Три венца - Василий Авенариус

– Не только вольнее, ваше величество, сколько добропорядочнее, согласнее со строгою моралью, – отвечал патер Сераковский. – Наше дворянство точно также держит девиц своих до известного возраста взаперти, в четырех стенах, но не у себя на дому, а в женских монастырях. Под руководством достойных настоятельниц и сестер они вырастают там не в мраке невежества, а в лучах европейского просвещения и престола св. Петра. Самыми наглядными примерами такого монастырского воспитания могут служить вам достоуважаемая хозяйка настоящего замка, светлейшая княгиня Урсула, и прекрасная сестрица ее, панна Марина Мнишек.

– Блаженные годы невозвратного, чистого детства! – почти с девическою восторженностью заговорила княгиня Урсула, поднимая взоры к потолку. – С раннего утра, бывало, и до поздней ночи мы, «маленькие сестры», проводили в духовном бдении. На прогулках даже, мы говорили меж собой шепотом, а сидя за рукодельем, нашим главным занятием, по часам, бывало, молчали и слушали только нравоучительные речи наших строгих наставниц. О, детство, золотое детство!

– О, детство, золотое детство! – хором вздохнули на разные голоса сидевшие за столом статс-дамы, фрейлины и другие приживалки княгини, закатывая подобно ей глаза.

– Наукам в монастыре вас, стало быть, почти не обучали? – спросил царевич, безотчетно посматривая на панну Марину, на розовых устах которой играла затаенная улыбка.

– Да много ли нам, женщинам, и надо этих ваших мирских наук? – с убежденностью отвечала княгиня. – Чтение, письмо, четыре правила арифметики – чего же больше?

Хозяйка говорила с увлечением и таким тоном, который не допускал возражений.

Панна Марина до сих пор позволила себе только однажды мимоходом вмешаться в общий разговор. Но сквозь надетую ею на себя маску «китайской царевны» не то невольно, не то умышленно у нее прорывалась девичья шаловливость: своей фрейлине Брониславе она шепнула что-то такое, от чего та закусила губу; а пану Тарло она лукаво кивнула на Марусю, и самонадеянный щеголь, поняв ее, со снисходительною любезностью начал занимать последнюю, не замечая, что молодая москалька нимало не польщена его вниманием. Непосредственно к царевичу Димитрию панна Марина ни разу не обращалась, но украдкой очень хорошо видела, что он не сводит с нее глаз. Но вот он и сам отнесся к ней.

– А вы, прекрасная пани, смею спросить, живя в монастыре, так же находили довольство и счастье, как сестрица ваша, в этом однообразном монашеском образе жизни?

Панна Марина смущенно потупилась.

– Это я не могу сказать… – пролепетала она и с милою робостью покосилась на сестру и иезуитов.

– Почему же?

– Потому что я была очень грешна.

– Какие же у вас могли быть грехи? Расскажите, пожалуйста.

– Я, право, не знаю… – нерешительно заговорила молодая панна. – За окнами, видите ли, бывало, весна и солнце; птицы щебечут; деревья стучатся зелеными ветками в стекла, будто зовут нас в сад, в поле, на воздух и волю… А мы, девочки, сиди себе в келье, как осужденные, за пяльцами, за белоручным шитьем, не смей головы поднять, спины разогнуть, слова пикнуть. Ну, и зарождаются в голове разные мысли; начинаешь придумывать, как бы напроказить, подурачиться…

– Но, Марина!.. – возмутилась княгиня Урсула.

– Извините, княгиня, – сказал заинтересованный царевич, – дайте досказать вашей сестрице.

– Я же говорила, что я очень грешна, – почти с сокрушением продолжала панна Марина. – Я очень хорошо теперь понимаю, как дурно мы, дети, поступали, когда ночью, чтобы попугать взрослых «сестер», вставали потихоньку с постелей и в простынях, белыми привидениями, разгуливали по коридорам.

– И другие грехи ваши, пани, были не более тяжки?

– Чего же еще?..

Глава тринадцатая

Vivat demetrius ioannis, monarchiae moscoviticae dominus ет rex!

Ужин шел к концу. В чарах и кубках заискрились бастр и мушкатель.

– Доргие гости! – возгласил хозяин. – У меня припасена для вас еще такая коллация (угощение), какой вы верно никогда не едали. Позвать Юшку! – приказал он одному из слуг.

Юшка, видно, ждал уже за дверьми и, вбежав в столовую, тут же бухнул в ноги царевичу.

– Благословен Господь во веки веков, что сподобил узреть опять пресветлых очей твоих, нашего батюшки, царевича русского! – вскричал он и подобострастно поднес к губам полу богатого кунтуша царевича.

– Так ты разве уже видел меня прежде? – с радостною недоверчивостью спросил Димитрий.

– Как не видать, родимый; вон эдаким мальчугой еще знал тебя! – говорил Юшка, в умилении утирая глаза.

– А где?

– В Угличе, надежа государь; где же больше? С утра до вечера, почитай, играл ты там на царском дворе с жильцами; смотреть на вас с улицы никому ведь невозбранно. Сам-то я тоже тогда подростком еще был; так с теткой своей Анисьей единожды у Орины, кормилицы твоей, в гостях даже побывал, говорил с тобой, государь, а ты меня еще из собственных рук царских пряником печатным пожаловал. Аль не упомнишь?

– Да, как будто было что-то такое…

– И где же тебе, царскому сыну, всякого холопа в лицо помнить! А уж я то тебя, кормилец, с места признал. Хошь было тебе в ту пору много что шесть годков, а по росту, пожалуй, и того меньше, но в груди ты был что теперь широк, с лица был точно также темен, волосики на голове тоже щетинкой, да в личике те же бородавочки: одна вон на челе, другая под глазком. Господи, Господи! Благодарю Тебя! Внял Ты мольбе моей!

Широко осенив себя крестом, Юшка несколько раз стукнулся лбом об пол.

– Ты сразу узнал меня, говоришь ты, – в видимом возбуждении произнес царевич, – но не было ли у меня еще особых примет?

– Как же, государь, были: Орина нам тогда ж их показывала.

– Какие же то были приметы?

Если уже до сих пор общее внимание присутствующих было сосредоточено на царевиче и Юшке, то теперь можно было расслышать полет мухи.

– Да одна рученька у тебя была подлиннее другой.

Царевич молча протянул перед собой обе руки: правая рука его, точно, оказалась по меньшей мере на вершок длиннее левой.

– И еще что же?

– А на правой же ручке твоей, пониже локтя, было пятнышко родимое, якобы миндалина подгорелая.

Царевич засучил обшлаг правого рукава до локтя: на смуглой, мускулистой руке его, под самым изгибом локтя чернело в самом деле миндалевидное родимое пятно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Сноски

1

То есть копеек, которых 100, как и теперь, составляли рубль.

2

Борис Годунов состоял в переписке с ленциатом прав Тобиасом Лонциусом в Гамбурге относительно устройства в России не только школ, но и университетов.

3

Ефимок – рейхсталер (от Ioachimsthaler) принимался на Руси в XVII веке за 50 копеек.

4

По удостоверению современников, Вишневецкие титуловали Лжедимитрия I «величеством» еще на Волыни.