Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках - Сергей Мстиславский

Рослый конногренадер, шедший к двери, обернулся, кивнул дружески и подошел:

— A vos ordres!

— Будь добр, условься… — Писатель показал глазами на Бибикова и Чермоева, сделал общий полупоклон и вышел из офицерского круга, уводя Тамару.

* * *

— Дело чести? — спросил Княжнин. Улыбка сошла с лица, оно стало сухим и вызывающим. Он вскинул каску, которую держал в левой руке, и накрылся: переговоры о дуэли ведутся с покрытой головой. Один из конвойцев тотчас же надел папаху. Надвинул фуражку и Бистром, по знаку Бибикова.

— Вызов ваш? — Конвоец и Бистром взяли под козырек. — Стало быть, встреча на рапирах.

Конвоец оглянулся на Чермоева:

— Почему?

Конногвардеец смерил его взглядом:

— Право выбора оружия, как вам должно быть известно, по дуэльному кодексу принадлежит вызванному. Как вы полагаете, какое оружие должен я выбрать для моего доверителя, если он только что получил на Стокгольмских международных состязаниях второй приз за бой на рапирах?..

— Вот где я его видел, — процедил сквозь зубы Бистром. — В фехтовальном клубе. Ну да, конечно же, вспомнил. Это — первоклассный клинок. Мне в голову не пришло… Я уверен был — однофамилец.

— Тот самый, — хладнокровно подтвердил Княжнин. — Так как, господа? Угодно сейчас же приступить к выработке условий? Кто вторые секунданты с вашей стороны? С нашей вторым будет штаб-ротмистр князь Ливен. Он здесь, я его сейчас позову.

Конвойцы переглянулись. Тот, что был в папахе, отвел Чермоева в сторону:

— Брось! Не стоит связываться. В конце концов… Из-за бабы. И с переводом в конвой могут быть осложнения. У нас еще ни одного случая не было, чтобы конвоец — и на дуэли…

Чермоев смотрел в пол, посвистывая. Он ничего не ответил. Да и что отвечать: не везет так не везет! Очевидно, и эта карта бита. Конвоец снял папаху и подошел к Княжнину:

— Поскольку вызов сделан хорунжим Чермоевым и… — он поклонился в сторону Бибикова, — поручиком… Чермоев считает долгом своим уступить честь удара поручику, как старшему — и по чину, и по гвардейскому его мундиру. Тем более что и по формальным соображениям… конвой Его Величества…

— Compris! — Конногренадер поклонился с явной насмешкой. — Inutile de mettre la pedaille… Поручик Бибиков?

— Я, конечно, не отказываюсь, — с ударением на «не» твердо сказал Бибиков. — Вторым секундантом будет капитан Теплов.

Конвоец отошел к своим. Они пошептались еще и двинулись кучкой к выходным дверям, на лестницу.

Княжнин выждал, когда за ними закрылась дверь, снял каску и, рассмеявшись, ударил Бибикова по плечу:

— Ты-то чего расхорохорился, птенчик? Не спросясь броду — кидаешься на своих…

— Я же не предполагал, что вы — товарищи, — пробормотал Бибиков. Откуда ты его знаешь?

— По лицею: вместе учились, с приготовительных классов. Он там и писать начал: пушкинская традиция, понимаешь? Он служит в Министерстве иностранных дел.

— Никак не предполагал, — повторил совсем уже растерянно Бибиков. Правда, вышло ужасно глупо. Что же теперь делать?

— Ужинать, что еще? — сказал Княжнин и взял под руку Бистрома. Schwamm druber, как говорят немцы, и чокнемся. Он же свой человек, я тебе говорю. При столкновении посторонних не было — болтать некому. Тамара не в счет. Пошли. Но — уговор: будьте поосторожней. Свой-то он свой, но… особого склада, и притом — писатель: загонит он вас, как туркестанцев, в рассказ — может не поздоровиться. Он за этим и здесь, наверно. Неспроста принял приглашение Натальи Николаевны.

* * *

Бибиков с Бистромом заняли места за столом неподалеку от Тамары, почти что насупротив. Бибикову было не по себе. Пожалуй, напрасно он взял обратно: Тамара еще подумает — струсил. Он видел, она очень смеялась, когда Княжнин, подойдя, говорил писателю, очевидно, о том, как развязалась история с двойной дуэлью. Смеялась и припадала к писателю — плечом… как к победителю. Бибиков стиснул зубы до боли.

Может быть, сказать, что раздумал, решил драться? Он спросил Бистрома. Бистром ответил кратко:

— Не валяй дурака.

Реплика эта не успокоила, однако, поручика. Он продолжал соображать. И неизвестно, к чему бы пришли поручичьи размышления, если бы ход их не был резко нарушен: ужинавший с Бибиковым рядом низенький и чернявый штатский из военных, очевидно, потому что не по-штатскому угловато сидел на нем нескладно скроенный, от неважного портного, недорогого сукна сюртук, внезапно перегнулся к писателю через стол и сказал:

— Пишете складно, а ер-рундой занимаетесь, уважаемый. Это что ж за рассказ? Вы бы обо мне написали, если туркестанскими тиграми и орлами интересуетесь.

— О вас? — спросил писатель, и глаза его стали внимательными. — А именно? О чем, собственно?

Штатский сложил салфетку весьма искусно — зайчиком, два уха вверх, — и сказал чрезвычайно хладнокровно:

— О том, как я завоевывал Индию.

Сумасшедший? Бибиков откинул корпус и посмотрел на соседа в профиль. Тамара всплеснула руками:

— Вы?

— Именно, — подтвердил чернявый и скривил губы злой и печальной, байроническою усмешкой. — Я ведь недавно шпаком хожу, был офицером.

— Расскажите! — восхищенно воскликнула Тамара. — Индия, это же совершенно чудесно…

Она запела… Не в полный голос — нельзя за столом полным голосом:

Не счесть алмазов в каменных пещерах, Не счесть жемчужин в море полуденном, — Далекой Индии… чу-дес…

Чернявый огляделся, кривясь по-прежнему:

— Рассказать — отчего не рассказать: может быть, господин писатель и впрямь увековечит неизвестный миру подвиг подпоручика Карамышева. Карамышев моя фамилия. Прошу любить и жаловать. — Он ощерил желтые, очень неприятные зубы. — Туркестанский орел — поорлистее тех, что у вас под стол лазают. Но ежели рассказывать… Неуютно здесь, да и шум. Пойдемте лучше наверх, к Наташе… — И, заметив удивление окружающих, разъяснил: — Я двоюродный брат хозяйки здешней. Приехал из Бухары на побывку. Людей, как говорится, посмотреть и себя показать… Ну, и устроиться, ежели удастся. Наталья, кажется, по таким делам — мастак.

Он отодвинул стул.

— Пошли? Насчет бутылок я кому нужно мигну.

— И рокфору, — сказала Тамара. — Я не могу после ужина без рокфора…

Бибиков умоляюще глянул на Эристову. Она засмеялась и положила свою руку на руку Андрея Николаевича:

— Бибикова мы тоже с собой возьмем, правда?

Наверху, в дальней «синей» гостиной, куда проследовал твердой по-хозяйски поступью чернявый в предшествии остальных, было действительно уютней. Полутьма от синего, темного фонаря, темных, синим штофом обтянутых стен. Ковер — синий, теплый, пушистый, во всю комнату. И разожженный камин.

Карамышев сел на ковер, у самой каминной решетки. Мысль — счастливая: так действительно будет совсем уютно. Тамаре для мягкости набросали диванных подушек. В ногах у нее сел Бибиков, в головах — писатель и Бистром. Княжнин, два лейб-егеря, преображенец и лейб-гусар, князь Ливен ближайшие соседи по столу, слышавшие весь разговор и, естественно, вошедшие в компанию, разместились чуть-чуть поодаль. Лакеи, вошедшие следом, составили на ковер подносы с бокалами, бутылками, сыром и фруктами.

— Там есть ключ, — хрипловатым голосом сказал чернявый и оглядел Тамару, нагло и жадно. — Капитан, вы всех ближе: не откажите щелкнуть, чтобы случайно кто не забрел. Нам лишних не надо. И так в комплекте: женщина, тигры и орлы.

Он захохотал. Никто не отозвался. Замок щелкнул. Княжнин разлил вино по бокалам. Карамышев выпил, дергаясь ртом и морщась.

— Итак. Рассказ о том, как меня, туркестанского, по патриотической терминологии, орла, заклевал двуглавый орел всероссийский…

— Как? — спросил запиравший дверь егерь и переглянулся — взглядом летучим и быстрым — с Княжниным. — Вы, собственно, о чем?..

Карамышев не ответил. Он смотрел сквозь до краев налитый бокал на синие, жуткие огоньки в камине.

— Прежде чем перейти к основной своей теме, вынужден сделать некоторое предисловие, ибо иначе непонятно будет воспоследовавшее. Предисловие это, то есть первый, как бы приуготовительный рассказ, я озаглавлю по-писательски…

Холерная романтика

Название в определенной мере, я бы сказал, самообличительное. Потому что начал я свою жизнь романтиком: в неопределенных мечтах о великом. Это вообще, как вы и по себе, конечно, знаете, в системе тогдашнего воспитания было. Тогда, не как теперь, на великих образцах и к великим делам, а не муравьиному бытию воспитывали. Десяти лет я Плутарха читал, с сердцебиением: Фемистокл, Аристид, Перикл…

"Афиняне не знали, чему больше удивляться в Алкивиаде: его порокам или его добродетелям…"

Десять лет прошло, помню! А к шестому классу гимназии неопределенная мечта стала приобретать и некие жизненные уже очертания. Когда мы древнюю российскую письменность проходили, заволновала меня совершенно особенно былина о Волхе Всеславиче, как он царство индийское покорять ходил, повоевал индийского царя Салтыка и жену его, красавицу Елену Александровну, за себя взял. Не изволите помнить?