Вундервафля - Олег Дивов

– Он хотел только добра, – твердо заявил Саша. – Просто не вовремя и негодными средствами. Но в главном-то он прав!

– Спокойно, друг ситный, – сказал капитан. – А вот допустим… Христианство прогрессивнее многобожия? Тогда почему его везде, куда ни глянь, насаждали принудительно, огнем и мечом?

– Ну вы сравнили!

– Спокойно, спокойно. Социализм прогрессивнее капитализма? Тогда зачем Гитлеру понадобились такие жесткие меры, чтобы его установить? И то это был не настоящий социализм, а так, серединка на половинку и во многом фикция. И ведь он с промышленниками договорился по-хорошему, отдал им еврейские капиталы, а иначе всякие Круппы и Тиссены съели бы Адольфика на завтрак и остальными страшными фашистами закусили.

– Некорректное сравнение. Социализм не религия, – сказал Саша.

– Разве? – Капитан ехидно прищурился, ну прямо Ульянов.

Саша не нашелся, как ответить – так, чтобы сразу. Все возможные ответы казались слишком развернутыми и потому неубедительными.

– Я просто ищу вариант, при котором не было бы войны, – буркнул он наконец. – А вы?

– А мы заботимся о благе государства, – сказал капитан. – Кстати, иногда государству бывает очень полезна война. Например, Вторая мировая сильно улучшила породу немцев, потому что по ее итогам мы перевешали все ваше самое заметное дерьмо. И в войска СС попадали самые отпетые немецкие кретины – и гибли массово, это тоже хорошо. А выжили по большей части мудрые, вроде твоих учителя с механиком, про которых ты рассказывал, и умные вроде тебя самого. В обозримом будущем вы не будете страдать ерундой, а будете строить новую хорошую жизнь. Мы уж проследим за этим. Так что для Германии это очень полезная война.

Саша глядел на капитана во все глаза: с такой оценкой войны он еще не сталкивался.

– Вот для России – нет, не полезная была война, – продолжал капитан. – У нас погибли лучшие. Те самые бородатые, да, ты понял. Отцы семейств и патриоты. А молодняк прогулялся по твоим Германиям, насмотрелся там глупостей и сделал неправильные выводы. Теперь, кого ни спроси, все говорят, что мы неправильно живем. Там, понимаешь, и рабочим больше платили, и средний класс жировал, и вообще все красиво, а у нас некрасиво. А за чей счет они жировали, а? Кто всю Европу под себя подмял и ограбил?..

Саша мог бы ответить, что Германия, прежде чем ограбить Европу, сама себя вытянула из страшной разрухи. Мог бы сказать, что немцы пахали – как ни одному русскому не снилось. Но промолчал. Это все с чужих слов, по рассказам старших, он-то маленький был и ничего толком не видел. Он помнил уже гитлеровскую Германию – страну весьма своеобразную, мягко говоря. Ее очевидное процветание неспроста закончилось войной: Гитлер спасал экономику. Ну так у Гитлера и социализм был ненастоящий.

Русские могли построить настоящий социализм, и войны бы не было – это все, что Саша знал. Но об этом тоже лучше молчать. А то выходит слишком обидно для русских: будто из-за них одних все так глупо сложилось.

И он замолчал.

Они уезжали в пятьдесят первом. Опять перед домом был грузовик, снова русские солдаты носили тюки и чемоданы и у крыльца стоял отец, а рядом – синий мундир. На этот раз главный в Дубне – полковник.

– Все-таки уезжаете, Дмитрий Михайлович?

– Да, – сказал отец. – Здесь наша родина, но там – наш дом.

– Ну-ну… – протянул синий.

Пожал отцу руку и ушел, не проронив больше ни слова.

– Надеюсь, ты понимаешь, – сказал отец Саше.

– Конечно. Что ты так смотришь, я же мог остаться… Я тоже хочу домой.

Вдруг в доме – пока еще этом доме, – зазвонил телефон.

– Не могу. – Отец помотал головой. Он выглядел таким усталым, каким Саша его даже в войну не видел.

– Я подойду, – сказал Саша.

Звонил капитан:

– Не зашел попрощаться, свинтус. Ладно, я понимаю. Есть диплом?..

Саша не успевал доучиться, и пришлось сто раз договариваться, просить разрешения, обивать пороги и так далее, чтобы позволили закончить экстерном. Очень помог майор Берия, хоть он и дулся на Сашу по старой памяти, что тот признал его не за русского, а только за госбезопасность.

– Есть диплом.

– Поздравляю. А у меня есть твой Гуннар. Точнее, у тебя есть. Он уже год как на свободе. Отбухал тут пятерочку на строительстве – и домой уехал.

Саша аж подпрыгнул.

– Сам его теперь ищи и выясняй, чего он писем не писал, – мстительно сказал капитан. – Хорош братец! Хотя он, судя по документам, малость по голове стукнутый. Может, он вас, немчуру, из-за этого разлюбил.

Саша вспомнил, что у капитана родной брат погиб, и решил не обижаться. Дело привычное. Не обижаться и не бояться.

И не вспоминать серый берег холодной реки. И не думать, как тебе повезло.

Гуннар фон Рау был ранен в первом же бою. Он дрался в траншее врукопашную один на один с бородатым русским, и тот почти его задушил, когда откуда-то сбоку пришла очередь из крупнокалиберного пулемета. Гуннар вспомнил это не сразу – красные брызги в лицо и тупой удар по голове. Он себя-то не сразу вспомнил. Его подобрал на поле боя польский крестьянин, привез на тачке к себе домой, выходил и определил в батраки за еду. Но Гуннар страдал головными болями и терял зрение – кому такой нужен. Поляк сдал его русским. Гуннара отправили в Россию, в лагерь, чтобы искупил свои злодеяния честным трудом на строительстве. В лагере Гуннару стало уже совсем плохо, и вдруг ему повезло. Русский главный врач был талантливым хирургом, в мирное время – специалистом по черепно-мозговым травмам. Немецкий парнишка, говоривший по-нашему без акцента, ему приглянулся, и он взялся за лечение с большим энтузиазмом. Через полгода Гуннар был как новенький, только с железной пластинкой в черепе. На тяжелых работах его не использовали, он стал переводчиком. У него хватало времени на раздумья, и он с чисто немецким упорством пытался осмыслить феномен Второй мировой и своего места в ней. Зачем его послали убивать русских? Зачем он пошел? Ну да, выбора не было, он знал, что если дезертирует, его родным отомстят. Но все-таки он теперь военный преступник. И ведь с кем воевал-то, со своими воевал. И они его чуть не убили. А теперь вылечили. Как со всем этим дальше жить?

Приехав домой, Гуннар с удивлением обнаружил, что если в России он был задрипанным пленным солдатиком, никому, в общем, не нужным, то для немцев он – уважаемый ветеран боевых действий, за что ему полагается медаль и скромная пенсия. Медаль за войну с русскими Гуннар фон Рау бросил с моста в реку, проводив ее хлестким русским словом. Сам того не зная, он угодил медалью точнехонько в пулемет, который учитель и механик так и не вытащили, потому что с войны не вернулись – увы, синий капитан ошибся на их счет… Пенсия была не скромной, а очень скромной, но ее хватало на какую-никакую еду, и Гуннар смог поступить на факультет психологии. Он оказался не оригинален: почти все идут на психфак, лелея надежду разобраться в себе. Факультет был битком забит травмированными ветеранами. Гуннар получил диплом – кто бы сомневался, что он специализировался по психологии комбатантов, – и даже работал в реабилитационной клинике. Он оттаял, стал внешне прежним весельчаком Гуннаром, но для полного счастья чего-то не хватало. И в один прекрасный день он пошел в духовное училище.

И оказалось, что у него талант: если как психолог он работал с бывшими солдатами индивидуально, и получалось не всегда хорошо, то словом с амвона он мог утешить и успокоить много ветеранов сразу.

Позже Саша организовал ему передачу на радио. У Гуннара такой голос – для радио в самый раз. И говорил он этим голосом слова, пробиравшие насквозь, очищавшие душу. Даже программный директор Циммер, которому фашисты зубы вырвали клещами за антивоенную пропаганду в сорок пятом году, чудом не расстреляли, и он с тех пор недолюбливал ветеранов вермахта, – и то ставил Гуннара всем в пример.

Сейчас пастор Гуннар довольно часто бывает в Москве – читает великолепные проповеди в кирхе на Китай-городе. После работы он идет в гости к «брату Игорю», который на самом деле его двоюродный дядя. Игорь уже отошел от дел, но числится главой попечительского совета автодорожного института не только ради признания заслуг. Он все еще может протолкнуть большой проект, когда его ученики сами не справляются. Бывает, люди стареют, а Игорь стал велик.

Иногда в Москву приезжает Саша, и тогда они душевно сидят втроем. В какой-то момент раскрасневшийся Гуннар не выдерживает и, хлопнув еще рюмочку, начинает петь русские песни своего детства.

– Водка! Водка! Серенький козлик! – орет Гуннар профессиональным пасторским голосом, и Игорь хохочет до слез.

Саша только грустно улыбается. Саша с годами стал очень сентиментален, но старательно давит это в себе и лишь при братьях выпускает сокровенное наружу. И когда Гуннар, как полвека назад, затягивает «Из-за острова на стрежень», Саша вспоминает отца, родимый дом, проклятую войну, тот мост и двоих с пулеметом – вспоминает все. И еще серый берег холодной реки. И ему хочется плакать.