Бедный Авросимов - Булат Окуджава

Она снова засмеялась, удивленная его пылом. Встала. Срезала нагар со свечи. Накинула на плечи платок.

Авросимов следил за каждым ее движением неотступно.

- Чем же вы там у себя занимаетесь? - неожиданно спросила она.

- Пишу-с, и только, - с охотой доложил он.

- И не трудно?

- Да отчего же? Вот только успевай...

- Это же заставляет страдать, - сказала она. - Все эти разговоры несчастных людей...

Ее сочувствие к злодеям не возмутило его.

- Натурально, человека жалеешь...

- А безвинные-то как же? - спросила она. - Разве вид их не вызывает сострадания еще большего?

- А безвинных нет, - вздохнул он. - Все виновные. То есть они стараются представить себя безвинными, но разве это возможно, когда все на ладони и все доказательства к тому...

- И они рассказывают, что да как? - спросила она со страхом. - Где бывали, что делали, с кем встречались?..

Ему стало жалко ее.

- Кто как, - пояснил он. - Одни рассказывают, другие молчат... Да ведь разве утаишь?

- Молчат? - удивилась она. - И такие есть?.. Кто же? Кто?

- Да вот полковник Пестель, например, - сказал Авросимов хмуро, но прежнего ожесточения не ощутил.

- Пестель! - вскрикнула она и всплеснула руками, но тут же спохватилась, засмеялась вкрадчиво: - Интересно, ну и как же он? Молчит?.. И ничего?

- Да стоит ли об этом? - начал было наш герой, видя, как она переживает при упоминании всех этих несчастных, всей этой истории...

- А вы в деньгах не нуждаетесь? - вдруг спросила она.

Он не знал, что и отвечать на подобный вопрос. Он посмотрел на нее: она покраснела и старалась ладонями прикрыть щеки. Затем снова потянулась к свече, хотя и нагара-то никакого не было.

Авросимов находился в прежнем напряжении. Нелегкое это занятие в молодые годы - восторгаться дамой, сидящей напротив. Особенно когда родинка, как живая, при каждом слове вздрагивает у нее на щеке и от этого мельтешит перед глазами, а время идет, но ты никак не можешь вникнуть в суть разговора и все робеешь и думаешь, какие у тебя рыжие невпопад космы и пунцовые юные щеки и как это все не совпадает с твоей душой, переполненной восторгом, благоговением и тревогой.

"Не могу я сидеть безмятежно, - подумал наш герой. - Хоть в ноги бросься".

- Как мы всегда, люди, не умеем быть благодарны природе, - вдруг услышал он. - Почему нам всегда всего мало? Я вижу и на вашем лице борьбу страстей. Вы тоже себя вопросами мучаете... А насколько я смогла уловить, вы ведь откуда-то издалека?.. Так у вас ведь там об этом и не рассуждают. Ведь так?

- О чем? - спросил он хрипло.

- Ну обо всем об этом, о чем мы с вами пытаемся разговаривать: как устроен мир и почему так, а не эдак... И сами себя все казним, раним...

- Поверьте, сударыня, - ничего не понимая, но, встав во весь рост, торжественно сказал наш герой, - я готов сделать, что вы прикажете, лишь бы вам не казниться...

Она тихо засмеялась и продолжала, словно его и не было:

- А спустя время глядишь - и нет уж нас прежних, с благородством былым, с фантазиями чудными... Ведь так?

- Так точно, - по-военному вдруг произнес он.

- Представьте себе, друг мой, прекрасного молодого человека, ну вот хоть себя самого. Совершается это ужасное дело, и вашего брата изобличают как злоумышленника и над вами повисает проклятие. А вы, конечно, никогда не подозревали, что это несчастье могло случиться, и с братом почти и не встречались, занятые собственной службой, семьей... И его опасные порывы были вам чужды, и вы их не разделяли, но так уж случилось. И вот вам, друг мой, в самую такую минуту, когда перед вами забрезжил наконец свет вашего счастья и свершения ваших надежд, вдруг в самую такую минуту перед вами ставят выбор: брат или государь...

И тут наш герой подумал вдруг о том, что, если бы она могла согласиться, то есть даже просто подать едва заметный сигнал, он, ни минуты не колеблясь, увез бы ее в свое имение на радость себе и матушке, ибо все молодые соседки, что были в уезде наперечет, не шли ни в какое сравнение с этой дамой. И они бы поселились в старом флигеле, чтобы не докучать матушке своим образом жизни, и не было бы там никого, кроме них самих; не было бы там ничего, что нынче угнетает, хоть кричи, хоть головой бейся об стену.

- Теперь я буду рассказывать вам, как бы вы сами поступили, - продолжала она, прерывая его мечтания, - а вы только отвечайте, права я или нет... Вы любите своего несчастного брата и желаете ему добра, но выбор пал, и уже трубы зазвучали седлать коней и браться за оружие...

- Чем же государь ему не угодил? - полюбопытствовал наш герой.

Но она замахала руками:

- Вы слушайте, слушайте... Сможете вы брату своему помочь в такую минуту? Ну что вы сможете, когда многие даже генералы не смогли ничего. И вот вы садитесь на коня и с полком своим служите государю. Ведь так?

- Так, - сказал наш герой, думая о матушке, как бы пришлось ему делить себя меж государем и ею, хотя это, может быть, и смешно вообразить себе на трезвую голову.

- Ну вот, видите, - сказала она, - вы, конечно, на подозрении, на вас пятно, ваш брат злоумышленник... Можно ведь подозревать вас? Да?

- Да, - подтвердил Авросимов.

- Значит, следует вам держать противную брату сторону, чтобы очиститься, чтобы никто пальцем в вас не тыкал... И это все ведь жалея брата, несчастного человека, благородного... Ведь он ничего о других не рассказывает? Ведь так?

- Так, - рассказал Авросимов и подумал, что надо самому предложить ей уехать в деревню: там - воздух чист, покой... Зачем это ей казнь такая? За что?

- У меня матушка в деревне, - проговорил он, - дом с флигелем... Там можно и успокоиться и о возвышенном подумать... Вам бы матушка моя понравилась...

- Да вы слушайте, - почти закричала она, - слушайте меня, сударь... И вот вы служите государю во всем этом несчастье, но сердце у вас за брата обливается кровью... И вы себя даже виноватым считаете, хотя на вас вины нет! - крикнула она. - Ведь так?.. И вы вспоминаете, как, бывало, раньше по молодости вы какие-то там идеи с братом своим несчастным обсуждали и даже не возражали ему... Ну, а как это раскроется? Значит, все прахом? Но тут вы понимаете, что ваш брат, полный прежнего благородства, и не думает об вас вспоминать... Вам ведь это важно знать? Ведь так?

- Так, - подтвердил наш герой без энтузиазма и представил себе Павла Ивановича в сыром каземате, с завязанными глазами перед тем, как идти в следственную. И ему захотелось снова покоя и тишины для себя и для нее; а уж злодею страдать в каземате: он-то знал, куда шел, знал, чего хотел, тем более что помочь ему невозможно. Он бы, Авросимов, злодейства себе не выбирал, а Пестель коли выбрал, значит - Бог ему судья. Ну, а она-то, она-то как?

- Нет, вы не подумайте, - продолжала она, - что я благородства Павла Ивановича не вижу... Мы его всегда любили и плачем об нем. Но почему же другим-то страдать за его порывы? Ведь так? Ведь вы не можете не согласиться?

- Не могу, - признался Авросимов. - Мне больно глядеть, как вы мучаетесь, как он, злодей, вас мучает! Он сам себе наказание придумал, а вы-то при чем? Это я могу вот так ночей не спать, метаться. Я здоровый, а вам-то за что?

Пламя свечи вздрогнуло, пошло плясать.

В доме не было слышно ни звука, словно они разговаривали высоко в небесах.

- Вот так и брат Павла Ивановича, - сказала она издалека, глухо, - полный страдания за Павла Ивановича и отчаяния за собственную судьбу, не умея себя поддержать, а только проклиная жалкий свой жребий, злой рок, вынудивший его взяться за оружие и палить по друзьям Павла Ивановича, и теперь он гаснет в сомнениях и угрызениях...

- Не понимаю, - хрипло выкрикнул наш герой, - он мучается, что против мятежников вышел или что с ними не пошел?

- Какой вы, право, - засмеялась она и платочком провела по щекам, - как у вас все просто: за мятежников, против мятежников...

Вдруг в окно постучали. Она обернулась. Кто мог стучать в окно второго этажа? И все-таки стук был. А может, это снегирь в дом просился или веточку ветром оторвало и понесло...

- Утомила я вас, - сказала она, размышляя о каких-то своих заботах, кутаясь в платок. Сердце у Авросимова дрогнуло.

- Я рад буду угодить вам, - тихо сказал он. - Вы приказывайте.

- Да я не смею приказывать, - едва слышно и рассеянно отозвалась она. - Я только просить вас могу... просить, да и только... Униженно просить.

- Нет, вы приказывайте, - потребовал наш герой, ощущая слабость и головокружение... - Зачем же просить?

Она поднялась с кресла.

- Вы же и так всё поняли, сударь... Уж коли Павел Иванович не намерен ни об ком ничего рассказывать, нам с вами будто и не к лицу старые тряпки ворошить...

Теперь она казалась нашему герою очень высокой и еще более недоступной, чем мгновенье назад. Он тоже встал, но продолжал смотреть на нее как бы снизу. В комнате царило молчание. Платочек в ее руках застыл, выставив белое крылышко.

Прощание было коротким, почти холодным.

- Сударыня, - сказал Авросимов мужественно и с грустью, - хотя мне и не к лицу печься о семейных делах государственного преступника, да и противу долга это, но жалость к вам может меня подвигнуть на это, особливо что брат Пестеля и ваш супруг - одно лицо, и вы можете не сомневаться в моем благородстве.