Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Хайнлайн

правыми ботинками. (Паша всегда покупал две пары обуви. Левые он надевал на себя, а правые складывал в картонку.) Когда он вернулся домой, то увидел заплаканную жену и знакомую картонку из-под пива.

«Это что?» — спросила жена, кивнув на картонку.

«Ой! — удивился Паша. — А куда делось пиво?»

Жена пристально посмотрела на Пашу:

«Откуда эти ботинки?»

«Не знаю… Может, на пивном заводе перепутали?»

«Я так и знала, — заплакала жена. — Я была уверена, что ты меня обманываешь!»

Деваться было некуда, и Паша во всем сознался.

Жена собрала вещи и, поцеловав его на прощание, сказала:

«Прощай! Я не могу любить мужчину с такими ногами!»

В общем, что говорить! Жизнь для Паши была сплошным мучением. Его не продвигали по службе, над ним смеялись приятели. Даже в баню он не ходил, боясь привычных насмешек. Порой он хотел умереть, но представлял, как служитель в морге будет хохотать над его трупом, и продолжал жить. Жить, стиснув зубы!

Однажды во время отпуска Паша шел по берегу пустынного пляжа и предавался самым невеселым мыслям, как вдруг заметил на песке странные следы. Он пригляделся и замер от неожиданности. Это были следы человека с двумя правыми ногами. Он подождал, пока этот человек выйдет из моря, подошел к нему и, ни слова не говоря, приподнял брючины. Человек молча уставился на Пашины ноги… Потом вдруг хмыкнул, гмыкнули… громко расхохотался.

«Вы чего?» — обиженно спросил Паша.

«Простите, — сказал человек. — Уж больно у вас ноги… смешные!»

Паша хотел было стукнуть его хорошенько, но тут увидел его ноги. Две совершенно одинаковых правых ноги. Справа правая и слева точно такая же. И он вдруг почувствовал приступ безумного, неудержимого хохота. Паша закрыл лицо руками и бросился бежать. Скорее бежать от этого странного смешного человека…

— Вот такая история, — закончил Лебедев и потянулся за следующей сигаретой.

— Да, брат, — засмеялись мы. — Ну ты и накрутил!

— Накрутил?

Лебедев встал и, ни слова не говоря, приподнял брючины… Наступила мертвая тишина. Потом вдруг кто-то хмыкнул, гмыкнул, и все громко расхохотались.

— Напрасно смеетесь, — обиженно сказал Лебедев. — Ноги-то у меня разные, как у всех. Вот только туфли на них одинаковые.

— То есть как это одинаковые?

— Атак… Вчера в магазине купил. Пришел домой, развернул, а они обе правые… Вот так-то, друзья… Порой жизнь нам подбрасывает истории, которые и специально-то не придумаешь…

Одна сестра

Директор Белобокинского областного драматического театра вызвал к себе режиссера-постановщика, чтобы поговорить с ним о предстоящих летних гастролях.

— Надо подумать о сборах, — сказал он. — А то мы совсем прогорели. Есть мысль: разбить нашу труппу на четыре подгруппы, соответственно «А», «Б», «В» и «Г», и отправить в разные районы области. Это позволит вчетверо увеличить количество спектаклей. Спектакли должны быть компактными, максимум пять исполнителей. Вам надлежит подготовить новую, так сказать, выездную модель «Трех сестер» Чехова.

— Простите, не понял, — сказал режиссер. — У Чехова в «Трех сестрах» — четырнадцать исполнителей.

— Придется сокращать… Дайте-ка, миленький, пьесу… Начнем с самого начала. Зачем нам ТРИ, именно ТРИ сестры? Все сестры только и делают, что хотят в Москву. Но Москва — не резиновая. Обойдемся одной сестрой. Например, Ольгой. Тем более, она в декрете и все равно не может уехать из города.

— А остальные? Они с самого начала присутствуют на сцене. Вот послушайте…

Режиссер взял пьесу: — «…накрывают стол… Ольга: Отец умер ровно год назад… в твои именины, Ирина… Маша: У лукоморья дуб зёленый… Ирина: Зачем вспоминать!»

— Действительно, — сказал директор. — Зачем вспоминать старый вариант… Ирина и Маша будут голосами за сценой. Впрочем, и сам стол можно перенести туда. И туда будет адресовать Ольга свои слова к сестрам, которые якобы находятся там и накрывают стол. А на самом деле их там не будет. Маша поедет с утренниками «Маша и медведь», а Ирина — с комедией «Служебный роман»… Тем более… ну, это совсем по секрету… У нее действительно роман с Терентьевым, который занят в «Служебном романе».

— Но Терентьев занят и у нас. Он играет Тузенбаха.

— Обойдемся без Тузенбаха. Его, кажется, все равно убивают?

— Да… Но его убивают в конце, — сказал режиссер.

— Убьют в начале. Ничего не изменится.

— Как в начале?! За что?! Соленый ревнует его к Ирине. За это и убивает.

— Успокойтесь. Ирины у нас нет, и Соленого, кстати, тоже. Он едет со спектаклем «Двое на качелях»… Вот, я вам скажу, миленький, пьеса! Всего два исполнителя и в одной декорации… Так кто у нас убьет Тузенбаха? Ну, думайте, думайте! Вы же — режиссер!.. А может, Анфиса?

— Старая нянька?

— М-да… А если Кулыгин? Директор гимназии?

— Кулыгин не может убить!

— Ха! Посмотрите на наших школьников. С ними день проведешь, убьешь кого хочешь!

— Но Кулыгину не за что убивать Тузенбаха.

— Пусть Тузенбах ухаживает за его женой. За кулисами, разумеется. Ведь ни Тузенбаха, ни жены Кулыгина у нас нет. Входит жутко замотанный Кулыгин и, не разобравшись, в чем дело, стреляет. Туда, за кулисы. Бац! И одним исполнителем меньше. А грохот падающего тела мы вам обеспечим.

— И что потом будет делать Кулыгин?

— Воспитывать племянника.

— Кого, кого?!

— Бобочку. Вы читали пьесу?

— Но его воспитывает мать. Наталья. Жуткая мещанка.

— Вот видите? Зачем такой матери доверять воспитание ребенка? Тем более она все равно в подгруппе «Г».

— Матери нельзя, а убийце можно?

— Ребенок еще маленький. А когда подрастет, ему объяснят — так нужно было для плана. И потом, если по-честному… В том и гениальность Чехова, что никакого ребеночка нет. Все только делают вид, что он в колясочке… Ну? Кто там еще остался?.. Вершинин? Этот горе-подполковник, который только и делает, что торчит в доме?

— Он любит Машу!

— И Тузенбах любит Машу, и муж, и Вершинин, и медведь… из утренников. Не слишком ли много у этой Маши поклонников? Раз Кулыгин — убийца, пусть прихлопнет и Вершинина.

— Но Маши у нас нет, — сообразил режиссер. — Она едет с утренниками. За что ж убивать?

— Хорошо. Раз вы такой упрямый, вернем вам Машу. Отыграет утренник, сядет на автобус, подаст реплику Вершинину. За сцену, конечно. Ведь его у нас нет. И тут же Кулыгин за это его убьет, тоже за сценой. Она еще успеет на вечернюю электричку.

— Но если убить Вершинина…

— Не волнуйтесь. У нас в городе тоже есть военные. Попросим кого-нибудь подняться на сцену. Ему и жалованье платить не надо. Ну, как? Устраивает?

— Устраивает, — вздохнул режиссер. — Только у меня есть предложение. Давайте вообще обойдемся без сестер.

— То есть как без