Сестры. Дом мертвеца - Белов Александр Иванович

Девочки, больше не оглядываясь на покинутый дом, уже второй из чужих домов, зашагали в сторону трамвайной остановки. Трамвай довез их до вокзала. Уже через час, сидя в людной электричке, они забыли про ночь в квартире мертвеца. Про синие стены, про кактус, про шаги на балконе, про холодный каменный угол, где Света зажимала сестре рот. Слава, Максим, утренние побудки под вой кошмарного будильника – все забылось почти мгновенно.

«У каждого дня своя забота», – говорила бабушка. Страх и беспокойство отступили, теперь хотелось есть. Как назло, рядом сидела тетка, поперек себя шире, предлагавшая подруге то булку, то банан. Дина старалась не смотреть в сторону жевавших подружек, тем более обе ели некультурно, набивали полные рты.

Замелькали вагоны на сортировочной, вошел слепой в очках с аккордеоном, затянул ржавым испитым голосом «Синий платочек». Потом явился шустрый парень с мылом и зубными пастами «Лесной бальзам» и «Кедровый бальзам». Запинаясь о саженцы в проходе, пробрался газетчик, и все принялись дружно разгадывать кроссворды. Станции все были разные. На одной толпился народ, все кричали, продавали кто что. Дина загляделась на светло-зеленое платье в алых маках с большим белым воротником. На следующей станции людей почти не было, зато гуляли две огромные собаки, черная и рыжая.

Дина отвлеклась от окна: в вагоне вдруг стало шумно, появились две цыганские девочки, может, лет пяти, с грязными ногами в стоптанных сандалиях, замурзанные, как свинюшки, в длинных, цветастых, косо сидевших юбках. Маминых, что ли? Дина смотрела на них во все глаза, а Света искоса. Всклокоченная цыганская девочка дернула за рукав тетку, жующую банан.

– Дай на хлеб.

– Где родители-то? – подозрительно осведомилась та.

– Нет родители. Дай на хлеб! – цыганка шмыгнула носом и поддернула сползавшую юбку.

– Родители, небось, побираться заставляют? А? Где мама-папа-то?

– В турме. Дай на хлеб. – Девочка подставила тетке прямо под нос грязную ладошку ковшиком. Та усмехнулась, достала из сумки батон и, щедро отломив половину, протянула:

– Вот, возьми. Хлеб.

Цыганская девочка смерила тетку уничтожающим взглядом и неожиданно выбранилась:

– Сука.

– Что я говорила! – обрадовалась тетка. – Они ж не голодные, хлеб не берут, им деньги подавай! А я всегда так делаю – проверяю.

Дина проследила, как отломленная половина батона скрылась обратно в теткиной сумке, и поймала неодобрительный взгляд Светы. Конечно, хотелось бы вести себя получше, но хлеба хотелось не меньше. Выбирать между примерным поведением и батоном было непривычно, с такими проблемами Дина раньше не сталкивалась, но решила, что будет вести себя, как Света.

Следующим заявился мужик с пирожками. Это было уже слишком. Запахи расползлись по всему вагону. Дина мужественно отвернулась к окну, изо всех сил стараясь не глядеть ни на пирожки, ни на Свету. И даже запах этот не вдыхать.

– Сколько стоит? – вдруг спросила продавца Света.

– С мясом – шесть, с картошкой – четыре.

– Тебе какой? – она поглядела на Дину. Дине показалось, что она ее проверяет.

Она собрала в кулак всю свою гордость и, сильно оттопырив нижнюю губу, произнесла:

– С картошкой.

Продавец подал ей пирожок в засаленной бумаге, и она принялась есть, а Света смотрела в окно на мелькавшие светленькие, по-осеннему грустные пейзажи.

Похоже, что с ночи в доме мертвеца она и вправду стала чем-то вроде матери, и это не давало расслабиться. Приходилось думать сразу о многом: что есть, где спать, где достать денег и кто сможет их приютить, если Наташа с Аликом найдут их не сразу. Самое главное было до них дозвониться. Хотя бы выяснится, ищут их или нет. А если с родителями что-нибудь случилось, то Света вообще остается одна с Динкой и больной бабушкой на руках.

Они сели в электричку до Куровской, где жил Наташин двоюродный брат Валерка, бабушкин племянник. Валерка работал шофером, имел жену Зою и двух сыновей-погодков, Саньку с Мишкой, довольно противных. В позапрошлом году, когда еще была жива бабушкина сестра Нюра, они гостили там летом, а Валерка тогда подрался на автобазе и ему выбили передние зубы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Перед обедом он подавал команду бабушке Нюре: «Мать, ссы на стол!» Все каждый раз хохотали как сумасшедшие, хотя знали, что он из-за выбитых зубов не может по-другому назвать «щи». А Валерка злился и грозил своим приятелям предъявить счет за нанесенный материальный ущерб.

Свете хотелось спать, но как только она прикрывала глаза, начинали одолевать тревожные мысли и почему-то представлялось, что они с Диной остались совершенно одни, что Алика, мамы, бабушки больше нет на свете, а им предстоят долгие-долгие мучительные скитанья, которые неизвестно чем закончатся.

Чтобы отвлечься, Света стала прислушиваться к разговорам. Тетка с бананами, та, что бдительно проверяла цыганских девочек, рассказывала подруге про какую-то Зину.

Зина эта жила с мужем Колюней в полуразрушенной избе, потому что Колюня во хмелю принимался рубить топором все подряд и порубал не только мебель, но и рамы, двери, стены и крышу. Такая жизнь Зине надоела, и она, заняв денег, купила старый-престарый автомобиль, освоила вождение и стала торговать по отдаленным деревням товаром первой необходимости: стеклянной тарой под соленья, резиновыми сапогами, ножницами, мукой, крупой, солью, подсолнечным маслом. Летом, когда понаехали дачники, у которых денег куры не клюют, она и сервелат, и печенье, и сыр возила. И к осени с долгами рассчиталась. А как только она домой заявилась, собой довольная, да еще сказала, что она, может быть, платье и сапоги себе теперь купит, Колюня, в отместку за долгие отлучки и что она его кормить перестала, порубал ей топором машину. А когда она поехала в ремонт, ее гаишники арестовали и машину отняли. Плакали в общем и сапоги, и платье. Пришлось снова у родственников деньги занимать и начинать все сначала. И на этот раз, когда Зина наторговала на семь тысяч, она домой деньги уже не повезла, а отдала родне и долг, и свои, те, на которые ей снова товар закупать надо было. Так, думаешь, что они сделали?

Света открыла глаза и посмотрела на тетку. Та перешла на громкий трагический шепот. Эта сраная родня те деньги закурковала! Заявили, что она, мол, им должна была за баню, которую сто лет назад они ей отдали, потому что старая была да гниловатая. Тогда Зинка эту баню всю по бревну раскатала, выпросила у знакомого шофера грузовик, и с ним вдвоем они эту баню родне вернули. Привезли и выгрузили, а потом она месяц разогнуться не могла, спину надорвала.

Света на этом месте задремала, а когда проснулась от толчка вагона, то увидела, что Дина продолжает слушать историю Зины с неослабевающим интересом, глядя на рассказчицу во все глаза. Света усмехнулась: та еще страшилка, не хуже, чем у Оли Яницкой – и снова незаметно задремала под мерный стук. Она пришла в себя, когда мимо нее, толкаясь, пошли на выход пассажиры. Это была Куровская.

На станции обнаружился телефон-автомат. Купленный жетон тут же провалился. Местные жители и дачники быстро рассеивались. Разбегались, как горошины, и пропадали в кустах по обе стороны от железнодорожного полотна.

Появились цыганские девочки, требовавшие в вагоне денег на хлеб, перешли на другую сторону перрона, пристроившись по краям такого же чумазого, как они, пацана, видимо, старшего брата, который уверенно вышагивал впереди, как вожак, не оглядываясь и не сомневаясь, что его свита на месте. За ухом, в черных волосах торчала сигарета. У ларьков стояли старая «Волга» и милицейский уазик. Цыганское семейство во главе с вожаком направилось было к «Волге», но мордастый милиционер пальцем поманил их к себе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Цыганский мальчишка – Дине казалось, что он ее нисколько не старше, просто много о себе понимает – нехотя свернул и сунул что-то в руку милиционеру.

– Че не густо? – лениво спросил тот, выкидывая окурок.

– Сам по вагонам пошарься, – беззлобно отозвался пацан и ловко увернулся от подзатыльника.