Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты понимаешь, что завтра будет еще больней? Ну, чем ты можешь расплатиться за щелчки?
Я предложил ему все свои вещи, которые на сей раз находились не в камере хранения, а со мной. Он внимательно просмотрел оба мои чемодана и вещевой мешок и счел возможным в расчет за 9850 щелчков взять у меня все, что имелось: шубу на меху, два новых костюма, один из них с жилеткой, две пары шевровых сапог, атласное одеяло и даже шесть пар прекрасных женских трусиков, которые мама случайно положила ко мне в чемодан. Короче говоря, все вместе с чемоданом было уплачено в расчет за нестерпимую боль от щелчков.
Утром голова гудела. Мой братец, молча наблюдавший всю эту вечернюю сцену, вытащил из своих вещей пару сапог и так же молча вручил их мне. Последнее время он не разговаривал со мной ни на какие политические темы, так как на его упрямую голову обрушился такой поток впечатлений, который вряд ли способствовал укреплению его мнения о правильности действий власти.
Каждый день из нашей и других камер вызывали на этап. И каждый день в камеру поступали новые. Сроки были в основном стандартные. Большинство имело по десять лет.
Как-то ночью Абаня меня разбудил и сказал, что они решили «помыть» (значит, ночью стащить что-нибудь у спящего) колхозничков. Камера спала; несколько воришек тихо подкрались к мешкам, на которых спали люди, и, разрезав их «мойками» (бритва, инструмент для вскрытия карманов, мешков и т. д.), очень искусно извлекли разные продовольственные товары. Я по их знаку принимал и складывал «дары»: сало, масло, сахар, белые сухари, лук, чеснок, махорку, папиросы. Очистили мешков двадцать, снеди было уже больше, чем надо. Юра, тоже уже разбуженный, с одним парнем были направлены за бачком с водой. В этом бачке развели большое количество сахара и накидали туда белых сухарей. Это в тюрьме называется тюрей. Отрезав по большому куску сала, компания в двенадцать человек уселась вокруг бака и, достав ложки, хлебала тюрю вприкуску с салом. Дело двигалось быстро — мы опустошили двухведерный бачок, нажравшись по горло. Закурили папиросы, взяв в рот по конфетке — это считалось высшим шиком. Удовлетворенные едой, мы не могли сидеть на месте. Мы начали озорничать. Поднялся шум. Народ от шума начал просыпаться. Просыпавшиеся обнаруживали пустоты в своих «сидорах» (мешках). Поднялся ропот. Это не смущало наших руководителей, ибо они считали, что совершили вполне законный акт насилия неимущих над имущими. На претензии, раздававшиеся из всех углов, было заявлено, что если недовольные не успокоятся, то можно поплатиться носом, который очень легко отрезать бритвой. Камера затихла. Люди были очень разобщены, никто не хотел подвергаться возможным неприятностям.
Во время ночных хищений Абаня у кого-то вместе с продуктами вытащил двадцатипятирублевую бумажку и теперь, не дожидаясь подъема, предложил Косте сыграть с ним в карты на «чистые» (на деньги). Костя согласился — деньги ценились выше всего. Играли они в стос. За полтора часа Абаня отыграл у Кости все вещи, проигранные мной, а также выиграл Костин костюм и сапоги.
Прозвонил звонок на подъем, и нас выпустили на оправку. Выпускали в две очереди, так как в уборной было всего лишь 20 стульчаков. Мы пошли в первую очередь, а когда вернулись, то увидели, что рядом с дежурным стоят двое мужчин из нашей камеры и показывают пальцем то на одного, то на другого из нас. Надзиратели, стоявшие в коридоре, начали хватать нас: Костю Корзубого, меня с Юркой и других. Мы визжали, сопротивлялись, царапались, но все-таки были препровождены в рядом находившуюся холодную камеру без окон, служившую карцером. Больше всех пострадал при этом сопротивлении мой Юрка, которому сильно повредили руку. Когда пришел врач, оказалось, что у Юрки внутренний перелом, и ему наложили гипс.
Вообще Юрка был несчастливым человеком. Еще в детстве в Ленинграде ему выбили глаз из рогатки во время «битвы» между двумя районами, здесь сломали руку, а в Коми АССР в 1941 году чуть не убили эстонцы, которым он доказывал, что Сталин непогрешим; в 1942 году он освободился и, прожив всего один день с полюбившейся ему девушкой, пошел добровольцем в армию; он погиб через несколько месяцев после прибытия на фронт, 12 сентября 1943 года.
В карцере я не просидел и суток из пяти, полученных мною, — меня вызвали на этап. Все остальные остались. Абаня сказал, чтобы я забрал все свои вещи. С Юркой мы расцеловались, несмотря на постоянные наши идейные разногласия. Мне было очень жалко оставлять его, он был очень беспомощен и раздавлен: его вера в справедливость не совмещалась с положением дел на воле.
Нас повели к первому корпусу; мы поднялись на пятый этаж и пошли выше. Над всем корпусом простирался громаднейший чердак, набитый до отказа зэками. Их там помещалось около 800 человек. Это была главная пересыльная камера, из нее прямо уже брали на этап. Кого там только не было! Большими группами люди концентрировались по национальному признаку. Грузины, узбеки, чеченцы, азербайджанцы, немцы Поволжья, калмыки; русские же, евреи и украинцы бродили между этими группами как блуждающие атомы. Настроение в национальных группах было приподнятое. Оживленно разговаривали между собой, справлялись о земляках, вспоминали какие-то истории. Здесь можно было встретить пожилого отца и двух сыновей; дедушку, сына и внука. Такие случаи были у кавказцев, которых арестовывали целыми семьями. Наряду с прежними, появился еще один тип политического обвинения — в буржуазном национализме. Срок у большинства был десять лет. В основном проходили через ОСО и спецтройку, на следствии их не очень тревожили: просто арестовывали и судили заочно. Больше всего, как я понял, досталось членам партии и, во вторую очередь, интеллигенции.
Все были с вещами, повернуться негде, но было оживленно, как на громадном восточном базаре. Запомнился мне грандиозный тюремный концерт. Как только все вернулись с вечерней оправки, в разных углах чердака послышались песни. Сначала пели немногие и вполголоса, а затем возобладал один сильный хор, певший грустные грузинские песни. В концерте принимали участие и украинцы, и русские. Надзор, конечно, потребовал тишины, и концерт закончился.
На следующий день меня и еще нескольких человек вызвали и, пропустив через баню, подвели к воротам, обыскали, вывели за зону, погрузили в грузовики и повезли на вокзал. Вагон, в котором мы должны были ехать, прицепили к поезду, и мы поехали. В пути мы находились часов восемь. Прибыли на место ночью; утром нас стали высаживать.
ПЕРВАЯ ПОПЫТКА
Железная решетчатая дверь столыпинского вагона лязгнула:
— Выходи!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Сталин. Вспоминаем вместе - Николай Стариков - Биографии и Мемуары
- Детство в тюрьме - Пётр Якир - Биографии и Мемуары
- Победивший судьбу. Виталий Абалаков и его команда. - Владимир Кизель - Биографии и Мемуары
- Россия за Сталина! 60 лет без Вождя - Сергей Кремлев - Биографии и Мемуары
- Последние дни Сталина - Джошуа Рубинштейн - Биографии и Мемуары / История / Политика
- Хроника тайной войны и дипломатии. 1938-1941 годы - Павел Судоплатов - Биографии и Мемуары
- Великий государственник. Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи - Михаил Лобанов - Биографии и Мемуары
- Сталин. Портрет на фоне войны - Константин Залесский - Биографии и Мемуары
- Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны», 1939–1953 - Джеффри Робертс - Биографии и Мемуары
- Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца - Артём Сергеев - Биографии и Мемуары