В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943 - Ханс Киллиан

До Пустошки нам приходится добираться той же дорогой, что и раньше. Другого пути нет, поэтому двадцать километров мы пробираемся через бесконечный жуткий лес. Густель открывает окна. На протяжении всей поездки я не выпускаю из рук оружия, так как из леса постоянно выбегают красноармейцы – либо поодиночке, либо целыми толпами. Охваченные паническим ужасом, они пересекают дорогу и скрываются в густой чаще леса. К счастью, многие из них побросали оружие. Так мы и едем дальше мимо спасающихся бегством русских – без происшествий.

Густель в ударе

В десяти километрах от Пустошки в стороне от дороги расположена небольшая деревушка. Мы хотим попытаться раздобыть какое-нибудь пропитание. В этом деле Густель – настоящий мастер. Это его страсть, как выражается он сам.

Среди бревенчатых деревенских домов не видно ни души. Видимо, жители боятся солдат. Все разбежались и попрятались. Мы вылезаем из машины и принимаемся кричать. В конце концов откуда-то осторожно, с недоверчивым видом выходит крестьянин. Заметив, что мы без оружия, он по-русски зовет кого-то в открытую дверь. Тут на пороге появляется его жена в окружении многочисленных детишек и с самым младшим на руках. Густель оживляется. По-русски он не знает ни единого слова, тем красноречивее и настойчивее его жесты, с помощью которых он пытается объяснить этим людям, что нам нужна какая-нибудь еда. Размахивая руками, он носится между крестьянами, которые постепенно выползают из своих хибар, и повторяет на ломаном немецком: «Ам-ам, смотри сюда, ам-ам, иди и принеси пару яичек, ам-ам, понял, ты, иди уж, ам-ам».

Наконец, до них доходит, и они действительно приносят целую корзину яиц. Вдруг Густель замечает жир-нющего петуха, набрасывается на него, чтобы схватить, да не тут-то было – эта бестия снова и снова ускользает. Все громко хохочут. Несколько мальчуганов тоже начинают гоняться за петухом, и в конце концов в охоту включается вся деревня. Густель с проклятиями и воплями бежит впереди.

– Черт тебя возьми, поганый петух, дьявольское отродье!..

В конце концов они его поймали и свернули ему шею.

Деревенские обступают машину и оживленно болтают. Денег они не берут. Одна женщина пробирается вперед, видимо заметив, что я врач, и знаками зовет меня за собой. Что у нее там, чего ей нужно? Войдя в деревянную избу, она проводит меня в жилую комнату с очень низким потолком и указывает на странное деревянное корыто, свисающее с потолка, вроде тех, которые используют пекари для замешивания теста. Корытце подвешено к потолочной балке за четыре веревки, так чтобы можно было его покачивать. В нем лежит младенец.

Матушка озабоченно показывает на своего отпрыска. Я понимаю, в чем дело. Ребенок производит впечатление совсем больного, личико пепельно-серого цвета, мертвенно-бледное. Я осматриваю грудную клетку и ножки: тяжелый рахит. Наверное, опасаясь простуды, крестьяне не выносят своих детей из избы на первом году жизни.

Женщина вынимает ребенка из корыта, высвобождает из пеленок. Я сам беру его на руки и выношу на улицу. Показываю на солнце, чтобы объяснить матери, что ее ребенку нужен свет и воздух, в огороде выдергиваю из земли морковку и показываю, что ребенок должен есть свежую морковь. Она слушает меня с недоверием; затем подходят другие женщины, никто не хочет мне верить. Снова и снова я показываю на солнце и на искривленное рахитом тельце ребенка и говорю: «Нехорошо, нехорошо».

После долгих раздумий они наконец понимают, что я хочу до них донести.

Мать берет больного ребенка на руки; она не перестает кланяться и все время норовит поймать мою руку, чтобы поцеловать ее. Эта трогательная благодарность нам неприятна, мы к этому не привыкли. Женщина идет в дом, укладывает ребенка в корытце под одеяло и возвращается к нам с полными руками свежих огурцов, которые преподносит мне. Густель тащит свои трофеи к машине. Четыре курицы, полную корзинку яичек и огурцы – фантастика!

Выехав со двора на улицу, мы видим, как люди машут нам вслед до тех пор, пока автомобиль не скрывается из вида.

Через Пустошку дорога ведет обратно в Себеж. Там осталось лишь несколько человек из командного состава медико-санитарной части армии во главе со Шмидтом, нашим патологоанатомом. Сама часть между тем на целых двести километров продвинулась к северу и обосновалась в Бору. Я должен остаться со Шмидтом и обслуживать весь южный фланг армии – огромный район, протянувшийся от линии фронта до Резекне и Люцина.

Целый день отдыхаем в Себеже. Это совершенно необходимо. Диарея, сопровождаемая болью и лихорадкой, не дает покоя ни днем, ни ночью.

Вечером, на закате, слышится какой-то жуткий непонятный шум. Мы выходим из дома. С возвышенности нашему взору открывается долина, заполненная тысячами и тысячами русских пленных. Вид этой серо-коричневой массы людей вызывает отчаяние и напоминает согнанных в кучу коров или баранов. Что станется с ними, задаю я себе немой вопрос. Наступает ночь, становится прохладно. В ужасе я возвращаюсь обратно в дом.

Важное сообщение: на нашем южном фланге захвачено местечко Новосокольники, расположенное в 30–40 километрах от Пустошки и Великих Лук. Очевидно, русские отступают за реку Ловать.

Несмотря на трудности наступления, проходящего по изъезженным дорогам, весь фронт от Балтийского до Черного моря находится в постоянном движении. На севере мы приближаемся к Ладожскому озеру. Уже достигнут восточный берег Днестра. Окончено крупное сражение под Смоленском.

Лошадь

30 июля. Главный врач армии приказывает мне отправляться в Новосокольники. Его тревожит увеличение потока раненых. За сутки были переполнены все перевязочные пункты и полевые лазареты.

Густель проверяет автомобиль, упаковывает все необходимое и мои инструменты. На рассвете мы выезжаем. Первая часть пути нам уже известна. Мы мчимся на полном газу. Представляю, что творится на линии фронта!

До Пустошки добираемся легко, без остановок, затем начинаются проблемы. На изъезженной дороге, по которой проходило наступление, наша колымага трещит по всем швам; испорченный амортизатор все время подводит, рессоры сильно перегружены. Того и гляди начнется морская болезнь. Мы ковыляем по дороге со скоростью пешехода, проделывая не больше десяти километров в час. Успеем ли к вечеру в Новосокольники? Мы должны, обязаны, как угодно.

Вокруг ни души, навстречу не попадается ни одной машины. Что-то здесь нечисто.

Постоянно вязнем в песке, колеса беспомощно буксуют. Того и гляди где-нибудь застрянем. С безоблачного неба немилосердно палит жгучее солнце. Глаза горят, губы пересыхают и трескаются. Не поездка, а настоящая пытка и для людей, и для машины.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});