Побег через Атлантику - Петр Заспа

закричал с мостика сигнальщик.

Повинуясь инстинкту, все сразу смешались и бросились к рубке беспорядочной толпой.

– Стоять! – выкрикнул Зимон. – Всем оставаться на палубе! Он должен видеть, что мы уже вне игры. Наверняка он тоже знает о приказе Дёница.

– Чей? – щурясь против солнца, спросил Бауэр.

– Над Северным морем давно господствуют англичане.

Зимон взглянул, куда пялились биноклями все четверо сигнальщиков, и сразу увидел над горизонтом жирную кляксу. Лётчик их тоже заметил и летел низко над морем, не меняя курса. Он будто подкрадывался, прижимаясь к воде, в расчёте, что его до сих пор не обнаружили. Уже через несколько секунд был различим размытый диск винта.

– Одномоторный, – прокомментировал Бауэр. – Скорее всего – истребитель.

«Чёрт! – в груди Зимона невольно шевельнулось нехорошее предчувствие. – А ведь он ведёт себя так, словно собирается атаковать!»

Не у него одного возникла такая мысль. Несколько человек начали размахивать руками, показывая на повисший на антенне импровизированный флаг. Кто-то принялся раскачивать трос, чтобы полотно колебалось и было лучше видно. Не долетая до лодки три сотни метров, самолёт вдруг взмыл вверх, показав на крыльях синие круги. У Зимона отлегло от сердца. Он решил, что опознанный им «Харрикейн» морской патрульной авиации Королевского флота всё понял и сейчас помашет крыльями, затем начнёт накручивать над ними галсы, вереща в эфир об обнаруженной им сдающейся немецкой лодке. Но самолёт неожиданно клюнул носом, а затем от его брюха отделились две чёрные точки. Дальше на крыльях дымными бутонами вспыхнули два алых цветка. В ту же секунду на рубку обрушился град свинца, с визгом отлетая от стальных листов раздирающим уши рикошетом. Первой досталось эмблеме лодки. Молочно-белый щит с когда-то любовно выведенным в его центре штопором брызнул искрами отлетевшей краски. Прикреплённый рядом спасательный круг разлетелся пёстрым конфетти, а потом началось страшное. Очередь прошлась вдоль палубы, перемалывая деревянный настил в разлетающиеся фонтаном щепки. Кто-то истерично вскрикнул, но затем все бросились врассыпную, ища спасения за орудием и рубкой. Зимон упал, едва не скатившись в воду, и в последний момент схватился за чью-то ногу. В суматохе он неожиданно заметил, что его рука покрыта брызгами крови. Гулкие удары пуль пробарабанили рядом с телом, сместились к корме, затем исчезли так же внезапно, как и начались. Самолёт с рёвом пронёсся над головами, и Зимон потерял его из виду. Перед ним, протягивая руки, лежал торпедист Кляйн. Юный Кляйн, с лицом, так и не покрывшимся за время похода, как у остальных, щетиной, и только недавно прибывший из учебного центра. Кажется, это был его первый поход. Полный ужаса взгляд на Зимона, затем на собственную ногу, на Зимона, затем опять на ногу. Из его ноги, чуть выше колена, прижав прорезиненную брючину к телу, торчал, размером с предплечье, острый обломок доски. Пульсируя и пробиваясь сквозь разорванную ткань, вокруг раны быстро расползалось кровавое пятно. Наконец Кляйн дотянулся до командирской руки и, вцепившись в неё, заревел диким захлёбывающимся воплем.

– В лодку! – выкрикнул, вскочив, Зимон и, схватив Кляйна за шиворот, поволок к рубке. – Всем вниз!

Затем ухнул первый взрыв, и его снова сбило с ног. Бомба не долетела метров тридцать. Лодку мощно тряхнуло, качнуло, потом на голову обрушился водопад. Горячий смерч пронёсся над головой, обжигая лицо, воздух мгновенно наполнился характерным запахом тротила – жжёной серой. Сильным потоком воды поволокло в море, и Зимон вжался в палубу, закрыв голову руками. Второй взрыв не заставил себя долго ждать. Но его удар, по сравнению с первым, показался не таким громким, выдохшимся и ушедшим вглубь. Бомба улетела с большим перелётом.

– Вниз!

Он передал Кляйна на руки штурману, унтер-офицеру Хартманну, а сам, отбежав в нос лодки, попытался найти взглядом исчезнувший истребитель. Лёгкая утренняя дымка поднялась над водой, спрятав и самолёт, и хорошо видимых ещё полчаса назад чаек. Затем Зимон оглянулся на рубку. Снаружи оставалось всего трое. Не прошло и пятнадцати секунд, как весь экипаж, не тратя времени на перебирание ногами по трапу, ссыпался внутрь, буквально на плечах друг у друга.

– Герр командир! – отчаянно размахивал руками из рубки боцман. – Быстрее!

– Рикен, где он?! – шарил глазами по горизонту Зимон.

– Улетел! – по неуверенному взмаху в сторону солнца Зимон понял, что боцман тоже не видит самолёт. – Командир, быстрее, он сейчас вернётся!

Боцман прав, экипаж уже в лодке, пора и ему. Взбираясь с палубы на мостик, Зимон дотянулся до изображавшего флаг безвольно повисшего мешка и, сорвав, со злостью швырнул его вниз.

Уходя из-под ног, U-396 проваливалась в глубину, хрюкала, заполняя балластные цистерны и завывая электродвигателями, изо всех сил молотила воду винтами. Какое-то время на спокойной поверхности моря ещё вращались водовороты, но вскоре они исчезли, и уже ничего не напоминало о её существовании. Глядя на глубиномер, Зимон дал стрелке проскочить семьдесят метров и лишь после этого приказал занять горизонт. Теперь можно было выдохнуть.

– Доложить о раненых, – обратился он ко всем сразу в центральном посту.

– В торпедном матрос Кляйн… – начал первый помощник.

– О Кляйне знаю. Ещё?

– В машинном серьёзно ранен старшина Крюгер, – протяжно вздохнул инженер.

– Что с ним?

– Пуля попала в плечо. Сейчас ему пытаются помочь.

– Навылет?

– Можно сказать, что так. Как там поймёшь, если вместо плеча у него кровавое месиво. А скорее, что и плеча-то не осталось.

– Ещё раненые?

– У остальных царапины от осколков и свинцовых брызг, – подвёл итог Бауэр. – Можно сказать – повезло.

– Может, и повезло, – согласился Зимон.

– Будь у него стандартные глубинные бомбы, нам бы не осталось и одного шанса, – продолжал рассуждать первый помощник. – А так – мелкий калибр, килограмм пятьдесят, не больше. Такими нужно попадать точно в яблочко. Герр командир, почему он это сделал?

– Потому что – английская толстожопая свинья! – дал волю чувствам Зимон.

Злость кипела, требуя выхода наружу. Злость на давшего слабину папу Карла, ненависть к английскому лётчику, решившему под конец войны заработать орден, но больше всего – на себя.

– Утопил бы нас, а потом заявил, что мы первыми его обстреляли, и крест Виктории себе на жирное брюхо!

Почему жирное, Зимон не смог бы объяснить, но именно так он представлял англичанина. Обрюзгшего, еле вмещающегося в кабину самолёта, самодовольного и упивающегося победой засранца. И вдруг до него дошло, что ведь он уже принял решение, но оно до поры до времени пряталось глубоко внутри, а вот сейчас неудержимо рвётся наружу. Он никогда не сможет жить с ними бок о бок, объявляй ты хоть сотню раз конец войне. В его сердце она будет жить вечно. В глазах Зимона