Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом - Владимир Першанин

Наши семь танков, которые немцы разбивали один за другим, не могли сыграть решающую роль. Основную тяжесть боя взяла на себя пехота. Те восемьдесят десантников и два батальона, бежавших через поле нам на помощь. Вместе с окопами и капонирами снова рыли братскую могилу. Она показалась мне огромной. В нее уложили сто с лишним бойцов и командиров, включая нашего командира роты Ивана Лукьяновича Тихомирова и останки сгоревших танкистов.

Все тыловые повозки заполнили ранеными, они шли бесконечной чередой. Раненых сажали на передки разбитых пушек (эти передки уже были не нужны для артиллерии), легко раненные уходили, опираясь на палки и винтовки. Сколько их было всего? Даже примерно не скажу. Очень много. Ведь я только сейчас узнал, что батальоны нарвались на сильный пулеметный огонь с флангов. Все пулеметы мы раздавить не смогли.

Проводили мы и нашего механика-водителя Шарафутдинова. Единственное, что смогли для него сделать, — укрыть потеплее. Нашли две шинели и накрыли его. Сержант пришел в себя и попросил:

— Ивану Лукьяновичу хорошего водителя подберите… он лихой. Ему мастер нужен.

— Подберем, — ничему не удивляясь, заверили мы.

Иван Лукьянович Тихомиров, наш ротный, на глазах у Шарафа погиб. Видно, тяжелая у сержанта контузия была. Ничего не помнил. Дальнейшая судьба Шарафутдинова мне неизвестна. В хорошее мало верится. Сколько нас уцелело, кто осенью сорок первого воевал? Единицы.

Мы заняли новые позиции, а связной, примчавшийся из штаба дивизии или корпуса, привез приказ: «Держаться. Без команды не отступать». Такие приказы наши части получали каждый день, а то и по два-три раза. Выполняли или по крайней мере старались выполнять. К сожалению, вместе с приказом не прислали ни боеприпасов, ни еды.

Думаю, что к тому времени в полку, которым спокойно и разумно командовал похожий на Дзержинского полковник Урусов, осталось вместе с тыловиками не более пятисот-шестисот человек. Почти все интенданты, писари пополнили состав понесших огромные потери рот и взводов.

Азарт боя, оживленные рассказы о том, как мы врезали гадам, уступили место усталости, голоду и желанию спать. Мы вслушивались в гул артиллерии, доносящийся то слева, то справа, а часто за спиной, в тылу. Сразу в несколько сторон была выслана разведка: грузовик, несколько конных и два мотоцикла. Им также дали задание привезти из ближайших сел продовольствие.

Наши два уцелевших БТ стояли в неглубоких окопах, поближе к редким деревьям. Вокруг них сбились и безлошадные танкисты. Иван Войтик переквалифицировался в пулеметчика, сняв со своего разбитого, а потом сожженного танка пулемет Дегтярева. Теперь мы уже были не засада или резерв, а боевая единица полка: два танка и десяток пеших танкистов, которым предстояло оборонять участок с полкилометра шириной.

Понемногу, один за другим, мы заснули. Сон был недолгий. Опять налетели «Юнкерсы-87» в сопровождении истребителей. Позиции на новом месте толком не оборудовали, да и место, не считая редкого березняка и кустарника, было открытое. Снова посыпались бомбы, в том числе огромные пятисоткилограммовые. Сбросили несколько контейнеров с мелкими осколочными бомбами. Они рвались десятками, а вспышки и треск напоминали фейерверк. Только довольно жуткий. Осколки летели вниз дождем. Накрыло целый взвод. Я видел «максим» с расчетом, попавший под взрыв такой бомбы. Кожух пулемета был изорван в клочья, казенник разбит. Расчет, пытавшийся укрыться на дне окопа, так и остался лежать. Им досталось осколков не меньше, чем пулемету. Даже винтовки были сплошь во вмятинах, с расщепленными прикладами.

От разрывов тяжелых бомб было много контуженных. Люди уползали, уходили с трясущимися головами, глухие, ничего не соображающие. Опять рыли братские могилы. Потом налетели «мессершмитты», и с высоты двухсот метров на огромной скорости прострочили все из пушек и пулеметов. Снаряды попадали даже в мертвых, собранных у могилы, и убили несколько человек из похоронной команды.

От полка ничего бы уже не осталось, но Урусов выставил заслоны. Приводили группами по десять-двадцать красноармейцев, даже целые отступающие роты и остатки батальонов. Большинство были с винтовками, кое-кто с ручными пулеметами. Но все тяжелое оружие, включая «максимы», люди бросали на дороге. Многие срывали с себя командирские нашивки. Большинство хоть и не слишком охотно, но подчинялись приказу остаться на позициях полка. Другие упирались:

— Мы из другой дивизии. Останемся, а нас за дезертиров посчитают.

— Вы и так дезертиры, — отвечали им. — Бежите подальше от немцев, пушки, пулеметы побросали. Чем воевать будете?

Некоторые упорно твердили, что догоняют свои части. Другие жаловались на контузию. Третьи утверждали, что мы находимся в окружении и надо быстрее уходить, чтобы позже сосредоточиться в нужном месте, перевооружиться и восстанавливать линию фронта. Так грамотно говорил майор лет тридцати, с двумя «шпалами» на отвороте гимнастерки, в красноармейской пилотке и телогрейке без знаков различия. Капитан-особист, чернявый, как цыган, долго изучал документы майора.

— Ну и где ты будешь искать это нужное место? В Москве? Штабной, наверное? Обосрался со страху и нору ищешь.

Майор возмутился.

— Кто вам дал право «тыкать» старшему по званию? Отведите меня к командиру подразделения, я ему все объясню.

— У командира полка и без тебя дел хватает. Нарядился в пилотку и телогрейку, как клоун. А ты в шинели с портупеей и фуражке быть должен. Показывать пример подчиненным. А они у тебя зачуханные вроде тебя.

Майор, как я понял, был кем-то из штабных, вел с собой человек пятьдесят красноармейцев и двух лейтенантов. В группе были две повозки.

— Ладно, хватит разговоров, — скомандовал особист. — Берите свое шмутье из повозок. Они для раненых пригодятся. А ты, майор, веди взвод к начальнику штаба. Он тебе покажет место, где оборону держать. Попробуешь бежать — пристрелю.

Майор покраснел. Наш танк выдвинули вперед, и я наблюдал эту сцену.

— Без хамства нельзя?! — выкрикнул майор. — Я людей и оружие не бросил, а взводом, к вашему сведению, семь лет назад командовал!

— Снова поучишься, — грубо обрезал его особист и, заметив, что кое-кто из бойцов тащит из повозок продукты, рявкнул: — А ну, строиться! Командуй, майор, пока я другого вместо тебя не назначил, а тебя в рядовые не перевел.

Майор построил свою команду и повел в сопровождении нашего бойца к начальнику штаба. Он кипел от негодования, но команду исполнил молча. Конечно, проще было бы выставить майора в образе удирающего в тыл трусливого командира в немалом чине, да еще запасшегося продуктами. Но я слишком много нагляделся смертей за эти дни и не торопился судить людей. Я испытывал страх, но, когда что-то исполнял, страх забывался. Потом, проезжая мимо двух воронок, забитых трупами, снова почувствовал даже не страх, а самый настоящий ужас. Людей спешно хоронили, опасаясь новой бомбежки, и бросали в воронки как попало. Они лежали там безобразной кучей, с торчащими застывшими руками, ногами, скрюченные конвульсиями в клубок. Сверху бросали оторванные конечности, пропитанные кровью тряпки и торопливо закапывали.

Капитан осмотрел повозки. Там лежали ящики с консервами, сухари, сахар, что-то еще.

— Затарился, гад! — выругался матом особист. — Не обращая внимания на присутствующих бойцов и лейтенанта Князькова, отхлебнул раз и другой из десятилитровой канистры, держа ее на весу крепкими волосатыми руками. Выдохнул и, опустив канистру, попросил у сержанта-помощника воды.

— Спирт. Запить бы надо.

Запил, приказал сержанту наполнить фляжку спиртом. Нас в заслоне было восемь человек. Капитан с тремя помощниками, взводный Князьков и экипаж нашего БТ из трех человек. Капитан оказался мужиком понимающим. Приказал налить всем по пятьдесят граммов спирта, выдать по банке консервов на двоих, а остальное отправить в распоряжение заместителя начальника по тылу. Тушенку мы смолотили в один присест, а от спирта мир показался не таким уж страшным.

Задерживали мы и подозрительных. Трое в красноармейской форме были без документов. Капитан поспрашивал их, с час они лежали лицом вниз, под штыком часового. Потом особист пихнул ногой крайнего.

— На шпионов вы не похожи, но за брошенное оружие расстреливают. Поняли?

Всем троим было лет по восемнадцать-девятнадцать. Парни согласно закивали и стали оправдываться. Их направили в ближайшую роту. Произошел совсем дрянной случай, оставивший тягостное впечатление. Группа, человек двенадцать, не доходя до нас, остановилась на повороте. Бойцы сели вроде поправить обувь, затем торопливо зашагали к перелеску.

— Стоять! — крикнул один из помощников особиста.

Люди ускорили шаг, некоторые побежали. Захлопали выстрелы. Сержант-особист с пояса застрочил из ручного пулемета, а капитан скомандовал Федору Садчикову, сидевшему на краю люка: