Комната с призраками - Монтегю Родс Джеймс

Ее «отвратительная ярость», как излагал происходящее тогдашний репортер, «так подействовала на присутствующих – в том числе и на палача, – что все они без исключения утверждали, что она – дьявол во плоти. Тем не менее она не стала оказывать сопротивление представителям закона, но посмотрела на них с таким зловещим лицом, что – как один из них впоследствии заверял меня – воспоминание о ней терзало его голову шесть месяцев».

Однако она произнесла, как сообщил корреспондент, казалось, ничего не значащие слова: «Будут еще гости в усадьбе!» Эту фразу она повторила несколько раз, словно на что-то намекая.

Сэр Мэтью Фелл вовсе не остался равнодушным к тому, как обошлись с женщиной. После судебного разбирательства он говорил об этом с приходским викарием. Он не очень-то хотел выступать на суде, так как не был ярым участником охоты за ведьмами, но заявил тогда, как повторял и после, что иного свидетельства по делу дать не мог, потому что ошибиться в том, что видел, был не в состоянии. Все происходящее представлялось ему невыносимым – ведь ему хотелось оставаться в хороших отношениях с соседями, – но свой поступок он оценивал как долг, который ему пришлось выполнить. Такова была суть его размышлений, и викарий, как и всякий рассудительный человек, их одобрил.

Через несколько недель, майской ночью в полнолуние, викарий и сквайр вновь встретились в парке и вдвоем двинулись к Холлу. Мать сэра Мэтью, леди Фелл, была опасно больна, поэтому сэр Мэтью оставался дома один; таким образом, викарий, мистер Кроум, с легкостью согласился остаться на ужин в усадьбе.

В тот вечер сэр Мэтью был не очень хорошим собеседником. Разговор касался преимущественно семейных и приходских забот; правда, к счастью, сэр Мэтью сделал некоторые записи, где выказал свои пожелания и намерения относительно поместья, что впоследствии оказалось чрезвычайно полезным.

Когда мистер Кроум решил уходить – примерно в половине десятого, – они с сэром Мэтью пошли по усыпанной гравием дорожке позади дома. Дойдя до первого поворота, откуда был виден ясень, сэр Мэтью (именно этот инцидент поразил мистера Кроума) спросил:

– Что там бегает по стволу ясеня вверх и вниз? Это не белка. В это время они уже спят.

Викарий бросил туда взгляд и увидел, как двигается какое-то существо, но при лунном свете не смог определить его цвет. Но острые очертания, которые он видел лишь мгновение, ему запомнились, и, по его словам, он мог поклясться, хотя это звучит и глупо, что белка то была или нет, но у нее было больше чем четыре ноги.

Но определить, что это, было невозможно, и они расстались Вероятно, впоследствии они бы и встретились, правда, через много-много лет.

На следующий день сэр Мэтью не спустился вниз, как обычно, в шесть часов утра, не спустился он и в семь, и в восемь. Поэтому слуги постучали ему в дверь. Я не стану тянуть, повествуя о том, с какой тревогой они прислушивались и колотили в дверь. В конце концов дверь взломали, хозяин был мертв и почернел. Об этом вы уже и сами догадались. Признаков насильственной смерти не оказалось, но окно было открыто.

Послали за священником, потом, следуя его указаниям, дали знать коронеру. Мистер Кроум как можно быстрее прибыл в Холл, его привели в комнату, где лежал усопший. Среди своих бумаг викарий оставил несколько заметок, которые свидетельствуют о том, какими искренними были уважение и сожаление, которые он испытывал к сэру Мэтью. Дабы пролить свет на происходящее, а также на верования того времени, хочу привести один отрывок из его записей:

Всякие следы, свидетельствующие о том, что кто-то входил в комнату, отсутствовали, да окна было открыто, так как мой бедный друг всегда открывал его в это время года. Перед сном он выпивал небольшую порцию эля в серебряном кубке, емкостью в пинту, но в этот вечер он не выпил его. Врач из Бери, мистер Ходжкинс, исследовал питье, но, однако, не смог бы, как он доложил, признать под клятвой на дознании, что в питье присутствовал яд. Дело в том, что из-за того, что тело сильно распухло и почернело, по округе, что естественно, прошел слух об отравлении. Тело на кровати было так сильно скрючено, что возникало предположение, что мой достойный друг и хозяин испытывал несусветную боль и муку, испуская последний вздох. Непонятно, что послужило поводом столь жестокого, бессмысленного и зверского убийства. Я считаю, что это убийство, потому что – что еще более непонятно – женщины, которым было поручено убрать и обмыть покойника (обе они очень печальные особы и очень уважаемые среди представителен их скорбной профессии), пришли ко мне, жалуясь на боль и недомогание, причем сомнения их слова не вызывали. Они сказали, что больше не станут касаться груди голыми руками, так как ощущали более чем жгучую боль в ладонях, а руки позже распухли до локтя. И боль эта продолжалась так долго, что им пришлось временно оставить свои занятия. Но на коже, тем не менее, нет никаких следов.

Услышав это, я послал за врачом, который все еще находился в доме, и мы, как можно осторожнее, проверили с помощью хрустального увеличительного стекла состояние кожи на этой части тела, но ничего важного, за исключением крошечных пятнышек и точек, не обнаружили. Тогда, вспомнив кольцо папы Борджиа и другие известные образцы ужасного искусства итальянских строителей прошлого века, мы пришли к заключению, что эти пятна от вливания яда.

Это все, что можно сообщить о признаках отравления, присутствующих на теле. Хочу добавить о моем собственном опыте, и пусть потомство рассудит, имеется ли в нем какая-либо ценность. На столе рядом с кроватью лежала маленькая Библия, которой мой друг – точный в делах менее весомых, а это дело он почитал наиболее важным – пользовался по ночам, и когда просыпался, он читал твердо установленную ее часть. И, когда я взял ее, испустив слезу, коей он достоин, и, разглядывая сей символ, размышлял о его значимости, мне пришло на ум – ведь в минуты беспомощности мы склонны искать хоть какой-нибудь проблеск, коий в состоянии дать нам надежду на свет, воспользоваться старым и многим почитающимся методом прибегнуть к Библии как к Оракулу. В деле последнего священного Величества, благословенного мученика, короля Карла, и лорда Фолкленда этот способ применялся в качестве главной судебной инстанции. Вынужден добавить, что моему расследованию не была оказана большая помощь, но, так как впоследствии причина этих страшных происшествий может быть выяснена, я записываю