Качели судьбы - Ирина Глебова

Кандауров вошёл в кладбищенские ворота. И подумал: «Настоящий пантеон!» Широкие аккуратные аллеи расходились на три стороны, далеко просматривались красивые дорогие памятники: скорбные ангелы, деревья с обрубленными ветками, кресты, барельефы… Многие знатные люди города покоились тут, но уже более десятка лет новые захоронения на центральном кладбище делались лишь за большим исключением. Однако писателей традиционно хоронили здесь.

Викентия потянуло свернуть на правую аллею — там, недалеко, широкая ограда охватывала несколько могил. «Последний семейный приют» — называл он их. Одна из могил принадлежала прадеду, хотя это родство было не совсем точным. Однако он, майор Кандауров, носил имя того человека, который был начальником губернской сыскной полиции в чине тайного советника ещё до революции. А потом уже новой власти потребовался знаменитый опыт Викентия Павловича Петрусенко. В последние годы своей жизни Викентий Павлович преподавал, был профессором юридической академии. Он немного не дожил до начала Великой Отечественной войны, хотя был убеждён в её неизбежности. Говорил об этом откровенно, не боясь прослыть «провокатором». Что ж, известный в своё время сыщик Петрусенко умел аналитически мыслить и прогнозировать. Он-то умер своей смертью, в спокойной домашней обстановке. А вот его племянника Дмитрия Кандаурова не обошли стороной все страсти, сомнения и колебания первых послереволюционных лет. Дмитрий Владимирович Кандауров был дедом майора Викентий Владимировича Кандаурова, а потому семейные предания сохранили и донесли до внука перипетии бурной молодости деда. И то, как непрост был для него выбор — уйти в эмиграцию или остаться, принять новую власть. И то, какими приключениями сопровождалось решение.

Когда части Добровольческой армии с её штабом вошли летом девятнадцатого года в Харьков, Дмитрий, двадцатипятилетний выпускник юридической академии, был среди тех горожан, кто восторженно встречал освободителей. Однако трёхцветные андреевские знамёна не долго радовали его. Скоро он уже возмущался:

— Нелепость какая-то! При большевиках и то спекулянты побаивались бесчинствовать! А нынче просто вакханалия какая-то, весь город кажется ими заполнен! Дядя, ты ведь вхож в штаб генерала Май-Маевского. Может, генерал не знает о том, что в городе творится? До чего дошло: сам видел, как в ресторане русские офицеры — пьяные, конечно! — развлекают немецких лейтенантов! Поют перед ними и таскают заказанные бутылки вина. Позор!

Викентий Павлович печально улыбался, слушая племянника. Он прекрасно знал, что город отдан на откуп и грабёж мародёрам. Скупаются за бесценок и вещи, и антиквариат, и драгоценности… С этим может бороться полиция, если власть заинтересована в порядке. Он же, после того, как его лично принял, обласкал и назначил вновь начальником губернского сыскного управления командующий Добровольческой армией, очень скоро понял, что эту власть интересует только одно — военные сводки. А всё остальное остаётся как бы на потом. Тем самым, был убеждён Петрусенко, добровольцы расписываются в своём временщичестве — пусть даже сами того не сознавая. И Викентий Павлович сказал Дмитрию:

— Видишь ли, милый мой, в дни великих потрясений простой, обыкновенный человек — обыватель, так сказать, — становится особенно уязвим и беззащитен. А разные подонки, бандиты, мошенники лезут из всех щелей. Наша с тобой задача — защитить от них людей. Всё равно, при какой власти.

Но Дмитрий, с юношеским максимализмом, не мог согласиться с таким тезисом — «всё равно при какой власти». Осенью Добровольческая армия оставила Харьков, отошла в Новороссию и дальше, в Крым. Дмитрий ушёл с ней, в Екатеринославле попал в армию генерала Слащова… Наверное, он уплыл бы по Чёрному морю в Стамбул. И там, или уже в Париже родились бы его сын Владимир и внук Викентий… или совсем не родились бы. Однако судьба распорядилась по другому. В частях слащовской армии он встретил своего друга Николая Кожевникова, и в один критический момент спас того. Нужно было выбирать: возвращаться с Кожевниковым в «Совдепию» или, бросив того, отбывать в эмиграцию. Дмитрий вернулся.

В двадцатые годы Дмитрий Кандауров — следователь и сыщик, гроза уголовного мира тех лет, выходивший невредимым из самых невероятных переделок. Однажды, правда, он чуть было не погиб нелепо в страшном 32-м. Два отупевших от голода, едва стоящих на ногах мужика стукнули его доской по голове в безлюдной подворотне. Наверное, у деда тоже немного сил оставалось, коль этот удар свалил его бездыханным. А в чемоданчике, где убийцы надеялись отыскать съестное, оказались криминальные бумаги… Но тогда дед оклемался, выжил, и провёл ещё несколько крупных блестящих расследований. А погиб, как и полагается настоящему оперативнику, в схватке с жестокой, хорошо организованной бандой, наводившей страх на город в тридцать восьмом году…

За той же оградой — и могила бабушки, которую Викентий хорошо помнил и очень любил: Елена Романовна Кандаурова, в девичестве — княжна Берестова. И отца, фронтового разведчика, а в последние годы жизни — полковника, возглавлявшего в отделе милиции группу по борьбе с особо опасными преступниками. Мать Викентия похоронена рядом.

Однако Кандауров удержался, пошёл по левой аллее, вскоре свернул в боковое ответвление и почти сразу увидел впереди черноволосого парня. Тот сидел на скамье, близкой к могиле Климовой — руки на коленях, взгляд отрешённый, невидящий. Лишь когда Викентий Владимирович оказался почти рядом, — дрогнули зрачки, обратившись на него.

— Тимофей? — спросил Кандауров, хотя и так видел, что не ошибается. Парень кивнул, слегка подвинувшись. Он был по-восточному красив: матовая кожа, выразительные глаза под бровями вразлёт, волосы крупными кольцами падали на лоб, закрывали шею. Но в чертах лица — ничего от цыганской резкости, и он, как ни странно, очень напоминал свою светловолосую сероглазую мать.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой о Ларисе Алексеевне. — Викентий Владимирович присел на скамью. — Думаю, здесь это более уместно, чем у меня в кабинете.

Оба одновременно глянули на могилу. Там не было ещё ни ограды, ни памятника, только среди венков — большой фотопортрет в железной рамке, а на земляном холме два свежие розы.

— Я всегда дарил ей розы, — сказал Тимофей. — На день рождения её и Феди, на восьмое марта, к началу занятий… Последнее время цены на розы такие… Но хотя бы одну, а всегда приносил. — Помолчал немного. — Мама говорила, что вы меня разыскиваете, телефон ваш дала. Я бы вам сегодня сам позвонил. Но здесь лучше, вы правы.

— С чего-то надо начать… Давай с того, почему ты ушёл с последнего занятия, того самого…

— Я и на первом не был по одной и той же причине. Знаете, — Тимофей поглядел пристально, чуть сдвинув брови, — не стал бы я ни с кем, а тем более с милицией откровенничать, если бы… — мотнул головой в сторону могилы, и Кандауров увидел, как мгновенно повлажнели его глаза. Но пересиливая себя, сначала хрипловато, а потом справившись с голосом, парень продолжил. — Даже мама об этом не знает… Я был женат, но недолго. Два года уже прошло. Ничего серьёзного со мной за это время не происходило. А тут недавно влюбился, да так внезапно и сильно…

… Небольшая группка «бродячих музыкантов» — так они сами себя называли, — играла в скверике перед «кафешкой», где тусовалась молодёжь. Альт, виолончель, саксофон и гитара. Гитаристом был Тимоша. Мальчики и девочки слушали, прихлёбывая кофе, покуривая, живописная компания хиппарей сидела прямо на траве. Она была среди них. Длинные, почти до пояса волосы, русые и невероятно густые, перехвачены кожаным ремешком. Потёртые, продранные курточка и джинсы, сумка из лоскутов на верёвке через плечо… Тимоша пел свою песенку о дожде, одиноком прохожем и бездомном псе, а она смотрела на него прозрачными глубокими глазами, словно звала… Светлана жила у каких-то малознакомых людей в шумной коммунальной квартире, больше похожей на общежитие. Через неделю их знакомства Тимофей уже знал, что девушка год назад ушла из дома, ездила с другими хиппаками по стране, а здесь, в его городе, задержалась дольше обычного. Она увлеклась восточными верованиями, и, встретив недавно единомышленников, вошла в круг учеников одного мудрого учителя — Свами Махараши. Он открывал им тайны одного из ответвлений йоги. Прошло ещё немало времени, пока Тимофей сумел добиться от Светланы объяснения: в чём суть этого учения?

— Я не из тех, кто считает, что отношения между мужчиной и женщиной должны сразу переходить в интимно-близкие. Но приходит момент…

Тимофей стиснул пальцы, коротко глянул на собеседника и отвёл глаза. До этого он говорил живо, но сейчас Кандауров почувствовал появившуюся скованность, неловкость. Потому и сказал:

— Не говори о том, о чём неудобно или не хочется…