Чёрный Дьявол - Иван Басаргин

— Помогу. Все купите. Только ты говори, что мне делать?

— Ну вот и хорошо. Иди, приголубь его, муж все-таки. Мужики до ласки падки. И сама посуди, ведь он манз убивает, наших не трогает. Одно слово — иноверцы.

Безродный проснулся поздно. Груня встретила его тихой, чуть отчужденной улыбкой. Она убеждала себя, что не такое уж это грешное дело — убивать иноверцев. Проворно собрала на стол, поставила четверть спирта.

— Ты только не пей много, Степа, заболеешь, — сказала она, страшась от пьяного мужа снова услышать те слова.

— Ну вот, Грунечка, будем браться за хозяйство. Купим коней, коров, овец, лавку поставим, такое завернем, что все ахнут. Пора. Хочу пробить через перевал дорогу, чтобы везти товары из Спасска. Там все дешевле. Главное — сделать зимник за перевал, а там уже есть трактишко до города. Людей буду нанимать, меха скупать, и все это — за границу. Там меха в цене. Давай выпьем за наше счастье.

Груня пила, пила и не пьянела. Со страхом смотрела на руки, на красные пальцы Безродного, и казалось ей, что они в крови. А Безродный брал этими пальцами куриное мясо, блины, жадно ел.

— Ты, Груня, людей не слушай, я крест целовал, чист перед тобой и богом. Когда же меня не будет дома, держись Розова, мужик он праведный. Козиных обходи, с Гуриным не якшайся, это завистливые и заносчивые люди.

Потом Безродный ушел договариваться с мужиками дорогу рубить, обоз вести. А Груня, оставшись одна, заметалась по горнице, как по клетке: «Что мне делать? Марфа, ты хоть скажи правду! Посоветуйте, люди!»

Но кто и что мог посоветовать Груне? Так просто не уйти от Степана, он под землей найдет. Она его законная жена. Степан зверь, он не отпустит ее на все четыре стороны, убьет.

С того дня Груня с каким-то остервенением стреляла из винтовки, нагана, пока не научилась за сотню сажен всаживать пулю в пулю. Безродный радовался Груниному увлечению.

Как-то через неделю он сказал:

— Пес, похоже, оклемался, пора учить. Покорности учить.

Хунхуз встретил хозяина рычанием, злобно бросился навстречу, натянул цепь.

— Назад! Цыц! — Безродный ожег пса плетью.

Он бил собаку, пока не устал, бил неистово, ждал, что она заскулит, поползет к нему на животе. Напрасно. Гремела цепь, Хунхуз прыгал, рычал, но не сдавался.

— Врешь, запросишь пощады! — зверел Безродный.

И так день за днем.

Все это видел со своего чердака Федька Козин. И в голове его сами собой вырисовывались планы. Скоро отец должен привезти бердану, вот тогда… Люто возненавидел Федька изувера.

Однажды он встретил на улице Безродного и выпалил ему в лицо:

— Убийца!

Думал, что Безродный смутится от этих слов, напугается, но тот только усмехнулся:

— Щенок, придержи язык за зубами!

Не могла видеть истязаний собаки и Груня. Однажды, раздетая, она выскочила на улицу, выхватила из рук Безродного плетку и крикнула:

— Пристрели лучше собаку, чем так бить. На вот наган, стреляй!

Безродный опалил Груню горячим взглядом, толкнул в грудь, крикнул:

— Ты что, в уме, баба, перечить мужу? — Размахнулся и сильно ударил ее по лицу.

Груня рухнула в снег и потеряла сознание. Только тогда и опомнился Безродный, подхватил жену на руки и понес в дом. Положил на кровать. Снова ринулся во двор. Поднял оброненный ею револьвер, почти не целясь, выстрелил в пса. Хунхуз ткнулся носом в землю, задрожал и замер.

Когда Груня очнулась, Безродный подошел к ней, стал ласкать, оправдываться, но все было напрасно. Груня не хотела его видеть. Степан решил не перечить жене, тихонько вышел во двор. Надо было убрать труп собаки, и вдруг вспомнил слова Цыгана и усмехнулся: «Брехун ты, Цыган, нагадал мне судьбу, а она вон лежит дохлая, судьба-то». Вспомнились и слова из библии, которую на сон грядущий читал Степану его новый работник Васька — его прислал для ведения хозяйства из Ольги Цыган: «Женщина горче смерти, она — сеть, и сердце ее — силки, руки — оковы». А дальше: «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все суета и томление духа».

— Брехня, надо жить и не томиться. Жить надо, — твердо повторил Безродный и тут же осекся.

Хунхуз поднял голову, встал, покачиваясь, утробно зарычал. Голова собаки была залита кровью, на губах пузырилась кровавая пена. И Безродный, который никого не боялся, попятился. В его душу вселился страх. Он выхватил наган, хотел было еще раз выстрелить, но поборол себя, усмехнулся:

— Интересно. Ха! Значит, я только ранил тебя. Ну так и быть, живи. Посмотрим, может, ты и правда моя судьба. Э, смех — гадание! Живи, убить еще успею.

Груня пролежала в постели две недели, все думала о чем-то. С мужем не разговаривала, не глядела на него. А когда встала, заговорила:

— Пойми меня, Степан, изломалась я. Прошу, не трогай больше пса. Ненавидит он тебя.

— А ты?

— А я? Я соленого хочу… Дитя у нас будет.

— Вот радость-то! — расцвел Безродный. — Чего же молчала?

— Ради дитя пса не трогай, не вынимай из меня душу.

— Не буду. Попытаюсь с другой стороны к нему подойти. Нравится мне этот пес, непокорность его нравится. Силен, дьяволина! Люблю таких вот непокорных!

Безродный оставил пса в покое. Хлопотал все время по хозяйству: лавку надо было строить, сараи, загоны, обоз готовить. Во всем ему помогал Васька-дворецкий, как назвал его Безродный.

Под боком Безродного строились и Козины. Груня тайно от мужа помогла им купить коня и корову, а Федьке — бердану. Сам Калина с девками строили стайку для коровы, конюшню, а Федька ходил на охоту. Хотел было взять его с собой Гурин, которому пристав Баулин все-таки разрешил купить бердану, но Калина запротивился:

— Знаю я вас, бунтовщиков, собьете парня с панталыку.

— Сам не маленький, отличит ложь от правды.

— Отпусти, тятя! — упрашивал Федька. — Гурин — добрый человек. Одному ходить по тайге опасно.

— Нет, сынок, лучше ходи с Розовым, он тоже зовет.

— Но ведь Розов подлец! Подлиза безродновская. Все знают…

— Пусть так, но он без крамолы.

— Хочешь, чтобы и я научился подличать у Розова?

— Нет, ты этого не сделаешь. У тебя душа добрая и мягкая, у подлецов таких не бывает.

— Тогда буду ходить один, — упрямо заявил Федька, — что случится — сам себя кори.

И Федька стал похаживать в тайгу. Как-то добыл косулю. Ломакин научил его ставить ловушки. Поймал с десяток колонков. Убил с полсотни белок. Дело пошло.

8

Встали реки. На тайгу упал снег, сгладил ершистость сопок. По Голубой Долине подули свирепые ветры. В тайге так: «брызнет» снежок, а уж ветер тут как тут, дует и мечется, не может вместиться в распадках.