то невидимом огне. Только на работе он был таким же непоседливым и вспыльчивым, как всегда. Будто работа, встречи и беседы с людьми, беспрерывные звонки из цехов, какие-то неполадки и препятствия, постоянная борьба с ними тушили в нем жгучий огонь, сжигавший его изнутри. Он похудел. От этого под глазами появились новые морщины.

Как-то Валентина зашла к нему в кабинет и, пытаясь успокоить Федора лаской и шуткой, прочитала ему строки:

А он, мятежный, просит бури,Как будто в бурях есть покой!..

Федор удивленно посмотрел на нее, словно Валентина сделала удивительное открытие, о котором уже успел узнать весь свет, а он только сейчас услышал о нем.

— Как, как?.. Действительно. С детства известно. А теперь только дошло, — шептал Федор. — Как будто в бурях есть покой!..

Валентина подумала о том, что он, видимо, хочет развеять в работе ту большую внутреннюю тревогу, от которой не находит покоя дома. Это ее еще больше всполошило и насторожило. Что же это за тревога?.. Откуда она?..

Она вспоминает нечто подобное в его настроении и поведении в начале их совместной жизни, сразу после женитьбы. Около года творилось с ним такое. Но потом Федор увлекся учебой в институте, работой на заводе, строительством этого дома, где они теперь живут, и постепенно избавился от своего странного смятения.

Заподозрить Федора в злоупотреблениях, за которые он мог бы бояться ответственности перед законом, Валентина не могла. Федор был из тех людей, что меньше всего заботятся о своем собственном благополучии. После того как дом был готов и они с Валентиной поселились в нем, он словно забыл о своем долге хозяина дома. Валентине приходилось напоминать и о посадке новых деревьев, и о том, что не во всех комнатах навешены двери, окрашены окна и пол. Федор мог ходить в потертом костюме, а Валентине никак не удавалось затащить его к портному. Наконец портной вынужден был приходить на дом, делать примерку, а через неделю Валентина, как няня, наряжала Федора в новый костюм.

Нет, Федор Голубенко не мог покуситься на какие-либо государственные ценности. И даже если бы такое случилось, для нее это не могло бы долго оставаться тайной. Валентина не верила тем женщинам, которые уверяли суд и общественность, что они ничего не знали о нечестных комбинациях своих мужей.

Здесь что-то другое. Но что именно?.. Почему Федор последнее время ведет себя так, будто собирается попрощаться с нею навсегда?

Наконец Валентина решилась поговорить с ним обо всем откровенно.

— Что с тобой происходит? — Спросила она его. — Тебя как подменили. В тебе что-то клокочет, бросает тебя. Ты не находишь себе места. Почему ты кроешься от меня со своими переживаниями?.. Расскажи, Федя. Неужели ты думаешь, что я тебя не пойму?..

Федор смотрел на нее затуманенным взглядом и молчал. Поднялся, прошелся по комнате. Наконец резко повернулся, глаза у него загорелись, и он почти вскрикнул:

— Слушай, Валентина!.. Слушай...

Последнее слово прозвучало не так резко и не так решительно. Он опустился на диван, склонил голову на руки и замолчал в тяжелой задумчивости.

— Не могу, Валя...

Но своими словами, своими то порывистыми, то безвольными движениями Федор только больше обеспокоил Валентину.

— Федор, ты не имеешь права молчать. Тебе что-то угрожает? Что-то случилось на работе? Над тобой висит какая-то опасность?.. Неужели ты не считаешь меня своим ближайшим другом?..

— Валя, — тихо, почти шепотом сказал Федор. — Поверь, что мне ничего не угрожает на работе. Я знал, что ты именно так подумаешь, и боялся этого. Нет, Валя. Не беспокойся за меня. На работе все в порядке. Если и происходит что-то, то не вокруг меня, а во мне самом. Дай мне немного времени. Дай мне подумать... Возможно, я все тебе расскажу.