Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер - Иржи Кратохвил

Однако уже в первые дни занятий все благодатным образом переменилось. И произошло это из-за милой девчушки, которую я сразу полюбила. Впрочем, малышку Альжбетку нельзя было не любить.

Когда я впервые вошла в класс (я была классной наставницей 1-го «В»), то ребята сгрудились вокруг меня, и мне никак не удавалось рассадить их для занятий по партам, так что если бы не маленькая Альжбетка, я бы в конце концов непременно повысила голос, как это водится у всех моих коллег мужского и женского пола, когда они хотят добиться повиновения от галдящей малышни, которая еще не догадывается, которая еще не знает, что жизнь — это крохотный дворик и огромный кнут. Но тут вмешалась Альжбетка. Она сказала что-то самым непоседливым, те успокоились, и все прочие машинально последовали их примеру. Несмотря на то, что она была самая маленькая в классе, авторитет ее оказался непререкаемым (позднее вы еще услышите, до какой степени непререкаемым), хотя она редко его использовала. Крохотная Альжбетка чем-то напоминала меня в мои детские годы, однако же я не могла бы сказать точно, чем… Впрочем, тут я ошибалась, она вовсе не походила на меня, просто в образе Альжбетки (как я довольно скоро поняла) в мою жизнь вошло одно из обличий моей судьбы. Это была девочка-фатум, которая должна была, фигурально выражаясь, вывести меня на некую, быть может, важнейшую в жизни дорогу.

Как-то на большой перемене в первые дни учебы я застала Альжбетку в тот момент, когда она раздавала своим одноклассницам и одноклассникам разноцветные картинки, напоминавшие игральные карты.

— А ты можешь дать такую картинку мне? — попросила я. Она улыбнулась, протянула мне сразу две и замерла в ожидании — а вдруг я захочу еще, или, может, эти две мне не придутся по вкусу и я вздумаю поменять их на другие. Это оказались картонки со сказочными сюжетами, которые раковницкая фабрика по производству мыла («Ракона») прикладывала к своим изделиям. А несколько дней спустя я узнала, что отец Альжбетки, инженер Томаш Паржизек, еще совсем недавно был владельцем этой фабрики и нескольких ее филиалов, но что он все продал и переехал из Раковника в Брно, где, наоборот, купил какую-то текстильную фабрику и переоборудовал ее для выпуска шинельного сукна, предназначавшегося как раз в то время формировавшейся чехословацкой армии. Однако истинной причиной переезда, как говорили, была вовсе не коммерция. Уверяли, что он переехал прежде всего потому, что его жена, которую он безмерно любил и которая безмерно любила его, была родом из Моравии (из Иванчиц), и ему казалось, что в Чехии ей неуютно.

— Альжбетка, я понимаю, что такой вопрос задавать пока рано, и все-таки: кем бы вы хотели стать?

И Альжбетка, которая помогала мне тащить из кабинета чучела каких-то зверей, удивленно взглянула на меня снизу вверх, споткнувшись при этом о порог.

— Осторожнее, Альжбетка, если не хотите, можете не отвечать.

— Я вообще могу не отвечать, госпожа учительница, ведь вы это и так знаете. Не то, кем я хотела бы быть, ибо это безразлично, но то, кем я являюсь. Я ваш фатум. Я девочка, которую судьба поставила у вас на пути.

Эти слова прозвучали очень трогательно в устах Альжбетки, обнимавшей чучела суслика и барсука, причем второе своими размерами вполне годилось бы ей в дядюшки. Эта встреча, разумеется, происходила лишь во сне. На самом деле я все время собиралась побеседовать с Альжбеткой, но мне это никак не удавалось. И в конце концов я навсегда лишилась такой возможности.

Это случилось незадолго до Рождества.

23) Мы хороним Альжбетку

Семейство инженера Паржизека обитало в квартале Масарика, то есть именно там, где я некогда намеревалась купить на ланшкроунские деньги домик и поселиться в нем, но, разумеется, не с помощником учителя (за эту безумную идею мне очень стыдно до сих пор), а с Бруно Млоком, когда он наконец вернется в свое человеческое обличье. Господин инженер затеял строительство виллы еще до своего переезда из Раковника, и целых три месяца ездил с чертежами и тубами проверять, как она расцветает и растет. Но, как вы вскоре узнаете, он прожил в ней недолго.

Тогда квартал Масарика представлял собой зеленый холм, от которого каждый новый домик получал в приданое (выкраивал) по прекрасному саду. Квартал как раз начинал заселяться, превращаясь в своеобразный городок вилл и садов, и всякий вновь прибывший имел право выбрать себе участок, вколотить колышек и начать строительство. Семейство Паржизеков не могло сделать лучший выбор, однако цветущий холм, встретивший их в конце лета, к концу года превратился в хмурый курган, так что неудивительно, что господин инженер опять собрал чемоданы и поспешил уехать. Но погодите, не будем торопить события, хотя на сей раз это довольно сложно, потому что они происходили настолько быстро, что прокатились по моей жизни едва ли не паровым катком.

Незадолго до Рождества выпал обильный снег, и группа ребятишек из новых домиков в квартале Масарика решила прокатиться на так называемых американских санках. Тогда это был самый писк моды, а теперь разве хоть кто-нибудь о них помнит? Я даже не могу сказать, как они выглядели. Что в них было такого особенного, такого американского, то ли аэродинамическая форма, то ли материал, из которого они были сделаны, может, алюминий, а не дерево, а может, только то, что впереди у них находился настоящий автомобильный клаксон? Я это уже не помню. Я знаю только, что Альжбетка влетела на этих санках под грузовик, который как раз проезжал по дороге под кварталом Масарика.

Она умерла сразу же. А мы узнали об этом только на другой день, и объяснялось это удаленностью квартала Масарика от школы на Антонинской улице. Теперь-то я понимаю, что никакой причины, по которой Альжбетка ходила именно в нашу школу, на другой конец города, не существовало. Но если не существовало никакой причины, о которой я бы знала, то наверняка существовала та единственная причина, о которой я знать не хотела.

Сколько же дней оставалось до рождественских праздников? Кажется, чуть больше недели. Я бродила по городу в поисках подарков для батюшки и матушки, сыпал легкий снежок, и утренний снежный покров прохожие не успели еще превратить в мерзкую городскую слякоть. Я глядела на тротуар, на то, как снег лежит на нем, точно глазурь на торте, а потом вдруг подняла голову и увидела инженера Паржизека. Прежде мы встречались только однажды, на школьном родительском собрании, но его живое благородное лицо отчетливо мне запомнилось.

Он прошел бы мимо, если бы я не окликнула его, и не было похоже, что он узнал меня, а когда я задала свой вопрос, он только скользнул по мне отсутствующим взглядом. Растерявшись, я вновь повторила вопрос, я спросила его, не заболела ли Альжбетка, раз ее не было сегодня в школе, и только тогда он вроде бы понял, что его о чем-то спрашивают, и, глядя куда-то в сторону, ответил, что Альжбетка не пришла потому, что они возвращаются обратно в Раковник. А потом добавил еще: «Извините!», отстранил меня и быстро ушел. Я невольно обернулась ему вслед, ведь его поведение было странным, а ответ — совершенно чудным. Сейчас, накануне Рождества, кто-то собирается возвращаться в Раковник, вместо того чтобы, подобно мне, выбирать подарки и готовиться к приходу праздника любви и мира, к приходу младенца Иисуса!

А на другой день я узнала, что случилось с Альжбеткой, и ужас сжал мне горло. И теперь я уже понимала, почему так вел себя господин инженер. Он был настолько ошеломлен этой трагедией, что даже не смог рассказать о ней. Он просто проговорил слова, которые в тот момент пришли ему в голову, лишь бы избавиться от меня, лишь бы я уступила ему дорогу, и в следующее мгновение уже позабыл о нашей встрече. Но потом я подумала, что ответ подсказало ему подсознание, точно-точно, именно подсознание, и перевести этот ответ можно было бы вот как: если бы мы не уехали из Раковника, моя дочь осталась бы в живых!

Похороны Альжбеты состоялись в субботу. Мы собрались в церкви святого Михаила на Доминиканской площади. С левой стороны алтаря — катафалк, утонувший в цветах и венках, и маленький белый гроб. Церковь была переполнена детьми, там собралась вся школа с Антонинской улицы. И когда умолкли орган и священник, я услышала негромкий шум, это перешептывались дети, они баловались, и никто не делал им замечаний. Похоже было, что они не понимают, что произошло, что это не дошло еще до их сознания, ведь для большинства из них это была первая встреча со смертью. Однако же я ошибалась. Они все понимали и осознавали, но — подобно господину инженеру, встреченному мною в день гибели Альжбетки, — не в силах были высказать это понимание вслух и только негромко болтали. Но очень скоро у них появилась возможность высказаться точно и определенно!

Случилось нечто такое, о чем я до сих пор вспоминаю с ужасом, словно бы ожила одна из иллюстраций к Дантову «Аду». Хотя все это и произошло в церкви.