Неотвратимость - Владимир Печенкин

Похоже было, что сейчас общественный защитник запросит Шабанова на поруки для перевоспитания в коллективе. Но он почему-то передумал. Просил только учесть…

— Вот увидите, отпустят, — прогнозировали плюшевые тетки. — Отпу-устят, им что!

Мария думала: как же теперь будет? Вот сейчас кончится суд, и они с Григорием пойдут вместе домой. Мимо гастронома. Наверное, захочет после двухнедельной отсидки выпить. Давать денег или не давать? И что потом будет? Может, пойдет все, как в первый год их семьи? Вот и адвокат говорит, что послужит тяжелым уроком. А это кто сейчас выступает? Прокурор. Витюш-ка уж, наверно, пришел из школы и на улицу убежал. Надел ли теплое пальто? Завтра с работы зайти бы в школу надо. Ах, на работе все будут расспрашивать, как неприятно.

Последнее слово обвиняемого… Звучит-то как, вроде уж больше никогда слова не вымолвит. Гриша говорит., Да что тут сказать? Виноват. Сегодня же Грише пуговицу пришью…

Все встали, суд удалился на совещание. Мария тоже вскочила и заторопилась к мужу, он жалко улыбался ей, опершись на деревянный коричневый барьер. Но милиционер не разрешил подходить. Гришу куда-то увели. Соседка Евдокия Михайловна шептала что-то постороннее, вроде про погоду…

— Встать, суд идет.

Протокол судья читала отчетливо, но шли слова поверх сознания Марии…

— «Народный суд Октябрьского района города Нижнеречинска, рассмотрев в судебном заседании…»

…Когда они пойдут мимо гастронома, наверное, Гриша не станет требовать бутылку. После такого тяжелого— ни за что. Господи, хоть бы теперь все наладилось!

— «…Руководствуясь статьями… суд приговорил: признать Шабанова виновным… в совершении преступления, предусмотренного статьей… и определить ему меру наказания… три года лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовой колонии строгого режима…»

Судья спрашивает, ясен ли приговор подсудимому. Марии не ясен. Ведь тут говорили…

— Три года, ишь ты! — без сочувствия, но несколько разочарованно говорили четыре тетки.

Три года? Грише дали три года?!

— Гриша!

2

Мария прикрывала рот ладошкой, но блестели смехом глаза, смеялись плечи, каштановая прядка красивых ее волос опустилась на лоб и тоже смеялась. Оторвавшись от цифр и дел, развеселилась вся бухгалтерия— это к ним зашел Кайманов из отдела снабжения.

— Михаил Яковлевич, разве так можно! — хохоча, машет на него пухлыми ручками старший бухгалтер Клара Иосифовна. — Вы же снижаете нам производительность труда!

— Неужели? Тогда ухожу, ухожу. Пришлю вам Ло-башкина из отдела организации труда, он вам поднимет производительность на прежний уровень.

И все опять засмеялись, потому что Лобашкин из ООТ был на редкость нудным и унылым человеком. А Михаил Яковлевич, держа веером подписанные документы и сохраняя на лице шаловливую мину всеобщего любимца, удалился.

— Ох этот Кайманов, такое всегда сморозит! — до-амеивалась Клара Иосифовна.

— А я знаю, что за магнит его к нам притягивает, — хитренько бросила счетовод Наталья Игнатьевна. — На Машеньку нашу все поглядывает.

— Ну и что тут удивительного? Машенька у нас красавица, вон вчера тот же Лобашкин минут пять стоял возле ее стола.

— При чем тут я? — отвела Мария с лица прядку, — Кайманов заходит оформлять документы.

— Да, но оформляю я, а глядит он на тебя, — подтрунивала Наталья.

Мария и сама знала, что Кайманов к ней неравнодушен. Он собой видный мужчина, холостой, характером легок и весел. Но заметив в себе эту тайную приятность, Мария сразу же решила держаться подальше от обходительного снабженца. Минувшей зимой на одном совещании Кайманов случайно сел рядом с ней и не очень шутил, даже грустным казался, а потом, в конце уже совещания, сказал осторожно, что, мол, после этакой скучищи неплохо бы погулять на свежем воздухе, и лучше бы с кем-нибудь вдвоем, а? Мария ответила, что отвыкла она гулять, да еще с кем-нибудь вдвоем. И так посерьезнела, и так отвела руку от его прикоснувшейся руки, что Кайманов примолк. Наверное, Наталья наблюдала за ними, потому что, когда шли вместе домой, спросила:

— Что он тебе все шептал?

— Представь себе, гулять приглашал на свежем воздухе.

— О! Ну и что же ты?

— Да с какой стати!

— Ну, человек он приятный, до сих пор холостяк, а у тебя сейчас мужа нету…

— Как нет? Конечно, два года, как он… там. Пишет, что должны отпустить куда-то на стройку. Он ведь хороший шофер и работящий. Только если выпьет…

— Если! В том и дело, что «если». Догадывались мы, как тебе живется. От такого супруга и погулять не грех…

— Перестань, Наташа. У меня семья, сын, самой уж за тридцать.

— Ну, гляди. В том-то и дело, что нам за тридцать. Медлить-то и некогда, успевать надо, пока вовсе не сморщились.

— Ты, кажется, и так успеваешь.

— Что ж, у меня ни мужа, ни детей, сама себе хозяйка. Ты вот теряешь золотые годы, а что толку? Кто Тебя оценит?

— Сама себя ценю, не размениваюсь.

— Ну цени, — Наталья помолчала и добавила: — А знаешь, все-таки ты молодец, Машенька. Честное слово, молодец!

Обняла и поцеловала в щеку.

Бухгалтерия снова настроилась на деловой лад, и Мария углубилась в работу, забыв о Кайманове и обо всем.

Но после работы Михаил Яковлевич напомнил о себе. Он столкнулся с Марией у выхода из управления, опять-таки как бы случайно. С улыбкой приподнял велюровую шляпу, открыл дверь: «Дорогу женщине!» И по пути к трамвайной остановке сказал:

— Мария Николаевна, мне подвернулись два билета в театр на завтра, «Летучая мышь», областная оперетта на гастролях. Билеты остродефицитные, не отказываться же было, верно? Прошу вас, пойдемте.

— Скажите, почему вам вздумалось приглашать именно меня? — строго и холодно спросила Мария. Он немедленно перестроился с просительного на шутливый тон:

— Я ведь состою в культкомиссии, поэтому рост культурного уровня сотрудников — и сотрудниц! — моя святая общественная обязанность. В данном случае персональная забота, так сказать. Надеюсь, не отказываетесь?

— Отказываюсь. Зачем вам это, Михаил Яковлевич?

— Мне казалось, что вы давно не были в театре.

Тут Мария заметила Наталью, спешащую к трамваю.

— Мне кажется, что Наталья Игнатьевна тоже давно не была в театре, — усмехнулась Мария. — Вот ее пригласили бы.

— Но почему, Маша?! — тихо спросил Михаил Яковлевич.

— Ах вот как, уже — «Маша»! Я недавно видела «Летучую мышь» по телевизору, а Наталья Игнатьевна телевизор не любит. Проявите к ней… Впрочем, я что-то не помню, чтобы вас выбирали в культкомиссию. До свиданья, Михаил Яковлевич.

— Что ж, мне бесконечно жаль моих несбывшихся мечтаний, — он снова перешел на легкий тон. — Остается Только принять к сведению ваши рекомендации.

В трамвае, сдавленная со всех сторон, уткнувшись в чью-то драповую спину, она улыбнулась. Есть у него подход к женщине, у Кайманова. Как он это сказал: «Почему, Маша?!» Значит, есть в ней что-то такое… Надо было идти с ним в театр? Нет, конечно! А то сначала театр, а потом… Но как забавно бы вышло: зайти завтра в отдел снабжения и — «Михаил Яковлевич, я ошиблась, по телевизору передавали «Марину», а потому согласна…» Что это я согласна? В театр, что же еще. Действительно, так давно не была в театре. С Гришей разве пойдешь. Он или в рейсе, или в выпивке, или в домино на дворе играет. В кино, и то не любитель. Сейчас, без Гриши, идти одной тоже ни то ни се. Но и не с Каймановым же! Завтра, что надо сделать завтра? Ну да, у Витюши в школе родительское собрание. Вот единственная и настоящая отрада — Витюша. Учится хорошо, вообще славный растет. Скоро, может быть, отпустят отца досрочно, отпускают ведь, если кто не злостный. Наверное, и в колонии он хорошо трудится. И в организации у них участвует, которая для порядка. Мария четыре раза ездила на свидания. Гриша выходил к ней стриженый, в колонийской одежде и кирзовых сапогах, улыбался виновато, был послушен всему и всем, и ей тоже. В разговоре никогда не касались они преступления, Мария считала, что Грише больно вспоминать тот злополучный ноябрьский день, приведший сюда… Рассказывала, что нового в городе, как живут они с Витей, а он ей про порядки в колонии, и заливала Марию жалость к мужу, глубокая бабья жалость, которая бывает так похожа на любовь.

Хоть бы отпустили его на стройку. Съездила бы повидаться, Витю бы с собой взяла, соскучился мальчик. Бывало, когда выдастся трезвый день, от Гриши не отходит, расспрашивает о разных разностях, трогает и гладит его куртку, щеки, ворошит волосы. Лицом и движениями сын весь в отца, и было это Марии приятно. А порой тревожно.

Года четыре назад, жарким летним предвечерьем, шла она с работы, увидела Витю во дворе и остановилась, наблюдая за игрой ребятишек. Игра была в «мужа и жену». Витя изображал пьяного, а худющая белобрысая Лиза из соседнего подъезда, «жена», вела его под руку и уговаривала. А Витя шатался, сердился, отталкивая «жену». И вдруг — Мария похолодела — детский голосок ее сына, ее Витюшки, выкрикнул: