Таинственный монах - Рафаил Зотов

Молодой человек почтительно схватил руку Ивана Михайловича и поцеловал ее.

У дверей кельи Досифея инок постучался. Голос изнутри произнес;

– Войдите, православные.

Путешественники вошли и их встретил высокий, худощавый стари к, который осенив крестный знамением вошедших, с изумлением произнес:

– Князь Иван Михайлович!

– Это, я, преосвященный владыко, давно мы с тобою не видались, – отвечал князь Трубецкой.

Читатель, конечно, узнал уже в путешественниках князя Трубецкого с его семейством и молодого князя Хованского.

– А вот я к тебе, преосвященный, привез и другого знакомого. Узнаешь ли? – сказал Трубецкой.

Досифей, взглянув на Хованского сначала побледнел и не мог вымолвить ни слова, но, преодолев свое смущение, отвечал:

– Если не изменяют мне мои старые глаза, то это должен быть сын князя Хованского, которого ты, Иван Михайлович, великодушно принял к себе.

– Не об этом дело преосвященнейший, а не можешь ли нам поведать что либо о его матери. – Нет ли каких следов, чтобы отыскать ее, – сказал Трубецкой.

– Не знаю я где она находится, постараюсь узнать чрез знакомых мне людей и тогда уведомлю тебя, князь Иван Михайлович, – отвечал смиренно Досифей.

По приказанию преосвященного внесен был самовар и за чаем занялись беседою, в которую по временам вмешивался Хованский, простодушно вспоминая свое детство, и между прочим спросил о своих двух сотоварищах, с которыми он жил в доме своих родителей. Досифей сказал ему, что Гриша пятисотенным, а о судьбе Саши он не знает.

– Этот пятисотенный мне хорошо знакомь, так как он спас мою жену и дочь от разбойников, напавших на нас и я никогда ни забуду его услугу, – сказал Трубецкой.

Маша, при имени Гриши вдруг вспыхнула. Вскоре завязался разговор о прибытии царя Петра из чужих земель, что было известно только по слухам. Этот разговор был прерван звуком большого колокола на монастырской колокольне.

– Что это значит? – спросил удивленным тоном Досифей. – Службы никакой не должно быть… Не горит ли где? Это по-видимому набат, призывающий окрестных жителей на помощь, – прибавил он торопливо вставая.

Вдруг дверь отворилась и в келью вошел архимандрит – настоятель Воскресенского монастыря, в сопровождении нескольких иноков и сказал:

– Я пришел к тебе, преосвященнейший владыко на совет. Нашему монастырю угрожает близкая опасность. Стрельцы взбунтовались и идут из Великолуцка на Москву. Разъезды их показались недалеко отсюда и может быть нынешнюю ночь они появятся у наших стен. Я приказал бить набат и толпы окрестных жителей соберутся на защиту храма Господня. Но силы наши будут все-таки ничтожны против стрельцов, а потому, уважая твой святительский сан, я и пришел просить твоего совета, что нам делать?

– Могу я недостойный раб Божий и опальный слуга царский подавать советы? Мое дело молиться, – отвечал Досифей с худо скрываемою важностью.

– Нет! преосвященный, за грехи наши и всего мира вы должны молиться во дни спокойствия, но когда царю, отечеству и вере православной угрожает опасность, то долг ваш подвизаться не только словом, но и делом, – вскричал князь Трубецкой.

– Высокопочтенный боярин! мы готовы последовать твоему совету, но я уже сказал, что крестьяне, как равно и мы сами, плохо вооружены и не можем противиться долго ярости и грозному оружию стрельцов. Впрочем, если совет братии решит защищаться, то я первый готов подставить свою голову под удары кромольников.

– Вы должны защищаться до последней возможности, чтобы дать время верному царскому воинству прибыть на помощь и сразиться с неприятелем. Но время дорого. Я скачу с этой вестью в Москву и обещаю вам к вечеру привести подмогу, только до тех пор не пускайте врагов в ваши стены, которые могут послужить им защитою против царского войска. А чтобы показать вам пример самоотвержения моего, я оставляю здесь свою жену и дочь, а также будущего моего зятя и всю мою прислугу, которая имеет хорошее оружие. Прощайте! Прощай, княгиня! прощай, Маша! Бог да благословит и защитит вас в мое отсутствие.

С этими словами он обнял и поцеловал жену и дочь и увещевал их быть твердыми духом, поклонился Досифею и архимандриту и, выйдя из стен монастыря, сел на одну из своих верховых лошадей и поскакал по направлению к Москве.

По звуку набатного колокола окрестные крестьяне сбежались к стенам монастыря. Архимандрит сообщил им о грозившей опасности и приказал вооружиться, чем кто может. Все поспешили исполнить этот приказ, снова побежали к себе домой и, когда опять собрались в стенах монастырских, то там стало весьма тесно.

Досифей оставался чуждым всех распоряжений. Увидя это архимандрит оставил его в покое, а сам деятельно занялся приготовлениями к отражению стрельцов, если бы они решились сделать нападение на монастырь прежде, чем прибудут царские войска. Досифей отвел княгиню Трубецкую с дочерью в особую келью, а сам остался поговорить с Хованским, но по первым словам заметил, что он унаследовал только отцовский титул, а качеств, ума и души последнего не было и следов. Притом же Хованский, чувствуя в себе в те минуты прилив мужества поспешил к архимандриту, прося его дать ему место в рядах защитников.

Княгиня и княжна Трубецкие долго плавали и скорбели, сидя в келье, но чувства их мало-помалу улеглись. Царившее между ними молчание первая прервала княжна, спросив свою мать:

– А, что, матушка, очень страшны эти стрельцы.

– Всякий злой человек страшен, дитя мое, но бояться должно единого Бога, – отвечала с грустью княгиня.

– А неужели бы они нас зарезали?

– Власть Божия во всем.

– А если между ними есть тот молодой стрелец, что спас нас под Вязьмою, то он наверное защитит нас и не даст своим товарищам в обиду.

– Не всегда дитятко, это легко. А ты еще помнишь этого стрельца?

Быстро отвернулась Мария, как бы рассматривая что то в окне. Щеки её охватило пламенем, что она чувствовала, оправившись несколько, она отвечала:

– Помню, матушка… да как и не помнить, ведь он всех нас спас тогда, а долг христианский повелевает памятовать доброе дело.

Княгиня сразу поняла образ мыслей своей дочери, но так как ей не хотелось, в столь тягостные минуты, заводить об этом речь, то она молча покачала только головою. Мария тоже замолчала, но это молчание вскоре ей наскучило и она, снова обратись к матери, спросила:

– Неужто, матушка, мне непременно должно выходить замуж за Хованского.

– Ты слыхала, дочка, что отец твой не хочет тебя неволить, хотя по нашему – по старинному, дочка не должна рассуждать о своем замужестве.

– А кажись, матушка, было бы лучше, если бы девушки могли сами выбирать себе женихов.

– Нет, голубушка моя, своя воля в молодых летах никуда не годится. Молодой девушке мало ли кто приглянулся бы, а после пришлось бы кулаками слезы утирать, тогда как отец выбирает своим детям женихов и невест не по пригожеству лица, а по нраву и доброй о них славе. Поверь душа моя, что для счастливого замужества нужна рассудительность и хороший нрав мужа, а не красота и молодость.

– А батюшка сказывал, что молодой царь хочет сделать так, чтобы девушки видели своих женихов до замужества и выбирали по своей воле, Зачем же царь хочет завести так, коли это не хорошо?

– Не наше, дело дитятко, судить о воле царской, их судит Бог, а наше дело повиноваться. Слыхала я, что он хочет завести, как у заморских народов. Говорить, что там девушки по гостям ездят и пляшут с мужчинами, влюбляются без зазора и женятся подчас без родительского благословения.

– Упаси нас Бог, матушка, от этого! Я только так подумала, что лучше иметь мужа милого, а не постылого.

– Оно бы и так, доченька, да заранее того никто не знает. Молоденький умок, что вешний ледок. Полюбится и сова, краше ясного сокола.

– А что значить, матушка, влюбиться. Ты давеча сказала, что за морем девушки вишь влюбляются.

– Ну… это значить… что дурь кинется девке в голову, тоска попадет на сердце. Она начнет бредить каким-нибудь проходимцем, который покажется ей лучше всякого боярина. Словом – это болезнь, которая проходить или с летами, или с замужеством.

– Болезнь! – тихо прошептала Мария и замолчала.

Тихо склонилась голова её на руку и она безмолвно и бесцельно глядела в окно; и в тоже время чувствовала взор матери, устремленный на нее.

– Что ты, дитятко, так разгорелась? Здорова ли ты? – заботливо спросила княгиня, подходя к Мане и, приложив свою ладонь к её голове.

– У меня, матушка, голова болит и грудь мою что-то жмет, – отвечала Маша.

– И, Бог с тобой, моя милая! Помолись пред образами и Заступница отженет от тебя всякого лукавого, – сказала княгиня.

Маша беспрекословно исполнила совет матери, стала на колени пред образами и горячо помолилась, что действительно тотчас успокоило ее. Княгиня тем временем пристально смотрела в окно и увидела по ту сторону Москвы реки густое облако пыли, которое становилось все ближе и ближе. Удары набатного колокола участились. Княгиня вздрогнула и еще пристальнее глядела на ту сторону реки и ей вскоре ясно показались толпы нестройно идущих стрельцов. С трепетом бросилась княгиня около дочери на колени и вскричала: