Зола - Алексей Биргер

- Разумеется, - сказала Вика. - Хотя, я думаю, никого там нет. Этот Наум Самсонович либо тоже мертв, либо успел утикать за тридевять земель. А убийцам, поймали они его или нет, не в лом ждать до рассвета.

- Могли засаду оставить, - покачал головой Стасик.

- А мы из-за калитки покричим: "Дядя Наум! Дядя Наум!" выдадим себя за соседских ребят. Если в доме кто есть, нам ответят. Им впускать нас в дом и мочить не резон - так и засыпаться недолго - ответят, например, что "дядя Наум" вышел и будет часа через три-четыре. Мол, в город поехал.

- А собака?..

- Вот я и думаю, что в доме никого нет. Если бы убийцы решили засаду оставить, то спрятали бы труп этого Барса. Точно?

- Точно. Но ведь если его не убили, а он смылся, то деньги он, конечно, с собой забрал...

- Забрал, - согласилась Вика. - Так что если он смылся, для нас это плохо. Будем надеяться, что его убили.

Они стали спускаться с холма по идущей чуть кругом дороге, осторожно подошли к дому на отшибе.

- Дядя Наум! - позвал Стасик.

- Дядя Наум! - поддержала его Вика.

Никто им не ответил. Они выждали несколько минут и прошли в калитку. Труп Барса валялся почти у них на пути. Пес оскалил клыки, как будто смерть застала его в момент броска на врага. Они обошли мертвого пса стороной, вошли в дом.

Тишина. Вика поежилась.

- Намного холодней, чем было вечером.

- Да, - сказал Стасик. - Дом начал остывать. Значит, печку со вчерашнего дня никто не топил.

Они прошли в комнату. Взрывник лежал на полу, изрешеченный пулями, в комнате все было перевернуто вверх дном. Стасик присвистнул.

- Если здесь и были деньги, то они их нашли.

- Вовсе нет, - ответила Вика. - Тогда бы вот эта планка в серванте была взломана или отодвинута...

Она подошла к серванту, почти безбоязненно перешагнув через откинутую в сторону руку мертвеца - она уже начинала привыкать к смерти - присела на корточки, повозилась с планкой. Планка подалась.

- Есть! - провозгласила она, засовывая руку в узкий глубокий проем. Давай сюда сумку!

Пока Стасик спешил к ней и расстегивал сумку, подставляя Вике, та вытащила несколько пачек банкнот.

- Батюшки! - ахнула она. - Сколько же здесь? А ведь там и ещё есть!

Трясущимися от жадности руками она стала выгребать деньги из тайника, а Стасик такими же трясущимися руками укладывал их в сумку.

- Все! - сказала наконец Вика. - Все выгребла, до последней бумажки! Обалдеть!

- Давай рвать отсюда когти, - сказал Стасик. - Ведь в любой момент может кто-нибудь зайти. Особенно, если труп собаки с дороги через забор углядят.

- Я думаю, он не даром выбрал дом на отшибе, - сказала Вика. - Не хотел, чтобы соседи слишком хорошо видели, что у него делается. Но ты прав, линять надо...

Они быстро выбрались из дома, спокойно переступив через труп человека и обойдя чуть стороной труп собаки, плотно затворили за собой калитку и пошли по дороге к тому поселку, который виднелся за рекой - они уже не боялись, что их "заметут", да и сил проделать ещё раз весь путь до дальнего полустанка у них не хватило бы. Не сказать, что от нескольких пачек долларов сумка так уж сильно потяжелела, но Стасик каждым нервом, каждым мускулом ощущал эту приятную дополнительную тяжесть, и в его походке появилась упругость человека, которому в охотку и в радость нести свою ношу. Снег так пружинил под ногами, что, казалось, оттолкнись чуть посильнее - и взлетишь к небесам. Это ощущение свободы и прорезающихся крыльев в конце концов переполнило его настолько, что на взгорке над мостом он вдруг остановился, привлек Вику к себе, и они долго целовались, в ярких лучах полностью взошедшего солнца, золотивших снег то тут, то там, отбрасывавших золотые блики на их фигуры, слившиеся в один, чуть покачивающийся, силуэт...

А в остывающем доме паук последний раз пробежался по своей паутине и, не найдя ни одной мухи - чуткие к холоду, мухи исчезли - стал подниматься в укромную щелочку под потолком, где можно спокойно перезимовать на накопленных запасах.

12

Вика пошевелилась в ванной, взбудоражив пышную радужную пену, потрогала травмированную губу, потом скулу - красную и припухшую. Чуть потянувшись, она прикрыла глаза. В глазах плясали такие же радужные вспышки и искорки, как и в пене - только не на ослепительно белом фоне, а на темном. И из этой темной радуги перед ней возникали, проносились, тесня друг друга, вспыхивали и гасли картинки прошедших дней. То ей виделось лицо Стасика, склоненное над ней, искаженное экстазом, то момент, когда она нажала на курок и разнесла затылок Жихарю, то труп собаки на снегу, то яркое солнце, ослеплявшее её и Стасика, когда они возвращались домой, на плече Стасика покачивалась сумка с долларами, Вика держала его под руку, снег поскрипывал под её сапожками, и она с незнакомым доселе восторгом который можно было бы назвать спокойным восторгом, если б от него не тянуло холодком под ребрами и сердце не билось в грудь все упорней и полнозвучней, как перед стартом на американских горках, и лишь в животе и бедрах от этого стекающего холодка воцарялось по-настоящему спокойное равновесие - начинала ощущать себя женщиной, именно женщиной.

- Ты не знаешь, что такое быть женщиной... - прозвучал голос у неё в ушах. Голос, ворвавшийся из её воспоминаний, но настолько явственный, что Вика вздрогнула, открыла глаза и поглядела на белую стену ванной - будто ожидая, что из стены выйдет привидение.

Привидение не вышло, но стена словно начала таять и на ней, как на киноэкране, возникла сцена, которую Вика так старалась забыть.

- Ты не знаешь, что такое быть женщиной, - говорила Катька. - Поэтому тебя и возмущает, как я веду себя со Стасом. А он... он понимает. Нутром, если хочешь, понимает. Ты не гляди, что он в вечном раздрызге, я-то его знаю.

- Знаешь... и издеваешься?

- Это не называется издеваться, - усмехнулась Катька. - Я говорю, это быть женщиной, - она сказала это очень по-взрослому, с позиций опыта и знаний, и Вика внутренне... нет, не поморщилась, не напряглась, не позавидовала... это было чувство, сходное со всеми тремя - и непохожее ни на одно из них.

- Быть женщиной... с ним? - спросила она. - Что ты имеешь в виду?

- Не то, что ты думаешь, - сказала Катька. - Не спать с ним. Это пошло.

- Но ведь вы?..

- Нет. Ни разу не переспали.

- Но... и он... и, главное, ты?..

- Чего тут непонятного, - в этот день Катька была настроена на откровенность. - Мне нет шестнадцати. Моему студенту больше восемнадцати. Без помощи родителей я бы втихую аборт не сделала. Сама виновата, дура, на расчухала вовремя, что беременна... Мини-аборт я бы и без их ведома организовала, а тут сознаваться пришлось. А если бы они узнали, что я беременна от студента, они бы его посадили за растление несовершеннолетних. Поэтому мы договорились со Стасиком, и он взял грех на себя.

- Взял, потому что любит тебя, - проговорила Вика. - Представляешь, как ты ему сделала больно?

- Наоборот. Возвысила его в глазах наших сверстников. Все его считают очень опытным. А он... честное слово, настоящий щенок. Как-то я подначила его, в шутку... или не совсем в шутку. Так он даже целоваться не умеет.

- Но вы всегда были так близки...

- Одно другому не мешает. Ну да, мы дружим с детского сада. Я думаю, мы и поженимся в конце концов, как этого хотят наши родители.

- После всего? - изумилась Вика.

- Каждый должен пережить свои заносы. Ты не понимаешь. Можно хорошо относиться к человеку, можно быть готовой прожить с ним всю жизнь, но иногда появляется парень - не парень, а мужик, да - от взгляда которого у тебя начинает что-то сладко ныть внутри, и в животе огонь разгорается, и ноги слабеют. Потому что он смотрит на тебя с таким желанием, что в тебе возникает отклик. И это... будто вот такую вибрирующую мелодию слышишь. Или над пропастью ходишь. Иногда, понимаешь, надо с кем-то другим пройтись над пропастью, чтобы спокойно и ровно любить того, с кем собираешься прожить всю жизнь.

... - Ты... - Вика, в ванне, задохнулась от гнева и брызнула душистой пеной на белый кафель. - Ты говорила не своими словами. Словами этого студента, да?

По кафелю стекали радужные разводы, и сквозь эти разводы до Вики доносился отчаянный, обдирающийся о воздух, крик: "Ааа..."

... - А Стас? - это Вика уже говорила Катьке - пока живой Катьке. - Он как будет относиться, к этим... - она вложила в свой голос столько яда, сколько смогла, но Катька, при всей её "продвинутости", этого яда не прочувствовала. - Он как будет относиться к этим... заходам над пропастью? Если, конечно...

- Если мы поженимся? Он поймет! А скорей, он станет таким мужиком, что с ним самим будешь как над пропастью! Ты не понимаешь, что это такое - быть с мужчиной, а это именно вот так! - Катька открыла окно и встала на подоконник. - Вот такое чувство, как стоять здесь! И страшно, и сладко, и голова кружится, и где-то внутри так тянет, как будто... Как будто, да, в тебя входит что-то теплое и твердое, мужское... И, насев на него, как на опору, ты не боишься висеть над пропастью.